Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ шестой. За океаномъ [Старая орфография]

Ѳеня поспѣшно отдала ему свою книжку.

— Ну, съ Богомъ! — сказала она. — Дай Богъ въ добрый часъ.

И какъ ни въ чемъ ни бывало опять принялась за свои обычныя хлопоты. Катерины не было дома. Она ушла къ докторшѣ домывать бѣлье, которое Ѳеня оставила вчера въ щелочномъ бучилѣ.

Сверхъ ожиданія Ѳедоръ не засталъ Сосновскаго дома. Уполномоченный комитета въ этотъ день всталъ почти такъ же рано, какъ Ѳедоръ Брудный, и тотчасъ же уѣхалъ изъ дому по нетерпящимъ отлагательства дѣламъ. Ночью онъ получилъ телеграмму отъ одного изъ благопріятелей, который служилъ при городскомъ отдѣленіи комитета. Телеграмма сообщала, что нѣсколько членовъ комитета намѣрены на другой день внезапно посѣтить Ноксвиль. Такія посѣщенія случались довольно часто, особенно лѣтомъ, и составляли нѣчто среднее между ревизіей и пикникомъ. Члены обыкновенно пріѣзжали къ завтраку, угощались у уполномоченнаго скромными дарами сельскаго хозяйства, кушали душистый медъ образцовой пасѣки и прекрасные фрукты, взращенные въ плодовомъ саду сельскохозяйственной академіи, потомъ дѣлали краткій обходъ ноксвильскихъ «учрежденій», осматривали академію и нормальную школу, а если посѣщеніе приходилось въ субботу, отправлялись въ синагогу, посѣщали фабрику Блюменталя и усадьбы двухъ наиболѣе богатыхъ фермеровъ, потомъ приходили назадъ къ Сосновскому, гдѣ ихъ ожидалъ обѣдъ, уже болѣе изысканнный, съ закусками и шампанскимъ, купленнымъ изъ самой большой лавки въ Ноксвилѣ. Впрочемъ, шампанское члены комитета часто привозили съ собою изъ Филадельфіи. Шампанское развязывало языки, и кто-нибудь изъ наиболѣе именитыхъ гражданъ Ноксвиля, чаще всего самъ Сосновскій, произносилъ рѣчь, въ которой дѣятельность комитета и преуспѣяніе ноксвильской «идеи». превозносились до небесъ и изображались полными самыхъ радужныхъ обѣщаній для будущаго. Послѣ обѣда члены комитета уѣзжали обратно въ Филадельфію и Нью-Іоркъ, унося съ собою самое пріятное воспоминаніе о сельской экскурсіи, и ревизія бывала окончена.

На этотъ разъ, впрочемъ, помимо ревизіи и пикника, члены комитета, повидимому, хотѣли составить противовѣсъ собранію интеллигентныхъ эмигрантовъ, праздновавшихъ свою годовщину, и потому рѣшились явиться въ Ноксвиль уже на другой день.

Они считали себя наиболѣе здоровыми и надежными элементами еврейства и ревностно стремились противопоставить свое вліяніе воздѣйствію нечестивыхъ, космополитическихъ и радикальныхъ интеллигентовъ. Къ ноксвильскому «простому народу» они относились въ высшей степени заботливо и постоянно старались оберегать его отъ вредныхъ вліяній, насколько это деликатное и отвѣтственное попечительство допустимо въ безцеремонной и грубой Америкѣ.

Не заставъ Сосновскаго дома, Ѳедоръ было расположился его ждать, но маленькія дѣти Сосновскаго вбѣжали въ комнату и объявили, что папа уѣхалъ въ Ноксвиль, а оттуда поѣдетъ на вокзалъ и вернется только къ полудню.

Ихъ было четверо, и старшему было только десять лѣтъ. Населеніе Ноксвиля отличалось плодовитостью, и интеллигенты не составляли исключенія. У доктора Харбина и его брата было вмѣстѣ шестеро дѣтей, у Сосновскаго четверо, а у Драбкина цѣлыхъ пятеро. Все это при томъ были люди среднихъ лѣтъ, которые обѣщали въ ближайшія десять лѣтъ удвоить свое наличное потомство.

Госпожа Сосновская тоже вышла къ Ѳедору и посовѣтовала ему придти послѣ обѣда, когда парадные гости уѣдутъ назадъ.

Это была толстая, совсѣмъ расплывшаяся дама, съ сѣрымъ лицомъ и заспанными глазами. По виду ея никто бы не повѣрилъ, что десять лѣтъ тому назадъ она получила степень доктора философіи, ибо единственная философія, доступная ей въ настоящее время, была житейская и практическая, сводившаяся къ безпечальному житью, мирному потребленію продуктовъ и безостановочному накопленію денегъ.

Ѳедоръ отправился домой въ полномъ разочарованіи. Онъ потерялъ понапрасну рабочій день, ибо переговоры съ Сосновскимъ должны были состояться только ночью. Вернувшись на свою усадьбу, онъ нѣсколько минутъ стоялъ въ нерѣшимости передъ дверью, какъ будто спрашивая себя, не слѣдуетъ ли ему оставаться до вечера въ томъ же неудобномъ и стѣсняющемъ движенія костюмѣ.

Послѣ того онъ быстро рѣшился, снялъ съ себя свитку, рубаху и такъ далѣе и облачился въ свое обычное рабочее платье. Потомъ взялъ топоръ и корчевальный крюкъ и отправился на лѣсистую половину своего участка, чтобы въ теченіе предстоящихъ свободныхъ часовъ очистить, насколько возможно, отъ лѣсныхъ порослей еще одинъ лишній клочекъ земли.

Было уже семь часовъ, когда Ѳедоръ Брудный во второй разъ явился къ Сосновскому. На этотъ разъ онъ не захотѣлъ переодѣться. Его сѣрая короткая куртка была вся въ пятнахъ, и на лѣвомъ локтѣ была четвероугольная заплата, и башмаки его, цѣлый день топтавшіе только что развороченную землю, были сѣры отъ пыли и стучали по доскамъ крыльца своими толстыми, такъ называемыми дубовыми подошвами, какъ лошадиныя копыта.

Но свою кису съ деньгами и чековую книжку жены Ѳедоръ принесъ за пазухой, твердо рѣшившись не уходить домой, пока не окончитъ своего дѣла.

Поздній обѣдъ только что кончился, но гости сидѣли за фруктами и виномъ. Брудный упрямо тряхнулъ головой и прямо прошелъ въ домъ. Одинъ изъ воспитанниковъ земледѣльческой академіи, которые во время такихъ обѣдовъ прислуживали за столомъ, провелъ его въ узкую комнату, которая служила Сосновскому дѣловой пріемной. Комната эта была рядомъ со столовой, и Ѳедору можно было ясно слышать, какъ участники обѣда одинъ за другимъ поднимались и произносили рѣчи столь же импровизированно — парадныя, какъ и самый обѣдъ.

Онъ молча сидѣлъ и угрюмо ждалъ конца, отъ нечего дѣлать прислушиваясь къ обѣденнымъ рѣчамъ. Общій смыслъ ихъ былъ для него понятенъ, несмотря на то, что пирующіе говорили по-англійски, какъ это и полагалось на такомъ офиціальномъ праздникѣ. Трудно было бы объяснить, какимъ образомъ подъ широкій черепъ русинскаго мужика залѣзла такая несоотвѣтственная штука, какъ знаніе англійскаго языка. Самъ онъ никогда не отдавалъ себѣ въ этомъ отчета. Онъ прислушивался къ этимъ несообразнымъ гортаннымъ и носовымъ звукамъ, которые походили больше на птичье курлыканье, чѣмъ на человѣческій языкъ, и въ концѣ концовъ, смыслъ сказанныхъ словъ возникалъ самъ собой въ его головѣ, и онъ зналъ, чего хочетъ его собесѣдникъ. Дрессированная лошадь почти такъ же прислушивается къ словамъ своего хозяина, но она отгадываетъ его желанія не столько по звукамъ его словъ, сколько по выраженію его глазъ и изобразительности жестовъ.

Людямъ, сидѣвшимъ въ сосѣдней комнатѣ, было гораздо веселѣе, чѣмъ Брудному. Ихъ было человѣкъ пятнадцать. Членовъ комитета было четверо, и съ ними было еще двое пріятелей изъ Нью-Іорка, которые пріѣхали полюбоваться на интересное зрѣлище русско-еврейской колоніи. Въ Америкѣ мало зрѣлищъ, особенно для самихъ американцевъ, и каждый изъ нихъ чуть не весь вѣкъ питаетъ въ себѣ мечту увидѣть что-нибудь экзотическое. Русско-еврейскій поселокъ представлялъ именно такое соединеніе Азіи, Европы и американскаго вліянія, которое могло интересовать американскихъ посѣтителей. Изъ ноксвильскихъ нотаблей были приглашены Блацкій и Драбкинъ, раввинъ Яске, который имѣлъ притязаніе на титулъ доктора іудейской теологіи и утверждалъ, что его родина въ Германіи, «немного восточнѣе Берлина», хота на дѣлѣ онъ происходилъ изъ мѣстечка Свислоча, Минской губерніи; секретарь Сосновскаго, Бруйда, молчаливый и безцвѣтный человѣкъ, двое учителей академіи, чистокровныхъ американцевъ, которые съ еврейской благотворительностью не имѣли ничего общаго, кромѣ полученія жалованья.