Александр Беленсон - Джиадэ. Роман ни о чем

ЧЕТВЕРТЫЙ ЭПИЗОД

Вернувшись на обычное свое место, Невменяемов сначала с раздражением разглядывал стул красного дерева, затем начал злобно трясти его, крича: «У ты, жакоб, жакобинец проклятый!»

Но, вспомнив о том, что собственное его имя того же якобинского характера, именно Яков, конфузливо стих и даже, рискуя схватить головную боль, стал соображать: ну, что это я, право, уж слишком разошелся. От стула, вполне не задушевного существа, возможно разве требовать как с личности?

ПЯТЫЙ ЭПИЗОД

В это время по улице бодрой походкой проходил рослый и плечистый продавец раков, – самые бодрые в Ленинграде люди – это торговцы раками. Раздался соблазнительный крик его: «Раки живые! раки!», Невменяемов тотчас соскочил со стула, подбежал к раскрытому окну и из шестого своего этажа принялся грозить кулаками, повторяя в тон торговцу нараспев: «Враки! враки!» Но прежнее раздражение уже все вышло.

– Враками, почтеннейшие, промышляете, – говорит он больше для собственного удовольствия, – панику сеете. Во-первых, если живые раки, то по какой причине они красные? Представить бы вас по начальству, хотя бы к околоточному надзирателю. А вдруг? Нет, за мной надзирать никто права не имеет: я не кто-нибудь, я во Внешторге на ответственном месте сижу; служу-то положим больше по внешности, а все-таки под меня не подкопаться. Раков, изволите видеть, придумали!

ШЕСТОЙ ЭПИЗОД

Усмотрел Невменяемое в окне наискосок прехорошенькое девичье личико. Он тотчас принял меры: на листе бумаги вывел огромными печатными буквами по наиновейшей орфографии: «Я – Невменяемое.

Вполне очарован вашей мастью. Очень мечтаю познакомиться для совместного земного и, если понадобится, небесного блаженства. Отзовись, прелестное видение!»

Ему ответили таким же манером: «А я – Киса. В отношении времяпрепровождения заранее на все согласна. Верю, что не для хитрого мужчины произвели меня обожаемые родители. Сходимте вечером в кино на Смарагду Набурен, но только несомненно на второй сеанс: публика шикарней».

– «Киса», – задумчиво произнес Невменяемое. Напомнило ли ему это ласковое имя гинеколога-ветеринара? Супружескую ли жизнь с ее возможностью тяжкого заболевания сапом? Но только в сердце своем он вдруг ощутил щемящий укол, щемящий, как иные звуки, что из трехрядной русской гармоники способен извлечь искусный игрок.

СЕДЬМОЙ ЭПИЗОД

В кинематограф, само собой, пошли: с прехорошенькой женственной особью каждому лестно блистать в окружающем свете.

Посмотрев в антракте вечернюю газетку, Невменяемов прочел, что живущий в Риме папа издал буллу, в которой объявляет 1924 год годом благоденствия и примирения всех враждующих иудейских племен и царей. В кинематографе же, кроме картины, между прочим, дивертисмент – урбанистические танцы.

– Урбан который-то тоже ведь папа был, – мечтает Невменяемов, но о буллах этого папы он ничего не помнит, как и вообще все перезабыл из географии средних веков. Булла о благоденствии.

Пятикопеечная булка и та нынче дороже стоит. Пятикопеечная булка всегда имела свой определенный абсолютный размер, как и выпеченность. Теперь же она стала относительной под влиянием безвоздушного пространства, эфирной и сама гораздо меньше пространства занимает.

ВОСЬМОЙ ЭПИЗОД

На экране: «Я – Смарагда Набурен», как раньше на листе писчей бумаги: «Я – Киса». Киса и сап. Но Киса рядом с Невменяемовым в первых местах, и от удовольствия он, жмурясь, слегка посапывает. Киса симпатичная, прехорошенькая и сдобная как прежняя булка. Банальное сравнение? Не скажешь ведь: «сдобная как банан» оригинальности ради.

– Вот еще «Радий в чужой постели» мы непременно пойдем посмотреть, – ласково обещает Невменяемов.

– А это прилично?

– Конечно, если купить места не дальше второго ряда партера, то вполне прилично. Я, знаете, с дамами кое-как ходить не люблю. У меня, знаете, привычки свои остались от прежней жизни.

ДЕВЯТЫЙ ЭПИЗОД

Наступил очень скоро момент, когда Невменяемов стал уговаривать Кису, как это приходится делать почти всем мужчинам.

Киса, однако, никак не может быть названа жертвой любвеобильного темперамента Невменяемова: в тайниках ее пушистого сердечка кстати дозрела насущная потребность в том, чтоб ее уговорили.

Но уже вполне созвучная, согласная, склоненная, она все-таки, хотя и без особого волнения, как бы для очистки совести, так сказать, по должности девичьей, спросила:

– Будете ли любить меня вечно?

Тогда, больно сжав одну крепкую грудь Кисы, которую Невменяемов достал на всякий случай и тщетно старался вместить в своих двух цепких ладонях, он, подморгнув правой белесой бровью, многозначительно успокоил девочку следующей декларацией:

– Понятие о вечности попахивает метафизикой и неприменимо к диалектическим чувствам: итак, буду ли я любить вечно, конечно, неизвестно, но короткометражками я пачкаться не приучен и, во всяком случае, моя любовь не фунт изюма, не шутка, не каприз фиктивной фантазии. Ты, сладостное, желательное мне видение, смело можешь на меня положиться. Сделав же так, к удовольствию своему вы убедитесь, что все это безусловно всерьез и надолго.

Киса согласно вышеизложенного положилась.

Козырный тезис декларации Невменяемова, именно «всерьез и надолго», настолько понравился сознательной девочке, в этот самый момент переставшей не только всерьез, но, по-видимому, и надолго быть девочкой, что она приготовилась, если это понадобится, положиться на него не один, а все сто тысяч раз. Какова-с?

ДЕСЯТЫЙ ЭПИЗОД

Задумал однажды Невменяемов небольшое исследование написать, не о внешней для внутреннего употребления торговле, а напротив, о жизненной философии. Взял это он бумагу, перо и чернила, да еще книжку «Философия жизни» немецкого философа и патриота, несколько страничек оттуда выписал и подмахнул: «Невменяемое». Дескать, плагиат, не плагиат, а с такого кто строго взыщет.

Понес это он труд свой в редакцию. Редактор, как водится, прочел подпись да над ней две строки – и рукопись безусловно вежливо возвращает: не подошло.

– Как так, почему?

– К нам не относится, не по нашей части.

– Да ведь вы редакция журнала!

– Совершенно верно, но философия до нас не касается; больше мы насчет жизни: литературно-художественное.

– Дурачье вы, – сказал Невменяемов, – ведомы мне все ваши истинные художества.

– Позвольте, – строго возразил редактор, – как же я, к примеру, дураком могу быть, коли в истинно-русском союзе писателей состою?

– Ну, будет меня морочить! – воскликнул Невменяемов. – Позвольте полюбопытствовать, какие у вас именно имеются собственноручные рукописные произведения.

– Сколько угодно, хотя бы «Старушка Изергиль».