Владимир Дягилев - Солдаты без оружия

— Товарищ каштан, у мене до вас діло.

— Чего еще?

Хихля жестом объяснил, что дело секретное. Они отошли в сторонку.

— У медсанбаті цікавляться, чому не пишете?

— Передай, что не о чем пока писать. Хорошего мало.

— Слухаюсь.

Рыбин уже оправился от неожиданности, успокоился. Они влезли в машину, зажгли свет.

— Показывай! — потребовал Филиппов.

Рыбин покашлял в кулак.

— Может быть, все-таки выслушаешь?

— Показывай!

Рыбин сделал головой такое движение, будто ему был тесен ворот, достал из-под ящиков чемодан, поставил его у ног Филиппова, открыл и сделал рукой шутливый жест:

— Прошу.

— Что это?

— Трофеи.

— Ты дурака не валяй. Где еще чемоданы?

— Других не имею.

Филиппов посмотрел на него пристально и, видя, что Рыбин говорит правду, облегченно вздохнул и засмеялся:

— Фу… А я думал, в самом деле ты с ума сошел.

— Не знаю, кто из нас сошел.

— Я рад, Саша. — Филиппов взял Рыбина под руку и другим, задушевным тоном спросил: — Как же так получилось? Ведь мне сам комбриг сказал: трофеи!

— Это я виноват. Я слух такой распустил, чтобы не приставали.

— Что же это такое?

— Да вот собираю материал. Думаю после войны наукой заняться.

— Чудак! Так зачем же ты скрывал?

— А вдруг не получится?

Рыбин склонился над чемоданом, закрыл крышку. Филиппов положил руки ему на плечи:

— А ты все такой же, Саша.

— Все такой же. — Рыбин выпрямился, покосился на Филиппова дружелюбно. — А ты другой. Начальник. Тебе, знаешь, даже идет такой тон. Да, да.

— Ты мне зубы не заговаривай. Дело делай.

— Слушаюсь. Что прикажешь?

Филиппов задумался. Ясного плана дальнейших действий у него не было.

— Вот что, ты езжай в город и жди меня, а я проеду к начсанарму. Понял, трофейщик?

В машине топилась времянка. Огонь буйно шумел, выплевывая в раскрытую дверцу желтые угольки.

Сатункин кипятил чай в старом, закопченном ведре. За столом сидел Филиппов и, придерживая рукой спадающую на глаза прядь волос, писал письмо своим родителям в город Новосибирск.

«Здравствуйте, дорогие мои!

Пишу вам во время короткого затишья. Прежде всего, не волнуйтесь — я жив и здоров. Настроение отличное. Да и как ему не быть отличным — наступаем. В сутки проходим с боями по сорок и более километров. Ты, отец, старый вояка и представляешь, что это значит. Раньше и думать не могли о таких темпах, теперь это в порядке вещей. Вы там, в тылу, вместе с нами, конечно, радуетесь успешному наступлению на всех фронтах. В связи с такими темпами мне приходится туговато: и дело свое медицинское делать, и от части не отставать. Но, думаю, справлюсь…»

Филиппов повертел в руках карандаш, задумался и ясно вообразил себе, что сейчас делается дома. Мать, наверное, пришла с работы, суетится у плиты, готовит ужин — маленькая, худенькая, еще не старая женщина.

Он припомнил, как дома ждали писем от старшего брата Леонида, которого теперь нет в живых. Отец, бывало, приходил с телеграфа — он там работал, — и мать спрашивала: «Письмо есть?» — «Пишут». Мать вздыхала и шла к плите. Иногда отец входил в дом, мурлыча под нос, стараясь спрятать свое улыбающееся, красное с мороза лицо. Мать замечала эту хитрость. Торопливо обтирала руки о клетчатый фартук, лезла в карман отцовского пальто, доставала письмо и прижимала его к груди. Потом это письмо читалось по многу раз. Она уносила его с собой на работу и там перечитывала в обеденный перерыв. Милая, добрая мама!

Филиппов встряхнул головой и продолжал:

«Вы писали, что у нас в Сибири стоят морозы (папа их называет «крещенскими»), а здесь погода непостоянная: то подморозит, то развезет. Хочется походить на лыжах, но тут это невозможно. Хочется наших сибирских пельменей, и это сейчас невозможно. О загранице расскажу при встрече. Встреча теперь не за горами!..»

Сатункин взял алюминиевый котелок с вмятинкой на боку, приготовил в нем заварку, налил кипятку в зеленую эмалированную кружку и предложил:

— Товарищ капитан, вы чайку просили.

Филиппов будто не слышал.

— А любите вы чаевать-то? — погромче сказал Сатункин.

— А?

— Чай-то, говорю, любите?

— Сибиряки все чаехлебы.

— Я вот, к примеру, не могу: после чая сплю беспокойно…

Неожиданно распахнулась дверь, в машину поднялся Загреков.

— Здравствуйте, — бодро сказал он.

Филиппов вскочил, прикрыл письмо шапкой, пожал протянутую руку.

— Сатункин, чаю!

— Не торопитесь, капитан. Дайте со старым гвардейцем поздороваться. Мы с ним еще под Сталинградом воевали.

Лицо Сатункина расплылось в улыбке, кончики усов поползли к ушам.

— Помнишь, землячок?

— Так точно, товарищ гвардии подполковник.

Загреков снял полушубок, теперь уже не белый, а замасленный, серый, сел напротив Филиппова. На груди у замполита горел орден Красного Знамени.

— Письмо пишете? — спросил он, заметив на столе конверт с адресом.

— Да, родителям. Получил еще в медсанбате. Все не было времени ответить.

— Ну что? Как они? Отец больше не болеет?

Филиппов удивился: ну и память! Как-то, кажется в первый разговор, он между прочим упомянул замполиту о болезни отца — и вот запомнил!

— Хватит с него, товарищ гвардии подполковник. И так за войну трижды болел.

— Все ревматизм?

— Да, ревматизм. Был крепкий старик. Бывало, мы с братом поссоримся, так он нас, как щенят, расшвыряет. А сейчас едва ходит. Болезнь и гибель брата его сильно подточили.

Загреков нахмурился — возле глаз, на лбу, у рта появились мелкие, тоненькие морщинки.

— Брат где погиб?

— Под Ленинградом. Про Синявинские болота слышали?

— Слышал. — Загреков отвел глаза, потянулся за портсигаром. — У меня там сын погиб.

— Вот оно что!

Филиппов сочувственно посмотрел на седые, отливающие стальным блеском волосы Загрекова, подумал: «Трудную жизнь прожил человек. А сколько еще в нем энергии, оптимизма!»

— Да, война! — поспешил он закончить разговор. — Вероятно, нет дома, которого бы она не коснулась.

— У вас можно курить? — спросил Загреков.

— Пожалуйста.

— Вы как будто не курите?

— Нет, не привык.

Сатункин пригладил усы, выждал паузу в разговоре, напомнил о чае:

— Пожалуйте, товарищ гвардии подполковник.

— Ловко ты, землячок.

— Поднаторел.

— Видно, часто твой капитан чаевничает?

— Они любители.

Загреков сдул пепел с недокуренной папиросы, отложил ее на угол стола, пододвинул к себе кружку.

— А чаек-то у тебя, землячок, с дымком.

— Так точно, потому — товарищ капитан такой уважают. — Сатункин одобрительно посмотрел на Филиппова.

— Да, люблю дымный чай, — подтвердил Филиппов. — Он мне Сибирь, тайгу напоминает. Попьешь, как дома побываешь.