Владимир Богораз - Чукотскіе разсказы [Старая орфография]

Такія рѣчи считаются наиболѣе приличными для благомыслящаго молодого человѣка, и Энмувія, очевидно, не имѣлъ наклонности къ хвастовству, столь распространенной между чукчами, и предпочиталъ употреблять самые скромные обороты рѣчи, говоря о своей силѣ.

Самая большая группа людей сидѣла около шатра Акомлюки. Я проходилъ мимо нея, направляясь на другой конецъ стойбища, но долженъ былъ остановиться.

— Ты, Вэипъ? — окликнулъ меня маленькій подвижной старикъ съ красными глазами, лишенными вѣкъ и съ рѣдкой рыжебурой щетиной, мелкими кустиками разбросанной по подбородку, совершенно утопавшій въ широкомъ верхнемъ балахонѣ, сшитомъ изъ двухъ пестрыхъ американскихъ одѣялъ.

— Я думалъ ты, спишь на нартѣ вмѣстѣ съ Айганватомъ.

Чукчи называли меня Вэипъ по предполагаемому сходству моего лица съ какимъ-то торговцемъ изъ кавралиновъ, умершимъ лѣтъ десять тому назадъ.

— А гдѣ твои писанія? — продолжалъ старичокъ. — А ну-ка, ну-ка, посмотри, найдешь-ли ты домочадцевъ Такэ?..

Черновая тетрадь, куда я заносилъ предварительныя данныя по переписи, служила на всѣхъ окрестныхъ стойбищахъ неисчерпаемымъ источникомъ забавы. Для чукчей являлось чудесной и неразрѣшимой загадкой то безошибочное знаніе именъ и семейныхъ отношеній, которое я мгновенно пріобрѣталъ, беря въ руки тетрадь, хотя въ обычное время былъ совершенно лишенъ этого дара.

До извѣстной степени я пользовался ихъ интересомъ для повѣрки записей, но чукчи такъ надоѣли мнѣ безконечнымъ повтореніемъ этой игры въ перепись, что я не чувствовалъ никакого желанія приступить къ ней еще разъ. Поэтому я поспѣшилъ отвлечь мысли старика въ другую сторону.

— Йыномъ! — произнесъ я, дѣлая жестъ, какъ будто ударялъ колотушкой въ воображаемый бубенъ.

— Йыномъ, йыномъ! — радостно подхватилъ старичокъ, вскакивая на ноги. Онъ былъ такъ подвиженъ, что не могъ просидѣть на мѣстѣ болѣе пяти минутъ. «Йыномъ!» было началомъ шаманскаго припѣва одной сказки, которую мы услышали вмѣстѣ со старичкомъ нѣсколько дней тому назадъ отъ сказочника кавралина. Она произвела на старика такое впечатлѣніе, что онъ только и бродилъ ею. Это слово съ тѣхъ поръ служило мнѣ при встрѣчахъ съ нимъ чѣмъ-то вродѣ масонскаго пароля.

— А что? — спросилъ я, — когда живость его воспоминаній нѣсколько улеглась. — Какъ думаете, кто завтра возьметъ ставку?

Задать этотъ вопросъ значило бросить искру на кучу пороха.

— Я говорю! — воскликнулъ Этынькэу, приземистый человѣкъ среднихъ лѣтъ съ мрачнымъ лицомъ и широкимъ шрамомъ поперекъ лба, — я говорю: пусть моя ставка, а если обгоню, все равно, самъ возьму, насмѣюсь надъ другими!

Этынькэу, какъ сказано, былъ хозяиномъ и устроителемъ бѣга и рѣчь его представляла забвеніе исконнаго обычая, запрещающаго устроителю самому взять свой призъ.

— Не знаю! — медленно протянулъ пожилой человѣкъ съ насмѣшливыми глазами и большимъ лысымъ лбомъ, высовывавшимися изъ-подъ мѣховой шапки, сдвинутой на затылокъ. — Хозяева бѣговъ не берутъ ставки. У насъ… на Чаунѣ… А, здѣсь, можетъ, иначе…

То былъ Рольтыиргинъ, самый старый изъ чаунскихъ гостей, слывшій за ревностнаго хранителя старинныхъ обычаевъ и установленій.

— Зачѣмъ говорить пустое? — сказалъ Акомлюка, спѣша загладить неловкія слова своего дяди. — Какъ знать, кто возьмите? У кого еще олени быстрѣе… Вонъ мой правый олень тяжелъ, никогда мнѣ не пріѣхать первому.

— Развѣ Толинъ возьметъ! — прибавилъ онъ послѣ краткой паузы, указывая на высокаго дюжаго молодца съ безобразнымъ лицомъ, маленькими глазками и длинными бисерными серьгами, свѣшивавшимися до плечъ.

Толинъ считался лучшимъ ѣздокомъ по всѣмъ Анюйскимъ стойбищамъ. Онъ обиталъ далеко на западѣ, вблизи отъ русскихъ селеній и пріѣхалъ на Россомашью столько же для участія въ весеннихъ бѣгахъ, сколько для обычнаго торга съ кавралинами.

— Не я возьму! — счелъ нужнымъ возразить онъ. — Мои олени устали. Развѣ Коколи-Ятиргинъ.

Маленькій черный человѣкъ, сидѣвшій на корточкахъ съ глазами, опущенными къ землѣ, сердито тряхнулъ головой и пробормоталъ что-то не весьма любезное по адресу Толина. Коколи-Ятиргинъ считался лучшимъ ѣздокомъ на р. Россомашьей, но Толинъ совершенно затмилъ его. Уже на третьемъ бѣгу Коколи остался сзади на довольно значительное разстояніе и слова Толина очень походили на насмѣшку.

— А ты, иди, куда идешь! — обратился ко мнѣ красноглазый старичокъ, — я вѣдь знаю. Тебѣ Тылювію нужно.

— Коккой! [120] Восклицаніе страха. — со страхомъ произнесъ Этынькэу. — У тебя, Амрилькутъ, видно сердце не боязливое!

Дѣйствительно на нижнемъ концѣ стойбища находилась личность, возбуждавшая во мнѣ самое живое любопытство, соразмѣрное только тому почтительному страху, съ которымъ относились къ ней окружавшіе чукчи. То былъ, или, если хотите, была — Тылювія, ирка-ляуль , т. е. мужчина, принявшій на себя роль женщины и исполнявшій ее вполнѣ добросовѣстно до самыхъ послѣднихъ подробностей жизни. Такія превращенія встрѣчаются иногда среди чукчей въ связи съ особенностями шаманскихъ вѣрованій. Мужчина, которому духи велѣли сдѣлаться женщиной, совершенно отрекается отъ мужской природы, надѣваетъ на себя женское платье, усваиваетъ женское произношеніе [121] Женское произношеніе у чукчей значительно разнится отъ мужского. и всѣ женскія работы, наконецъ, выходитъ замужъ и исполняетъ всѣ обязанности жены, конечно, modo Socratis. Превращенныя жены относятся очень ревниво къ своимъ мужьямъ и не позволяетъ имъ ни малѣйшей невѣрности, хотя нѣкоторыя изъ нихъ въ свою очередь не прочь тайно воспользоваться любовью другихъ женщинъ. Кромѣ мужа плотскаго онѣ обыкновенно имѣютъ succub’a, мужа изъ области духовъ, который одарилъ ихъ шаманскимъ могуществомъ высшаго разряда. Чукчи считаютъ ихъ самыми сильными изъ всѣхъ — «духовдохновенныхъ» и относятся къ нимъ съ весьма большимъ страхомъ.

Тылювія была родомъ изъ Энурмина, приморскаго поселка на Чукотскомъ Носу и пришла вслѣдъ за другими кавралинами, чтобы выколачивать шатеръ [122] Одной изъ главныхъ обязанностей чукотской хозяйки является выколачиваніе шатра и полога. своего мужа Ятиргина, который привезъ на продажу оленнымъ жителямъ два десятка свитковъ моржового ремня и нѣсколько лахтачныхъ шкуръ. Оригинальная супружеская чета прибыла на стойбище Акомлюки нѣсколько часовъ тому назадъ и тоже привезла съ собой жилище и домашнія принадлежности. Тылювія не успѣла еще окончить установку шатра и возилась около своихъ саней рядомъ въ другими сосѣдками.

Оставивъ чукчей препираться о вѣроятномъ исходѣ завтрашняго бѣга, я отправился на нижній конецъ стойбища, и обмѣнившись съ работавшими женщинами нѣсколькими незначительными словами, замѣняющими привѣтствіе, усѣлся на пнѣ и принялся глядѣть во всѣ глаза.