Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ шестой. За океаномъ [Старая орфография]

Пароходъ, на которомъ они собирались уѣхать, уходилъ черезъ нѣсколько дней, и Вихницкій остановился на это время у своей сестры. Она была замужемъ за типографщикомъ, который выбился изъ простыхъ рабочихъ и понемногу поднимался вверхъ по соціальной лѣстницѣ. Мужъ и жена съ головою ушли въ американскую дѣловитость и не понимали ничего, кромѣ накопленія. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, по склонности американцевъ соединять разнообразныя предпріятія, они устроили маленькій, но очень приличный, почти добродѣтельный кафе-шантанъ. Пѣсни и жесты актрисъ на открытой сценѣ были такъ умѣренны, что матери семействъ имѣли полную возможность посѣщать это заведеніе вмѣстѣ съ дѣтьми. Поэтому новое предпріятіе стало сразу давать прекрасные сборы.

Родные не понимали Вихницкаго, но не пробовали спорить. Они смотрѣли на него съ сожалѣніемъ, почти какъ на помѣшаннаго. Америка для нихъ была богатая, тучная страна, почти обѣтованная земля, гдѣ каждый трезвый и проворный человѣкъ можетъ такъ легко разбогатѣть.

Россія представлялась имъ только, какъ «черта осѣдлости», наполненная строгими чиновниками и толпами русскихъ «гоевъ», готовыхъ всегда произвести погромъ, и они никакъ не могли понять, какъ это молодой человѣкъ, выросшій въ Нью-Іоркѣ и даже не знающій ничего, кромѣ Америки, хочетъ вернуться туда, въ эту ужасную «черту». Эта точка зрѣнія была нѣкогда привезена изъ Европы. Она сохранилась во всей своей чистотѣ у разжившихся лавочниковъ, которымъ Америка давала слишкомъ много успѣха, чтобы они могли тосковать о Старомъ Свѣтѣ.

По-своему, родные глубоко сожалѣли Вихницкаго и готовы были ему помочь, чѣмъ возможно. Зять было предложилъ ему денегъ, но у Вихницкаго было довольно на дорогу для себя и для мальчика, и онъ съ благодарностью отказался.

Пароходъ долженъ былъ уйти только черезъ три дня. Въ нѣсколько часовъ Вихницкій покончилъ нѣкоторыя личныя дѣла, взялъ деньги изъ банка, купилъ билеты, даже уложилъ вещи и книги, которыя собирался взять съ собою въ Россію. Ихъ было немного, ибо онъ жилъ, какъ живутъ молодые учителя въ Америкѣ, которые переѣзжаютъ съ одного конца континента на другой съ запасной парой платья и тремя рубахами въ чемоданѣ. Дѣлать больше было нечего; Вихницкому не сидѣлось дома, ибо дома ему приходили въ голову мысли, а онъ уже все передумалъ и рѣшилъ, и не хотѣлъ возбуждать въ своемъ умѣ новыхъ вопросовъ. Идти къ кому-нибудь въ гости тоже не хотѣлось. Вихницкій сознавалъ себя уже не принадлежащимъ къ этому міру и чувствовалъ, что ему не о чемъ разговаривать съ его жителями. Онъ былъ, какъ живой призракъ среди живыхъ людей, и ихъ интересы были для него теперь еще болѣе противны и чужды, чѣмъ раньше.

Мальчикъ, напротивъ, не выказывалъ нетерпѣнія. Вмѣсто оживленія, какъ можно было бы ожидать при такой перемѣнѣ обстановки, онъ обнаруживалъ странную, даже меланхолическую молчаливость. Послѣ обѣда онъ усѣлся въ уголку съ своей скрипкой въ рукахъ, и принялся наигрывать концами своихъ пальцевъ на тонкихъ струнахъ что-то очень тихое, жужжащее и странное, какъ будто мурлыкалъ самъ себѣ колыбельную пѣсенку. Въ концѣ концовъ Вихницкій оставилъ его дома и пошелъ бродить по городу, куда глаза глядятъ.

Это былъ послѣдній день передъ выборами. Значительная часть фабрикъ и промышленныхъ учрежденій кончили работу съ обѣда, и потому городъ имѣлъ оживленный полупраздничный видъ, какъ въ субботу послѣ полудня. Вечеромъ должно было состояться послѣднее генеральное сраженіе обѣихъ борющихся партій. Теперь, однако, было рано, и мало кто думалъ о политическихъ интересахъ. Несмѣтныя толпы народа, наскоро отмывъ рабочую грязь и удовлетворивъ первый голодъ, торопились за городъ для того, чтобы подышать свѣжимъ воздухомъ и набраться праздничныхъ впечатлѣній среди гигантскихъ гуляній, устроенныхъ на морскомъ берегу за предѣлами Нью-Іоркской гавани, на песчаной косѣ, постоянно обдуваемой свѣжимъ вѣтромъ. Загородное теченіе толпы было такъ сильно, что его можно было замѣтить безъ труда, даже на многолюдныхъ, вѣчно безпокойныхъ Нью-Іоркскихъ улицахъ. Всѣ эти массы людей двигались, шли и ѣхали въ одну сторону, направляясь къ Бруклинскому мосту, откуда начинались линіи загородныхъ дорогъ.

Вихницкій полумашинально послѣдовалъ за ними, увлеченный общимъ стремленіемъ. Подъ мостомъ было движеніе и суета, какую трудно представить и изобразить въ европейскихъ словесныхъ терминахъ. Отсюда расходились во всѣ стороны лучи путей, по которымъ ежеминутно пробѣгали переполненные вагоны, Поѣзда летѣли вверху и внизу, перекрещивались, догоняли другъ друга, останавливались и собирались группами на каждомъ поворотѣ дороги. Десятки сигнальщиковъ со всѣхъ сторонъ махали бѣлыми, красными и зелеными флагами, перебѣгали съ мѣста на мѣсто, какъ угорѣлые, стараясь поддержать порядокъ среди этого механическаго стада.

Пѣшеходы накапливались толпами на каждомъ перекресткѣ. Для того, чтобы перейти дорогу, требовалось полное напряженіе вниманія, ибо даже опытный человѣкъ могъ растеряться въ стаѣ желѣзныхъ чудовищъ, грузно перебѣгающихъ влѣво и вправо, какъ раздраженные желѣзные быки. Въ самыя критическія минуты огромный полицейскій, стоявшій, какъ каріатида, на какомъ-нибудь островкѣ земли, окруженномъ со всѣхъ сторонъ рельсовыми ручьями, поднималъ свою коричневую палку. Тогда желѣзное стадо сразу останавливалось, и человѣческая толпа быстро перетекала черезъ дорогу, торопясь въ свою очередь очистить перекрестокъ.

Передній устой моста нависъ надъ площадью огромной аркой, похожей на чудовищную пещеру, сложенную изъ стальныхъ сталактитовъ. Она была вся пронизана металлическими канатами, проводившими электрическую силу, и каждую минуту изъ каната въ колесный проводъ вагона проскакивала искра, вспыхивая мрачно и ярко подъ тяжелымъ сводомъ желѣзной пещеры.

Это была искусственная молнія, которую человѣкъ, наконецъ, раскалилъ, оживилъ и заставилъ служить своимъ нуждамъ и прихотямъ.

Черезъ полчаса Вихницкій былъ на морскомъ берегу въ самомъ центрѣ гулянья. Это было открытое и низменное мѣсто, покрытое пескомъ, лишенное растительности и насквозь пропахшее соленымъ запахомъ моря.

Оно простиралось вдоль морского берега на нѣсколько десятковъ верстъ, обставленное отелями, ресторанами, игорными домами, каруселями и всякими выдумками лѣтняго веселья. У самой воды тянулся деревянный помостъ, гладкій, широкій и удобный для прогулокъ. Помостъ обнималъ огромное разстояніе, съ Брайтонскаго берега переходилъ на Мангатанскій, достигалъ большого восточнаго отеля и потомъ съ перерывомъ черезъ бухту перекидывался на Рокевейскую косу. Все это пространство, за исключеніемъ перерыва, можно было пройти по гладко уложеннымъ мосткамъ, не спускаясь на землю и даже не обращая вниманія на непогоду, ибо значительная часть перехода имѣла кровлю, а въ другихъ мѣстахъ были повсюду устроены большія каменныя бесѣдки на случай дождя. Десятки разносчиковъ и уличныхъ продавцовъ сновали повсюду, выкликая орѣхи, сладкую тягучку, бананы, сигары, лимонадъ, но на деревянной улицѣ вверху было такъ тѣсно, что продавцы могли тамъ держаться только на самыхъ окраинахъ человѣческаго потока. Вихницкій тоже попалъ наверхъ и медленно шелъ впередъ, отдаваясь общему теченію и по временамъ останавливаясь на окраинѣ другого потока, который двигался въ обратномъ направленіи.