Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане»

Богунов и Матиевский держали его уже не так крепко, почувствовали упругость, какую-то упрямую волю в Лаптеве. И Лаптев воспользовался этим. Неожиданно он вырвался из рук товарищей. Оттолкнул их в сторону. Сделал несколько крепких шагов к краю обрыва. Повернул голову. Странное, мечтательное выражение появилось на его лице. Он занес ногу над обрывом и камнем рухнул вниз.

— А-ах, ты! — Богунов изумленно охнул. — Во-от, же идио-от!.. Вот, приду-урок!..

Богунов, не раздумывая, бросился к обрыву, лег на живот и ящерицей соскользнул вниз.

— Метель, я, Метель-один, прием, — Шульгин, еле сдерживая на зубах рвущуюся ругань, вышел на связь.

— Мой подопечный опять в пропасти. Нырнул самостоятельно. Боюсь, дело дрянь. Прошу остановки.

— Он что, с ума сошел? — раздался недоуменный голос Орлова.

— Похоже, что так. Думаю, что сошел, — Шульгин проглотил вставший в горле комок.

Лаптев и на этот раз упал недалеко. К счастью, обрыв оказался не слишком отвесным. Песчаный покатый склон. Богунов уже барахтался рядом с ним, прижимая Лаптева к песку. Тот взвизгивал истеричным голосистым бабьим голосом:

— Отпусти-и-и… Убью-ю… Зар-режу.

Лаптев целился пальцами в горло Богунову. Рвал богуновский воротник с треском. Скользил ногтями по лицу. Оставил на богуновских щеках грязные, наливающиеся кровью борозды. Выворачивался. Мутные пузырики пены вылезали из губ. Богунов молча и беззлобно срывал с себя худенькие пальцы, прижимал тонкие посиневшие кисти к земле.

— Что же ты делаешь, дурак?..

Богунов задрал подбородок вверх. По небритой щетине стекали черные густеющие капли крови.

— Товарищ лейтенант, так его не вытащить…

Шульгин кивнул головой, сердито сжал тангенту. Брови сошлись на переносице.

— Метель, я, Метель-один. Нужны веревки. Лаптева придется вязать. Ситуация сложная. Прикрытие само оказалось без прикрытия. Не дай Бог, объявятся «духи»…

— Метель-один. Я, Черпак, прием, — неожиданно ворвался в эфир хрипловатый голос.

— Какой, к собакам, Черпак? — отрывисто выкрикнул Шульгин. — Какой кретин лезет в связь?..

— Я не кретин, — ответил голос с достоинством. — Я старшина вверенной вам роты. И если некоторые забывают позывные своих подчиненных, то…

Шульгин засмеялся. Смягчился.

— Старшина, извини, то есть, тьфу ты, Черпак!..

— А парашютные стропы, между прочим, — продолжил старшина, — у одного меня, кретина, в этой колонне.

— Ладно, Черпак, не кипятись, — сказал повеселевший Шульгин. — Давай мириться. Двигай к нам быстрее, а то сержант Богунов еле сдерживает этого прыгуна.

Лаптев, загребая руками песок, пытался вылезти из-под Богунова. Взбрыкивал коленями. Сопел тяжело и упрямо. Сержант оттягивал его за плечи назад, вдавливал в песок, увертывался от взлетающих скрюченных пальцев. Тихо поругивался. Боялся оторваться от покатого склона. Знал, что стоит им обоим привстать, тут же поведет вниз, поплывет песок под коленями, опрокинутся назад плечи, и пойдут в глазах колесом горы, камни и белые полосы снега.

Булочка успел вовремя. Матиевский, не теряя минуты, подхватил конец добротной крепкой стропы и бросился на помощь Богунову, съезжая на ободранном бронежилете по зыбучему ненадежному песку. Вдвоем с сержантом они быстро пропустили веревку под мышками Лаптева, завязали на спине двойным узлом. Дернули потуже. Махнули рукой. Шульгин и Булочка уже сидели на тропе, откинув плечи назад и упираясь каблуками в камни-валуны.

Медленно поплыли в их руках ременные узлы. Вздернутый на парашютных стропах Лаптев беспомощно засучил ногами, закричал, роняя слюну:

— Отпустите-е… Га-ады… Зар-ре-ежу…

Каблуки бороздили в песке глубокие кривые канавки. Мутные белки выпученных глаз слезились. Появилось в лице что-то звериное, скалящееся. Верхняя губа, вздрагивая, ползла вверх.

Там наверху Шульгин и Булочка подхватили Лаптева за руки, втащили на тропу, рывком поставили на ноги. Вытерли с лица пот, перемешанный с грязью. Но Лаптев не думал успокаиваться. Ему навязчиво хотелось остаться одному, хотелось тишины и покоя. Хотелось лечь, сжаться в комок, затихнуть. Оторваться, наконец, от ненавистных товарищей, упрямо принуждавших его к движению.

И он с силой оттолкнул от себя Булочку. Двинул его острыми локтями с яростным протяжным рычанием. Булочка охнул, взмахнул руками и не удержал равновесия. Рухнул вниз. Затрещали лямки вещевого мешка. Гулко шлепнул автоматный приклад о камни. Донеслись снизу его гневные возгласы.

Шульгин, увернувшийся от локтей Лаптева, крепко обхватил его сзади, взвалил на себя, опрокинул на спину. Лаптев зарычал, завыл срывающимся голосом, кусая Шульгина за руки.

— Тише, тише, братишка… Спокойнее… Не дергайся. Не лезь раньше времени в могилу, — Шульгин с трудом увертывался от ударов Лаптева.

Тот, медленно размахиваясь, бил Шульгина локтями, пинал каблуками, рвал одежду, грыз до крови пальцы. Матиевский и Богунов вскарабкались на тропу, поспешили на помощь, прижали Лаптеву ноги, вывернули за спину руки. Булочка, тоже вылезший из пропасти, стал протягивать веревку вдоль тела, туго закрутил локти к бокам, связал вместе колени.

— Вот же паразит, — сердито ворчал он, затягивая концы веревки, — его тянут подальше от смерти, а он упирается. Смерть ему слаще жизни кажется.

Вскоре из дрожащего Лаптева получился спеленатый стропами кокон, плюющийся во все стороны, стонущий:

— Не хо-очу! Оста-авьте… Га-ады!..

Лаптев выдавливал из себя мат и угрозы, и по лицу его струились обильные грязные слезы. Упрямые товарищи, не желающие оставлять его в покое, выпустили из живого кокона четыре веревочных конца. Каждый взял в руки стропу, протянул через плечи. Стропы натянулись, и тело Лаптева повисло над тропой, закачалось над пропастью.

Осторожно двинулись вперед, стараясь ступать в такт друг другу. Левой, правой… Лаптев выталкивал ноги, выгибался. Шипел сквозь зубы:

— Га-ады… Задушу-у-у… Сво-о-лочи…

— Очень благодарный парень, — Булочка двинул рассеченной бровью.

— Ничего, оклемается, — отозвался Шульгин, — полежит в полку на чистых простынях, спрячет под подушку кусок хлеба, книжку почитает про любовь… Отойдет.

Шульгин еще не знал, что Лаптев уже никогда не сумеет ни читать, ни писать. Шульгин не знал, что мозг Лаптева от нечеловеческого перенапряжения навсегда утратил нормальные функции, и даже на материнские письма, которые он будет получать из родной деревни, придется отвечать ему, замполиту стрелковой роты. Уставший мозг Лаптева свернул на замкнутый круг пустых иллюзий.

Через два часа над одним из выступов горной тропы завис вертолет. Летчик не мог посадить машину на крохотный каменный пятачок, сильный ветер сносил ее в ущелье. И тогда летчик сделал то, что вошло в историю воздухоплавания этой необъявленной войны. Он зацепился передним колесом за кряжистый каменный валун, подал машину назад и удержал ее, трясущуюся под порывами ветра крупной зябкой дрожью, на одном месте. Гудящая стрекоза приклеилась к камню, будто насаженная на крючок. Связанного Лаптева забросили в открытую дверь зависшей машины. Кинули вслед вещмешок, бронежилет, оружие. Подсадили сопровождающего, тоже истощенного уставшего паренька, тут же уснувшего на дрожащем днище вертолета.