Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане»

Но стоило Лаптеву ныряющим, утиным шагом подойти к ним поближе, как эти измученные фигуры выпрямлялись и устремлялись вперед. Вид Лаптева, нечеловечески истерзанный и угнетенный, подстегивал их как бичом. Понимали солдаты, что второго такого же Лаптева группа прикрытия не выдержит. Матиевский грозил им кулаком:

— Я вам пинками помогу, тараканы беременные. Я вам нарисую две подошвы на заднице. До старости синяки не отмоете.

Богунов кивал головой:

— Шевелите прутиками, зелень. Пока ноги не оторвал. Будете у меня на руках скакать, как страусы.

Отставшие беззлобно огрызались:

— Догоните сначала…

— Волокут одного доходягу — прямо пупки надорвали…

— Из штанов песок сыпется…

Матиевский дико вращал глазами. Богунов беззвучно хватал ртом. Ворочали во рту тоннами мата.

А Лаптев уже совсем перестал двигать ногами… Коленки у него изредка вздрагивали, проходила по бедрам короткая судорога, но, увы, это был уже не шаг. Эта нелепая жалкая лаптевская дрожь, изображавшая движение, только мешала Богунову и Матиевскому. Лаптев грузно вис у них на плечах, давил острыми локтями шею и бился болтающейся головой о виски, разбивая угловатыми скулами запекшиеся ссадины своих товарищей.

Матиевский и Богунов тоже начали делать передышки. Падали на тропу, как убитые. Лежали, не двигаясь, не поправляя вывернутые колени, затекшие руки. Успокаивали гулкое биение загнанного сердца. Вздыхали медленно, осторожно. При быстром вздохе, как нож в брюшину, кололо снизу вверх остро и беспощадно.

Шульгин шел, обернувшись спиной к тропе. Автомат держал наготове пальцами на спусковом крючке. Вглядывался в ближайшие хребты до рези в глазах. Старался вовремя заметить короткие стальные блики, солнечные зайчики от стволов душманских автоматов.

Иногда он сменял уставших товарищей, подхватывал Лаптева, и тогда уже Богунов или Матиевский пятились спиной к тропе и так же внимательно оглядывали тихие безмятежные горы в белых шапках подтаявшего снега.

На одном из коротких привалов, когда Богунов и Матиевский лежали, уткнувшись носами в сгибы локтей, Лаптев вдруг приподнял голову. Шульгин, уловивший краем глаза движение, повернулся к нему. Лаптев равнодушно смотрел прямо сквозь Шульгина, пробивая его насквозь негнущимся взглядом. Спускалась с губ на подбородок розоватая слюна с кровью. Вокруг глаз расплывались радужные пятна. Лаптев вдруг улыбнулся, и застывшее, непослушное лицо его перекосилось в горькой гримасе. Что-то хмельное тронулось в глубине черных глаз.

Он приподнялся на локтях. Раскачиваясь в стороны, привстал на колени. Растопыренные пальцы упирались в землю. Трепетала, билась на шее тонкая голубая жилка. Лаптев уронил взгляд в пропасть. Задрожали длинные черные ресницы. Безумие плеснулось в уголках глаз.

Уставший Шульгин ободряюще махнул ему рукой. Даже обрадовался. Вроде бы ожил безнадежный. Очухался. И вдруг Шульгин не поверил себе…

Лаптев, не вставая на ноги, на коленях подполз к самому краю тропы. Неуклюже наклонился над обрывом. Согнулся еще ниже. И вдруг перекинул свое тяжелое тело вниз, оттолкнувшись сапогами от камней.

— Стой, — запоздало крикнул изумленный Шульгин.

Тропа, где только что находился Лаптев, опустела.

Остались только две длинные борозды от колен.

Через мгновение из пропасти донесся протяжный грохот и сдавленные стоны.

Шульгин, Матиевский, Богунов вскочили и едва не опрокинулись сами в пропасть, оскаленную остриями черных камней.

— Что за хр-ренотень? — в сердцах воскликнул Богунов.

— Кувыркнулся… — Матиевский с досадой махнул кулаком. — Прямо в гроб…

— Метель, я, Метель-один, прием, — Шульгин вышел на связь.

— Прошу немедленной остановки. У меня отставший сошел с тропы. Сорвался с высоты…

Лаптев, к счастью, упал недалеко. Он уткнулся телом в каменную глыбу метрах в трех от тропы. Ободрал бушлат на локтях. Хлебнул песка.

— Лапоть, ты, лапоть, — сердито ворчал Матиевский. — Икар ты наш файзабадский… Сейчас мы с Дедалом тебя вытащим. Устроим тебе разбор полетов.

Шульгин и Матиевский поспешили спуститься вниз. Осторожно съехали по песку на ободранных бронежилетах. Обессиленный Лаптев, заметив их приближение, обеспокоенно заворочался. Приоткрыл рот. С надрывом выдавил сквозь тягучую слюну:

— Не хочу-у-у… А-а-а!.. Не тро-о-гайте… Оста-а-вьте…

Когда его силком вытащили на тропу и поставили на ноги, он все еще продолжал бормотать бессвязно, обрывками, выдавливая обкусанные до крови на губах нелепые звуки. Никто не обращал внимания на его мычание.

— Дать бы ему сейчас сухарь в зубы, — Матиевский сглотнул слюну, — мгновенно бы человеком стал. Побежал бы мустангом впереди нас. С голодухи у него все это…

— Ничего, — Богунов злобно заскрежетал зубами. — Доберемся до полка, я там кого-нибудь накормлю сухарями. Наберу самых деревянных, — Богунов поднял сжатый кулак, — и буду толкать в харю так, что последний в зубах будет торчать, а на первом сухаре сидеть будет.

Матиевский захохотал:

— А ты, оказывается, садист!

— Ага… Гимназиев не кончали…

Сердито сопящий Богунов подталкивал Лаптева в плечо. Матиевский крепко сжимал руку Лаптева с другой стороны. Лаптев шагал покорно, безвольно мотая головой в разные стороны. Падение слегка отрезвило его. В затуманенных глазах, в глубине, едва тлел слабый лихорадочный огонек.

— Боевики хреновы! — Богунов язвительно сплюнул. — Кто в Афгане испытывает экспериментальную полевую форму? А-а, скажи, Серега?

— Работники тыла, — хохотнул Матиевский, — и штабные писаря…

— Точно… А мы выходим в горы в этом разодранном тряпье…

— Супермены, чтоб их… — крякнул Матиевский. — Прапорщик хозвзвода был приставлен к ордену за раненый пальчик. Месяц ходил, не снимая повязки, — Матиевский насмешливо присвистнул. — Ордена им дают за один только повоевавший ноготок. А воевать, конечно, приходится без них.

Шульгин с усталой улыбкой поглядывал на товарищей.

— Что-то вы сегодня разговорились… Это что — солдатский фольклор?

— Окопная правда, товарищ лейтенант. Проявите солидарность, напишите песню. Вы же можете!

— Будет вам песня, — Шульгин усмехнулся, — будет хлеб, будет и песня.

Лаптев, казалось, тоже прислушивался к разговору. Ступни у него разъезжались, выворачивались наружу, на лице появилась диковатая, бессмысленная улыбка. Иногда он жадно вдыхал в себя воздух, проглатывал вместе со слюной, морщился. С досадой тряс головой. Появилось в нем что-то новое незнакомое. То он выставлял вперед большое лопуховатое ухо, словно прислушиваясь к чему-то, то начинал жевать губы, бормотать что-то горячее и бессвязное. То неожиданно вздрагивал от каких-то непонятных внутренних мыслей.