Виктор Литовкин - Удержать высоту

— Вперед, Захарченко! — махнул он рукой.

«Студебеккер» попятился назад, словно рак, взбираясь кормой на скользкий и крутой подъем дороги, а затем остановился, подрагивая и покачиваясь в стороны, сдерживаемый силой тормозов, и вдруг пулей полетел к мосту, разбрызгивая по сторонам грязную жижу.

Доски настила запрыгали за ним, как клавиши аккордеона, утопленные сильной и быстрой, виртуозной рукой. Понтоны только брякнули на стыках.

Увлеченные воздушным боем, расстреливая плывущие по реке мины, солдаты не успели заметить, что боевая установка уже на противоположном берегу, а сержант Захарченко бежал по щербатому настилу назад и все его лицо светилось спокойным достоинством уверенного в себе, в своем мастерстве человека.

«Сержант Добрыдень! Тезка — Петро Добрыдень!» — словно обожгла Шутова догадка.

Так вот кого напомнил ему сержант Захарченко! Больше трех лет прошло с тех дней, с финской войны, а смекалка, истинное ратное мастерство не забываются. Где сейчас добродушный увалень-сержант? Жив ли? Опять строит мосты, прокладывает дороги, ставит минные поля? Или погиб смертью героя, как погибли уже многие и многие замечательные люди, которых Петр успел узнать и полюбить, кто навек поселился в его сердце. Может, слышал о нем однорукий сапер-капитан? Хотя откуда, фронт велик. Саперов — тысячи. Правда, такого, как Добрыдень, нельзя не запомнить. «Спрошу у комбата об этом позже», — решил Шутов.

Сержант Захарченко уже прикладывал руку к шапке:

— Разрешите следующую установку переправить?

Рядом с ним стоял командир отделения тяги старший сержант Николай Шаронов:

— И мне разрешите, товарищ подполковник. Пройду вслед за Захарченко.

Подошел сержант Горошилов:

— Если уж кировчане проскочили, то нам, москвичам, сам бог велел.

Шутов кивнул головой:

— Разрешаю. Но только этим троим. Остальные пусть постоят, поучатся.

Воздушная карусель откружила. Фашистские стервятники так и не смогли обрушить свой смертоносный груз на переправу. Побросав бомбы где-то далеко в стороне, они, низко прижимаясь к деревьям, убрались восвояси, подгоняемые «ястребками», под разухабистое улюлюканье саперов и артиллеристов.

Вскоре на противоположном берегу уже стоял весь дивизион. Солдаты опять заряжали установки. Набрасывали на них забрызганные грязью брезентовые чехлы.

— Сержанта Захарченко, Шаронова, Горошилова представить к наградам, — сказал повеселевшему майору Кондрашову командир полка, занимая свое место рядом с водителем в открытом «виллисе». И, проехав через шатающуюся под колесами переправу, попросил Марченко подрулить поближе к боевым машинам. Остановился возле них, протянул водителям блок папирос. Свою месячную норму.

— Курите, мужики.

Через полчаса дивизион открыл огонь по запланированным участкам. Осеннее наступление 1943 года на смоленской земле продолжалось.

…По календарю уже давно наступил декабрь, а зима все не могла вступить в свои права. Снежные вьюги, заносы вдруг сменялись резкими оттепелями и затяжными дождями, скованные морозной коркой, выбеленные сугробами поля превращались в болотное, слякотное бездорожье, а затихающие по ночам, засыпающие под ледяным одеялом реки чернели в полдень непроницаемо темным, будто покрытая пылью крышка рояля, мутным стеклом.

Фронт стабилизировался. Недавно еще Калининский, переименованный в 1-й Прибалтийский, с новым командующим генералом армии И. X. Баграмяном, он полностью перешел к обороне, готовясь к большому стратегическому наступлению, к операции, которая через много лет после победы войдет во все военные энциклопедии мира под кодовым названием «Багратион». А пока если и случались схватки с фашистскими войсками, то, несмотря на их масштаб и продолжительность, все они носили, так сказать, тактический характер и в сводках Совинформбюро числились не иначе как под общей шапкой «бои местного значения».

В то декабрьское утро, оказавшееся, как по заказу, тихим, безветренным и не по-зимнему солнечным и ясным, Шутов получил приказ сосредоточить полк у деревни Котово, куда перемещался штаб 306-й стрелковой дивизии для отдыха личного состава, ремонта и доукомплектования техники, пополнения боеприпасами. Подполковник отдал необходимые распоряжения командирам дивизионов, указав по радио районы сосредоточения и маршруты выдвижения к ним, а сам, пока позволяло время, сел за стол на чердаке сельской семилетней школы, превращенной заботами управления полка одновременно и в НП, и в штаб, и в узел связи, чтобы ответить на письма матери и жены. Вторую неделю таскал он их в полевой сумке, а все не мог выкроить минутки, чтобы написать.

А написать нужно было обязательно. Особенно маме. Последнее ее письмо было полно горя и боли — погиб еще один сын, младший брат Петра — Федор. И тоже, как и Ваня, на Днепре, хотя и чуть севернее, при освобождении Киева.

«Проклятая для нашей семьи река, — писала мама, — двух сыночков отняла у меня. Теперь ты, Петенька, остался самым младшеньким среди братьев. Береги себя, не ездий на тот Днепр».

Петр грустно покачал головой.

«Ездить, не ездить. Разве сам себе выбираешь дорогу? Война диктует ее. А у нее, как и у судьбы, свои законы. Поди пойми их, постигни. Предугадай, где тебя настигнет вражеская пуля или осколок. Был средним из пятерых, стал младшим. Отчего так любит смерть именно молодых? И если следовать ее логике, то настал его черед. Тем более что от Котова до Днепра — рукой подать… Фу, ты. Что за чертовщина?! — возмутился своим мыслям Петр. При чем тут Днепр? Очередность? В этом деле никакой логики нет и не бывает. Надо так и написать маме, успокоить ее, утешить. Только где найти такие слова, чтобы унять боль материнского сердца?»

Возле школы оборвался на самой высокой ноте звук автомобильного двигателя. Старший лейтенант Варенкин, наблюдавший за дорогой, доложил:

— Подъехал командующий артиллерией 43-й армии генерал-майор Балтийский.

С письмом опять ничего не получилось. Ладно, в другой раз. Петр быстро сложил недописанный листок, спрятал его в планшетку. Одернул гимнастерку, сбросил с плеч шинель. А по деревянной лестнице, ведущей на чердак, уже гремели тяжелые сапоги генерала.

— Здравствуй, Шутов, — приветливо улыбаясь, протянул он руку Петру, не дожидаясь окончания доклада. А затем шагнул к печной трубе, прижался к ней.

— Хорошо ты устроился, Петр Васильевич, — добродушно заметил Балтийский. — Опередил командира 306-й. Занял единственный дом, а в нем самое теплое местечко.

— Почему же? — смутился подполковник. — Классы свободны. Там тоже печи есть.

— Не прибедняйся. Печек много, а труба одна. Кто бы ни топил, тебе не холодно, — хохотнул генерал. — Хитер ты, брат.