Владимир Дягилев - Солдаты без оружия

Из кабины донеслось протяжное храпение.

— Вот дает! — воскликнул Сатункин.

Филиппов сделал строгие глаза. Сатункин понял, выскочил из машины.

— Кто это там?

— Это Годованец, товарищ гвардии подполковник.

— Пускай спит. Через два часа опять двинемся.

— Там у него тулуп, тепло — располагает ко сну… Да вы пейте, товарищ гвардии подполковник, только чай, извините, жидкий.

— А я густой и не люблю. Мне бы послаще, — улыбаясь, сказал Загреков и всыпал в кружку полную столовую ложку сахара.

— А я люблю крепкий: попьешь чаю — не так спать хочется.

— Это зря. Нужно себя беречь.

Филиппов посмотрел на усталое лицо Загрекова и подумал, что сам-то он себя совсем не бережет.

Загреков размешал сахар, отпил глоток и спросил!

— Как, подтянули медсанвзвод?

— Да, я их встретил на дороге.

Филиппов подул на чай, но, видя, что замполит намерен поговорить, решил, что пить невежливо, и отодвинул кружку.

— Почему же они отстали? — поинтересовался Загреков.

— Они оказали помощь ста девяноста шести раненым.

— Вот как! — Загрекову все уже было известно, он просто хотел узнать, как относится к этому Филиппов — быть может, станет жаловаться, сваливать вину на медсанвзвод, себя выгораживать? И то, что Филиппов говорил о работе медсанвзвода с уважением, даже с некоторой гордостью за своих подчиненных, понравилось Загрекову. — Молодцы! Но у нас столько и раненых-то не было.

— Пехота подкинула, товарищ гвардии подполковник, соседи.

— Соседи? Понятно.

Загреков обхватил руками кружку, точно грел об нее руки.

— По этому поводу я ездил к начсанарму. Он обещал помочь, — докладывал Филиппов.

— В чем?

— Чтобы пехота нам работу не тормозила.

— Неверно. Соседям нужно помогать.

— Мы помогать не отказываемся. Только и там должны живее работать. Иначе мы вечно будем отставать.

Загреков заметил, как упрямо сжались четко очерченные, еще мальчишеские губы капитана, как вызывающе блеснули его глаза, а между бровями появились две морщины — вилочкой. И это упрямство тоже понравилось Загрекову. Он взял папиросу, прикурил, с удовольствием затянулся и дипломатично спросил:

— Ну а посоветоваться с товарищами успели?

Филиппов замялся:

— Как вам сказать?.. Честно говоря, нет..

— Боитесь за свой авторитет?

— Что вы…

— Боитесь! В людей не верите, точнее, не доверяете, думаете, они вам… свинью подложат.

Филиппова задело за живое.

— Неправда, товарищ гвардии подполковник, — заговорил он горячо и громко, — я верю нашим людям и уважаю их. И зачем вы так говорите? У меня просто не было времени.

Филиппов осекся, опустил голову: он слишком громко разговаривает с замполитом — это нетактично, и потом — Загреков не заслужил такого отношения.

— Вот теперь я вижу — вы со своим народом поговорите, — добродушно сказал Загреков.

В кабине запели песню, негромко и задушевно.

Высокий, заливистый голос Годованца взлетал высоко и долго пари́л, словно сокол над степью. За ним гнался низкий, напористый бас Сатункина, настигал, подминал под себя, опять отставал, будто играючи.

— Хорошая песня! — сказал Загреков.

Он сложил руки на столе, слегка склонил голову набок и подтянул:

Голос у Загрекова был не сильный, но чистый, приятный. А главное, пел он с упоением, весь отдаваясь песне, полузакрыв глаза, точно от солнца.

В кабине услышали его голос и, ободренные этим, запели во всю силу.

Песня окрепла, налилась и разносилась далеко — широкая, просторная.

Филиппов стеснялся, не решался подтянуть.

— Пой, — сказал Загреков, задорно тряхнув головой, — пой.

Увлекшись, Филиппов запел. Он не помнил многих слов и тогда тянул только мотив, путал куплеты, но пел с азартом, стараясь ни за что не отстать от Загрекова.

Филиппову особенно понравился этот куплет. Вспомнилась ему юность. Светлая лунная ночь. Он плывет на пароходе по Иртышу. Он торопится к Наташе в Чернолучье, где она работает старшей пионервожатой. На палубе пусто. Легкий ветерок кудлатит его волосы, немножко прохладно, но уходить не хочется: нельзя упустить момента, когда пароход пристанет к берегу, не хочется, чтобы кто-то другой ступил первым на землю, где живет его любимая.

В ту ночь река была спокойной. Серебристая дорожка перечеркнула ее поперек. Слышался тихий всплеск колес. Волны веером расплывались от парохода и с легким шумом ложились на берег.

— Хорошая песня, — повторил Загреков задумчиво.

Наступила тишина. Было слышно, как в печи, догорая, потрескивают дрова, как ветер стучит трубою. Потом послышалось равномерное гудение. «Санитарка» задрожала — это Годованец прогревал мотор.

— Мне пора, — сказал Загреков, вставая.

— Куда же вы? А чай?

— До следующего раза.

Он быстро оделся и подал Филиппову руку.

— Я верю в вас, товарищ капитан. Я даже убедил комбрига в том, что вы с делом справитесь. Думаю, что краснеть за вас мне не придется. А? Не подведете?

Филиппов, волнуясь, постучал пальцами по кружке, ответил твердо:

— Нет, не подведу.

— Ас товарищами советуйтесь, не стесняйтесь.

— Обязательно.

Прошло еще двое суток.

Бригада Бударина во взаимодействии с другими частями все это время стремительно наступала. Она не давала противнику передышки, гналась за ним по пятам, двигалась так быстро, что в тылу у нее нередко оставались группки разбитых вражеских частей.

К вечеру третьего дня над землей навис густой, клубящийся туман и задержал наступление.

— Молоко, будь оно трижды проклято! — ругался комбриг. — Цырубин, выслать разведку.

Танки остановились в лесу. Танкисты спрыгнули на землю и, поскрипывая прорезиненными костюмами, с удовольствием разминались.

Туман сгущался. Вскоре сделалось темно, так темно, что водителю невозможно было разглядеть машину, стоящую впереди. Свернуть с дороги тоже было нельзя: дорога справа и слева обрывалась глубокими рвами.

Бударин передал по колонне: «Не спать. Быть наготове: противник может появиться внезапно».

Все заняли свои места.

В полночь пришли машины с боеприпасами, горючим, продуктами. В темноте они осторожно, не переставая сигналить, протискивались вперед и выстраивались на дороге в два-три ряда, так что негде было развернуться.