Збигнев Сафьян - Потом наступит тишина

— Какой, товарищ генерал?

— Вывести их из боя! Да, отказаться от наступления, выйти из боя…

— Но…

— Вы ведь меня к этому призываете?! Потому-то и скулите об окружении… Победа? Любой ребенок вам скажет, что немцы побиты, что это вопрос дней, может, часов. Так о чем же речь?! — Я впервые услышал, как Векляр кричит на Зоника. — Так, собственно говоря, вы хотите знать о том, почему я бросаю дивизию на юг, почему наступаю? Вы думаете: генеральская прихоть, каприз! Что я не могу выкарабкаться, что из меня прет амбиция, что я поверил, что от меня зависит общая победа?! Ну, Зоник, ведь вы именно так думаете?

Майор не выдержал напора.

— Я так не думаю, товарищ генерал, — сказал он.

— Не хватает смелости признаться, черт побери?! Повторяете как заведенный: «Нас отрезали, мы должны выкарабкаться». Вот что я вам скажу, Зоник: нет ничего проще. Понимаешь? Ничего проще. Но я не приму такого решения. Сейчас каждое наше активное действие сокращает войну. На один день, на один час приближает мир. Присутствие нашей дивизии в Германии — это не демонстрация, что вроде мы, поляки, тоже тут… Не от нас зависит победа, но благодаря нам она может приблизиться! Поэтому-то я и рвусь в Бретвельде и дал приказ наступать.

— Но какой ценой, товарищ генерал? — решился возразить Зоник.

— Избитый довод. Я знаю не хуже вас, что каждый из парней, который погибнет под Бретвельде, завтра был бы на вес золота для страны… Ну так что? А знаете ли вы, Зоник, во что обойдется затяжка войны? Сколько унесет человеческих жизней, и не только их? Не нам высчитывать издержки. — Он сделал паузу. — Это сделают потом историки, — добавил тихо. — А я знаю свое дело…

Молчание продолжалось довольно долго.

— Ну что ж, товарищ генерал, — сказал наконец Зоник, — я понимаю, чего вы хотите, теперь понимаю. Но я вижу то, что мне близко. Историческая правота? Я об этом не думаю. На данный момент совершенно ясно: нас отрезали от своих и из этого мешка надо выбираться; на войне это часто случается. А где взять боеприпасы? Я был в Бретвельде, удержаться там невозможно.

Генерал не ответил, может, он уже и не слушал. Повернулся спиной к Зонику, подошел к карте и склонился над ней, держа в руке потухшую сигарету. Потом позвал начальника штаба.

— Когда удастся связаться с Крыцким, — сказал он, — прикажите ему занять оборону к северу от Бретвельде. Пусть сдаст город».

Кутрына бежал по опустевшему Бретвельде. Слева и сзади гудела артиллерийская канонада. Городок, наполненный прозрачным и свежим воздухом, освещенный косыми лучами заходящего солнца, был пуст и мертв. У домов лежали трупы, на тротуарах валялись кучи какого-то хлама, открывшиеся чемоданы, даже книги и бумаги — следы поспешной эвакуации. Ветер разносил по улицам перья и пух. Кутрына знал, что гражданского населения в Бретвельде нет, но ему постоянно казалось, что из-за каждого угла, из каждого окна за ним следят чьи-то глаза.

Свентовец сказал ему: «Вы должны разыскать штаб полка и вернуться обратно». «Слушаюсь, товарищ майор», — ответил он. Но где искать этот штаб?

Кутрына свернул на улицу, ведущую на запад, побежал вдоль уцелевших домов с оспинами от осколков и пуль. Бретвельде наверняка когда-то был красивым городком, утопавшим в зелени садов. Она и сейчас повсюду — яркая, весенняя, — ведь скоро май!

«Май — самый чудесный месяц в году, — любила говорить его мать. — Сходи-ка, Болек, в сад, нарви сирени, пока не отцвела».

Он огляделся вокруг — сирень еще не цвела.

Кутрына миновал особняки, окруженные садами, и наконец остановился в конце извилистой улицы. Справа виднелись холмы, поросшие лесом, прямо — поле, тянущееся на запад широкой полосой яркой, свежей зелени. В поле то и дело рвались снаряды, черные ленты дыма стелились по траве. «На кой черт они обстреливают поле?» — подумал он. Неподалеку заговорил автомат. Кутрына прислушался, стараясь определить, откуда он бьет, и вдруг увидел человека, который, как ему показалось, выскочил со стороны поля. Человек был со знаками различия сержанта. Когда он подошел к Кутрыне, тот увидел залитое потом лицо, открытый, жадно глотающий воздух рот.

— Не знаешь, где найти штаб Крыцкого? — спросил Болек.

Сержант какое-то время не мог ничего ответить, шумно вдыхая воздух.

— Я как раз оттуда бегу, — сказал он наконец. — Видишь вон ту деревню?

В самом деле, за полем маячило несколько покрытых красной черепицей крыш.

— Вижу.

— Она называется Кляйн Бретвельде. Там штаб. Был, по крайней мере, — не могу гарантировать, что ты застанешь его там сейчас, потому что немцы прут как ошалелые.

— Меня послал Свентовец, — сказал Болек.

— А меня — полковник к Свентовцу.

Они поглядели друг на друга.

«Может, не идти? — подумал Кутрына. — Сержант наверняка несет приказ. Нет, я должен идти», — решил он.

— Проклятое поле, — сказал сержант. — Час назад вообще пройти было невозможно. Потом автоматчики немного «причесали» немцев. Попробуешь?

— Попробую, — ответил Кутрына.

«Попробую», — подумал он, хотя мог бы отправиться обратно, потому что Свентовцу доставят то, что ему требовалось. Махнул сержанту рукой и побежал.

Поле длинное, очень длинное и ровное, и человек на нем отлично виден. Яркий диск солнца слепит глаза, их приходится прикрывать ладонью. Дома деревни медленно увеличиваются в размерах, и только на них, на красную черепицу надо смотреть, а не налево, откуда бьют немцы. На каком расстоянии они могут находиться? Рвутся вперед через ту проклятую брешь, где раньше был батальон Тышки. Кутрына чувствовал, как пот все гуще покрывает его лоб. «Не снижай темпа, — думал он, — внимательно наблюдай, ищи неровности на местности, используй промежутки в огне. Жди, не торопись, а потом броском вперед. Прорвусь, было бы чертовски несправедливо, если бы именно сейчас…»

Мина с отвратительным свистом упала рядом. Какое-то мгновение он шел вперед в темноте, ничего не видя и не чувствуя, а потом поле исчезло…

Когда Кутрына очнулся, оно появилось опять. То здесь, то там, но уже реже рвались снаряды, далеко на западе он видел крыши деревни Кляйн Бретвельде, резко выделяющиеся на фоне бледнеющего неба. Он не чувствовал боли, только когда попробовал пошевелиться, вскрикнул. В следующий раз действовал осторожнее. Опершись правой рукой о землю, немного приподнялся. Опять неудачно — резкая боль пронзила тело. Он упал на траву, но за короткий миг успел увидеть свою левую руку. Закрыл глаза.

— Это неправда, — прошептал Кутрына. — Неправда.

Левая ладонь отсутствовала, вместо нее — бесформенная масса, из которой хлестала кровь.

Долго лежал закрыв глаза, все глубже проваливаясь в темноту. Наконец снова очнулся и, с трудом шевеля правой рукой, достал бинт и попытался перевязать кровоточащую рану. Белый материал мгновенно набухал кровью.