Фатех Ниязи - Не говори, что лес пустой...

Но больше всего мучило состояние неопределенности. Оторванные от своих, по существу бездействуя и страдая от мысли, что враг топчет родную землю и чувствует себя на ней хозяином, люди не находили себе места. Сердца обливались кровью. В глазах каждого бойца и в глазах всех тех мужчин и женщин, которые ушли под защиту отряда, Давлят видел один и тот же вопрос: «Что же будет дальше?»

Он и сам спрашивал себя об этом. И в его ввалившихся глазах застыли боль и горе, удесятеренные чувством ответственности за доверившихся ему людей. Ведь нет медикаментов для раненых и больных, все труднее становится добывать продукты питания. В последний раз Микола Гуреевич, который ходил за продуктами на хутора, вернулся без трех помощников — нарвались на фашистскую засаду. Немцы рыскали на всех дорогах и просеках, снова посылать Гуреевича — значит подвергать смертельному риску не только его, а и весь «гарнизон», так как могут нагрянуть по следу. Но, с другой стороны, если не принять каких-то решительных мер, людям станет вконец плохо, особенно детишкам…

Что же делать? Как быть?

Давлят ломал голову над этими вопросами, расхаживая — руки за спиной, плечи опущены — вокруг могучего старого дуба.

— Разрешите обратиться?

Он вздрогнул, круто повернулся. Перед ним стояли Махмуд Самеев и Клим Пархоменко. Один высокий, другой маленький, один зарос рыжеватой бородой, другой — черной, и оба с запавшими глазами, оба в изодранных, со следами тины и глины гимнастерках, в разбитых сапогах. Но оба улыбались.

— Угощайтесь, товарищ лейтенант, плодами нашего гарнизонного сада, — весело произнес Самеев, брякнув котелками, в одном из которых были мелкие зеленые яблоки, в другом — только начинавшая краснеть алыча.

— Где набрали? — спросил Давлят, беря яблочко.

— Так сады вокруг нас! — повел рукой Клим. — Шли с Осьмушкой в дозор и нашли.

— Зеленые еще, — поморщился Давлят, надкусив яблоко, и прибавил, что есть не надо — как бы не заболели животы. — Пусть поспеют.

Клим сунул руку в карман.

— Пока поспеют, нас тут может не быть, — сказал он и, вытащив, протянул листовку, отпечатанную крупными красными типографскими буквами.

Это было Обращение Центрального Комитета Коммунистической партии Белоруссии к населению и военнослужащим, оставшимся в оккупированных немцами городах и селах республики. Давлят читал его с дрожащим сердцем и звоном в ушах. Листовка заканчивалась словами из выступления по радио И. В. Сталина:

«В занятых врагом районах создавать партизанские отряды и диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде… Создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия».

Это было сказано третьего июля, месяц назад.

— Где взяли? — севшим от волнения голосом спросил Давлят.

— Средь деревьев нашли, — ответил Клим и достал из кармана еще несколько таких же листовок.

— Ну, друзья… — только и сумел сказать Давлят и, лишь перечитав Обращение раза три подряд, спросил, не видели ли Миколу Гуреевича, колхозного парторга.

— Мы называем его начальником тыла, — шутливо сказал Самеев.

Давлят засмеялся.

— Точно назвали… Позовите его!

Клим и Самеев ушли. Минут через десять появился Гуреевич.

— Как настроение, товарищ начальник тыла? — спросил, улыбаясь, Давлят.

Гуреевич удивленно вскинул глаза, стянул с головы мятую, грязную кепку и снова надел.

— Вы меня спрашиваете?

— Кого же еще, товарищ начальник тыла? — с удовольствием повторил Давлят.

Гуреевич пожал плечами:

— С кой поры я так называюсь?

— Бойцы вас прозвали, бойцы! Я и сам узнал только что. Но одобрил всем сердцем.

— А-а-а… Спасибо, товарищ лейтенант! — И Гуреевич тоже рассмеялся. — К интендантскому роду войск, значит, отнесли?

— В регулярных войсках было бы так, а в этих — не знаю, — сказал Давлят и протянул Гуреевичу листовки. — Таджики говорят: «Мечтать не порок». Прочтите, хотелось бы знать ваше мнение.

— Наконец-то! — воскликнул Гуреевич, быстро пробежав глазами листовку. — Борьба начинается всерьез, организованная, как в былые времена, когда работал в подполье.

Теперь, сказал он, задача поставлена ясная, и надо искать связь с подпольным комитетом. Раз действует ЦК, значит, есть партийные организации, райкомы, а то и подпольный обком партии.

— Прошу, — прибавил он, — разрешить заняться поисками.

Давлят с ответом помедлил. Нет, не усомнился в правоте Миколы Гуреевича — просто не представлял, как он сумеет разыскать подпольный комитет, наверняка глубоко законспирированный.

Гуреевич терпеливо ждал.

— Ну что ж, — наконец сказал Давлят, — как говорится, бог в помощь. — И крепко пожал его сильную, тяжелую руку. — Постарайтесь скорее вернуться: положение наше, сами знаете, незавидное.

— Вы не беспокойтесь, товарищ лейтенант, все обойдется. На сегодня продукты есть, а ночью принесут с нижних сел, там селяне собрали. Через ольсы пойдут, в обход германских застав… — Гуреевич переступил с ноги на ногу и добавил: — Враг, — говорят селяне, — так и так отнимет продукты, лучше поможем тем, кто бедствует в лесу.

Брови Давлята сошлись на переносице, из груди вырвался тяжкий вздох. Он глухо повторил:

— Бедствует в лесу… — и, тряхнув головой, сказал: — Мы должны показать людям наш боевой дух!

— Еще покажем, товарищ лейтенант. Наши ряды будут расти изо дня в день.

— Эх, нам бы боеприпасов в достатке, мы и теперь не давали бы фашистам житья!

— Будут, товарищ лейтенант, все будет — и боеприпасы, и оружие, и люди, — потому что призывает сам ЦК, — сказал Гуреевич и взмахнул рукой, как бы обрубая разговор на эту тему.

Давлят нагнулся, взял оставленные Климом и Самеевым котелки с яблоками и алычой, предложил угощаться.

— Из нашего гарнизонного сада, — повторил он шутку Самеева.

— Полезли без разрешения начальника тыла, — засмеялся Гуреевич и, съев алычу, так скривил лицо, что и у Давлята во рту стало кисло.

Ветер, промчавшийся сквозь крону, сорвал с ветвей дуба несколько листьев. Один из них опустился Гуреевичу на плечо. Давлят снял его, поглядел — лист был тронут желтизной — и сказал:

— Богаты ваши леса…

— Потому и говорят у нас испокон: «Лес накормит голодного, исцелит хворого»… — улыбнулся Гуреевич и начал было перечислять богатства белорусских лесов, но тут в сторонке запели женщины, и он замолк на полуслове.

Печальные звуки песни, нежданно поплывшие над лесом, схватили, натянули и заставили больно дрожать сокровенные струны души. Голоса молили о помощи, трепетали, как крылья подраненной птицы, торопились излить свое горе.