Владимир Дягилев - Солдаты без оружия

Чащина свела бровки, нахмурилась, достала из сумки индивидуальный перевязочный пакет, подбинтовала начинающую кровоточить рану.

Когда разогнулась, опять увидела недовольное лицо Соболева и рассердилась:

— Что же ты думаешь, мне хочется, чтобы твой Петя мучился? У меня у самой сердце кровью обливается, честное слово. Ему показана срочная операция. И вот Соснову тоже.

— Так в чем же дело? — недоуменно спросил Соболев.

— А как их везти? На чем? Машины-то все отправили.

— А вы достаньте.

— «Достаньте»… — с обидой передразнила Чащина. — Быть может, такси заказать?

— Съездите на КП.

— А ты не учи, не первый день. У меня есть начальник, он и командует.

Чащина повернулась и ушла в соседнюю комнату, к Сатункину. Она села на подоконник, подогнула колени, оперлась о них подбородком и задумалась. Как ни думай — Соболев был прав: по-настоящему надо бы самой съездить на КП, попросить машин, помощи. Да как поедешь? Раненых бросить нельзя, и через голову начальника действовать не положено. Тогда Чащина достала из сумки блокнот, карандаш и написала: «Товарищ капитан! Жду ваших указаний на дальнейшее. Раненых скопилось много. Есть и в живот, и с кровотечением. Медсанвзвода все нет. Машины в отъезде, так что решайте, а дальше так быть не может». Она по старой школьной привычке погрызла кончик карандаша, подумала и добавила: «Учтите, что люди из-за того гибнут».

Эту записку она передала Филиппову с водителем бронетранспортера.

На улице загудела машина, потом, будто чихнув, смолкла. Послышались твердые шаги.

Дверь распахнулась. Вместе с клубами студеного воздуха на пороге появился человек в белом полушубке.

Раненые перестали стонать. Обожженный перестал метаться.

Чащина, одернув гимнастерку и выпрямившись, шагнула было навстречу вошедшему, чтобы доложить, но тот жестом остановил ее:

— Не нужно… Здравствуйте, товарищи.

— Здравия желаем, товарищ гвардии подполковник! — негромко, но довольно дружно ответили раненые.

— О, да вы, я вижу, молодцы! Духом не падаете, — одобрил Загреков.

— Мы унывать не привычны, товарищ гвардии подполковник.

— Вот и правильно. Быстрее поправитесь.

Загреков подходил к раненым, подбадривал их, шутил, интересовался всем, в том числе и далекими тыловыми делами, иногда что-то записывал себе в книжечку и шел дальше.

— Как дела, товарищ Бахов? — спросил он у молодого танкиста в черной одежде. — Почему такой хмурый?

— Да как же, товарищ гвардии подполковник, не хмуриться? К победе-то теперь, наверное, в часть не вернуться.

— Не беда. Мы и за вас отвоюем. Так и будем воевать: это, мол, за себя, а это за Бахова. — Взгляд Загрекова потеплел, в уголках губ спряталась улыбка. — Кстати, вы партийный билет получили? Ну так полу́чите. Будьте спокойны.

— Спасибо, товарищ гвардии подполковник.

Хмурое лицо танкиста просветлело, а Загреков уже обращался к обожженному:

— И ты, ветеран, здесь? Ай-яй-яй!.. Как же так?

— Да вот, товарищ гвардии подполковник, под конец-то в не повезло.

— Ничего, не унывай. Вылечат. Врачи наши прямо-таки чудеса творят. Я сам в госпиталях дважды лежал, знаю.

— Длинная история: до кости прожгло.

Танкист не выдержал боли и снова принялся укачивать свою обожженную руку.

— Очень больно? — участливо спросил Загреков и обратился к Чащиной: — Сделайте укол, помогите человеку.

— Делала, товарищ гвардии подполковник. Больше нельзя, честное слово.

Загреков неодобрительно покачал головой, подошел к следующему:

— Иван Афанасьевич?!

— Да, товарищ гвардии подполковник. Как видите.

Танкист пытался подняться и не мог: он был ранен в бедро; чтобы нога не двигалась, от самой ступни до подмышки широким бинтом была подвязана обыкновенная доска.

— Лежите, пожалуйста. Не смейте вставать.

Танкист все-таки повернулся, на бок, оперся на локоть.

— Поправлюсь, товарищ гвардии подполковник. Не в этом дело. У меня к вам такой вопрос.

— Слушаю.

— Кто теперь парторгом будет?

— Выберем, Иван Афанасьевич, не беспокойтесь.

— Нет, товарищ гвардии подполковник, душа не спокойна. Я лично Рубцова рекомендую. Человек надежный. Не только что в роте — во всем батальоне авторитетом пользуется.

Загреков секунду подумал и согласился:

— Отлично. Его, пожалуй, и выберем. Смотрите поправляйтесь. Написать не забудьте. Я отвечу.

— Обязательно напишу, товарищ гвардии подполковник. А вам наказ…

— Это какой же?

Танкист помедлил и уже другим, задушевным тоном сказал:

— Себя беречь. Вы всем нам очень нужны.

Что-то дрогнуло в лице Загрекова, он потянулся к танкисту, притронулся к его плечу:

— Постараюсь, Иван Афанасьевич. Постараюсь.

Закончив обход, Загреков остановился посредине комнаты, так, чтобы всех видеть.

— Внимание, товарищи!

Раненые притихли.

— Я приехал к вам для того, чтобы сообщить добрую весть: войсками нашего фронта совместно с войсками Первого Белорусского фронта освобождена столица Польши — город Варшава.

Несколько секунд в комнатах стояла тишина. Затем поднялся радостный шум, заговорили все разом.

Загреков был доволен: радостная весть прибавит раненым силы; сознание того, что они кровью своей вырвали победу, поможет быстрее поправиться.

Он прекрасно знал солдат. Мог назвать самого незаметного из них по фамилии, имени и отчеству, сказать, откуда он, кем был до армии, какая у него семья. Поэтому ему легко было заключить, что может и чего не может сделать его подчиненный, какая ему нужна помощь и что следует от него требовать. Он любил людей. И люди любили Загрекова.

— Разрешите обратиться, товарищ гвардии подполковник? — сказал Соболев.

Он давно уже стоял у дверей, выжидая удобный момент, не решаясь прервать Загрекова.

— Слушаю.

— Товарищ гвардии подполковник, помогите.

— А в чем дело?

Соболев зачем-то снял с головы ребристый шлемофон.

— Дружок у меня умирает. Помогите.

— Как умирает? Где?

— Раненный в живот, а везти не на чем, — торопливо объяснила подошедшая к ним Чащина.

— Где он? Что вы его спрятали?

— В отдельной комнате. Просто там удобнее, честное слово.

Раненый все облизывал губы, все выкрикивал: «Пить… пить!..»

Загреков наклонился над ним, тихо позвал:

— Слесарев! Петр Иванович!

Раненый оторвал взгляд от фотокарточки, узнал Загрекова, оживился.

— Вот хорошо-то. Теперь водицы дадут, — прошептал он с надеждой в голосе.

Моложавое лицо Загрекова сразу постарело: у глаз, на лбу, у рта появились мелкие, тоненькие морщинки.

— Дадут, Петр Иванович, дадут, — Он увлек Чащину в сторону: — Почему не отправляете?

— Машины нет, товарищ гвардии подполковник.