Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ шестой. За океаномъ [Старая орфография]

— Вы учитель? — сказала дѣвушка. — Учите людей, что по-вашему правда!

— А что я имъ скажу? — возразилъ Вихницкій съ нѣкоторой горечью. — Вонъ раввинъ Готхейль каждый день говоритъ имъ: если будешь жить скромно, не пить пива, класть центъ къ центу, то накопишь денегъ, откроешь маленькое дѣло и станешь изъ работника хозяиномъ!..

— А что, это правда? — спросила дѣвушка.

— Какъ вамъ сказать? — отвѣтилъ Вихницкій. — Конечно, если накопишь денегъ и заведешь собственное дѣло, то станешь хозяиномъ!

— Это очень хорошо! — сказала дѣвушка наивно.

Вихницкій разсмѣялся.

— Всѣ вѣдь не могутъ быть хозяевами, — возразилъ онъ.

— Отчего? — спросила дѣвушка. — Если бы простые люди не пили вина и копили деньги на черный день, имъ жилось бы гораздо лучше, чѣмъ теперь, — сентенціозно прибавила она.

Эта была уличная мудрость Ямки. Баскина всосала ее съ молокомъ матери, и эти готовыя и ясно отчеканенныя формулы жили въ ея умѣ, бокъ-о-бокъ съ смутными порывами младшаго поколѣнія, съ которыми она была знакома изъ третьихъ рукъ.

— А мнѣ какое дѣло? — воскликнулъ Вихницкій. — Я не собираюсь лавку открыть! Если такъ жить, то лучше уйти на край свѣта, въ настоящую дикость.

— А что тамъ дѣлать? — спросила дѣвушка.

— Лѣсъ рубить! — сказалъ Вихницкій. — Съ дикими звѣрями воевать. Не то золото копать. Тамъ, по крайней мѣрѣ, просторъ, не то, что въ здѣшнихъ городахъ.

Они дошли до узкой полосы виноградника, принадлежавшей къ усадьбѣ Брудныхъ.

— Зайдете? — спросила Баскина, поворачивая на узкую дорожку, которая вела къ Ѳениной двери.

— Мнѣ нужно въ школу! — сказалъ Вихницкій, и въ голосѣ его прозвучало сожалѣніе.

Баскина уловила ноту сожалѣнія, и ей стало тепло на душѣ.

— Кланяйтесь Катеринѣ Ивановнѣ! — сказалъ Вихницкій. — Скажите, я загляну вечеромъ, если удастся!

Баскина попрощалась и пошла по дорожкѣ. Въ ея радостное настроеніе вошелъ новый элементъ. Она думала, что такого человѣка, какъ Вихницкій, она еще никогда не встрѣчала на своемъ вѣку. Онъ говорилъ по-русски и на русскія темы, но даже акцентъ его рѣчи звучалъ совсѣмъ иначе. Одежда его была иначе сшита и отличалась щеголеватою опрятностью, которая въ Россіи рѣдко бываетъ свойствена увлекающимся молодымъ людямъ. Потомъ она вспомнила, какъ заблестѣли его глаза, когда онъ заговорилъ 6 высокихъ цѣляхъ человѣчества. Даже студентъ Охоровичъ, который считался въ Бытомірѣ первымъ умницей изо всего выпуска, не могъ бы сказать красивѣе и лучше. Потомъ она припомнила обѣщаніе Вихницкаго зайти вечеромъ. Ей невольно пришло въ голову, что въ Америкѣ все дѣлается гораздо скорѣе, чѣмъ въ Европѣ, и что люди находятъ друзей такъ же быстро, какъ и работу, и торопятся вить новыя гнѣзда, взамѣнъ старыхъ, полуразрушенныхъ и оставленныхъ за океаномъ.

Вихницкій неторопливо пошелъ по дорогѣ, направляясь въ академію. Баскина нѣсколько ошиблась насчетъ его истинныхъ чувствъ. Онъ дѣйствительно сожалѣлъ о томъ, что ему не удалось зайти на ферму, но это сожалѣніе относилось исключительно къ Катѣ. По дорогѣ на ферму ему нѣсколько разъ хотѣлось свести разговоръ на общую поѣздку обѣихъ дѣвушекъ черезъ океанъ и выспросить у Баскиной какія-нибудь подробности о Катѣ, но странное смущеніе удерживало вопросъ, который готовъ былъ сорваться съ его устъ. Онъ боялся показаться смѣшнымъ этой быстроглазой горожанкѣ, которая такъ проворно нашла себѣ мѣсто и обѣщала быстро акклиматизироваться среди американской обстановки.

Онъ утѣшалъ себя тѣмъ, что при первомъ удобномъ случаѣ непремѣнно отправится на ферму, и обѣщалъ себѣ завязать съ Катей такой же значительный и интересный разговоръ, какъ съ этой мѣщанкой изъ Ямки. Онъ вспомнилъ лицо Кати, спокойное и увѣренное выраженіе ея глазъ, грацію и цѣлесообразность ея движеній и подумалъ, что она, быть можетъ, проще, но гораздо крѣпче; естественнѣе и надежнѣе горожанки.

Вихницкій выросъ на межѣ двухъ различныхъ житейскихъ опытовъ, и, какъ многіе изъ его сверстниковъ, не принадлежалъ хорошенько ни Старому, ни Новому Свѣту.

У него не было настоящаго отечества. Онъ писалъ и говорилъ на трехъ языкахъ, но ни одинъ изъ этихъ языковъ не былъ ему роднымъ и не давалъ полнаго выраженія его душевной природѣ. Его англійскій, русскій и нѣмецкій словарь были одинаково безцвѣтны и лишены простонародныхъ мѣткихъ словъ, подслушанныхъ отъ дворника и прислуги или подхваченныхъ на улицѣ, которыя составляютъ соль рѣчи и придаютъ ей цвѣтъ и запахъ. Воспоминанія первыхъ десяти лѣтъ его жизни совершенно сгладились и поблѣднѣли, онъ не помнилъ сказокъ, когда-то слышанныхъ отъ няни, потерялъ пѣсенки и прибаутки, которыя пятнадцать лѣтъ тому назадъ съ такой охотой перенималъ отъ сверстниковъ, забылъ обстановку родного города, и даже слабо помнилъ каменистый морской берегъ куда когда-то ходилъ съ мальчишками выдирать бычковъ и удить вертлявую верхоплавку.

Въ американской школѣ на этомъ берегу моря онъ, правда, былъ однимъ изъ лучшихъ учениковъ, но школьные товарищи были ему чужіе, и онъ все время оставался въ ихъ средѣ такимъ же невнимательнымъ, тоскующимъ иностранцемъ. Онъ не могъ понять ихъ увлеченія атлетизмомъ, которое превратилось въ настоящій культъ, и недоумѣвалъ, въ силу какихъ мотивовъ самые рьяные изъ мучениковъ спорта подвергаютъ себя діэтѣ и надоѣдливой тренировкѣ, для того, чтобы въ концѣ заработать проворствомъ своихъ ногъ два лишнихъ очка въ состязательномъ подсчетѣ, и почему вся Америка приходитъ въ такое неописуемое волненіе, когда газеты возвѣщаютъ въ спеціальныхъ выпускахъ и на экранахъ электрическихъ рекламъ, что Yale обогналъ Harvard [2] Два соперничающихъ университета. на двѣ съ половиной пяди. Какъ всегда бываетъ съ молчаливыми, замкнутыми въ себѣ дѣтьми, Вихницкій рано началъ увлекаться чтеніемъ. Товарищи его, слишкомъ занятые борьбой и мячомъ, никогда не шли дальше того, что задано, и даже лучшіе ограничивались вытверживаніемъ школьныхъ уроковъ, нисколько не думая о томъ, чтобы портить глаза надъ печатными строками въ неуказанное время. Но Вихницкій, чуждаясь сверстниковъ, рано научился отыскивать себѣ общество среди героевъ воображаемыхъ исторій, почерпнутыхъ изъ книгъ. Чтеніе его было обильно и безпорядочно. Онъ началъ съ англійскихъ книгъ, которыя доставать было легче, прочиталъ наивныя повѣсти Купера, которыя рисуютъ романическую жизнь раннихъ переселенцевъ, столь отличную отъ современной американской прозы, романы Смоллета, полные странныхъ и неожиданныхъ приключеній, «Робинзона Крузо» и «Путешествіе Гулливера». Въ зимнюю полночь фантастическіе разсказы Поэ заставляли его волосы подниматься дыбомъ, и онъ боязливо оглядывался, ежеминутно ожидая, что дверь откроется и на порогѣ появится живой мертвецъ съ вырванными зубами, или призракъ Красной Смерти.