Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

— Тьфу, гадысть, — сказала дѣвушка въ кружевной шляпѣ, та самая, которая обозвала Игнаця полякомъ.

— А не хочешь, такъ не ѣшь, — возразилъ разсказчикъ. — Небось, обтыкала свой кокъ гребенками, какъ тыномъ.

Кругомъ засмѣялись.

— У насъ тоже ѣдятъ заенцовъ, — примирительно сказалъ Игнаць.

Но дѣвушка рѣшила стоять на своемъ до конца.

— Недовѣрки только ѣдятъ, — презрительно возразила она.

Кругомъ опять засмѣялись.

Тутъ были мѣстные счеты, которые туго поддавались даже нивелирующему вліянію американскаго города.

Горисовичи отошли въ сторону и теперь разговаривали съ новоподошедшей четой знакомыхъ. Это были мужчина и женщина, и по тому, какъ они держали другъ друга за руки, было видно, что это — мужъ и жена. Мужъ былъ высокаго роста и могучаго тѣлосложенія. Лицо у него было красивое и мрачное, съ широкими усами, концы которыхъ немного завивались кверху. Когда онъ говорилъ, его большіе глаза глядѣли на собесѣдника въ упоръ и какъ будто ожидали отвѣта съ затаенной готовностью къ отпору. Женщина была еще красивѣе, съ пышными бѣлокурыми волосами и большими спокойными сѣрыми глазами, которые все время внимательно присматривались къ окружающимъ людямъ. Она ничего не говорила, и въ самой осанкѣ ея сказывалась привычка къ сдержанности. Въ ней было что-то отличное отъ всей этой толпы и даже отъ мужа, но мнѣ было трудно формулировать свое впечатлѣніе. Одежда ея была проще, чѣмъ у дѣвушекъ въ шляпкахъ, но платье сидѣло на ней свободнѣе и какъ-то имѣло болѣе американскій видъ.

— А вы когда ѣдете, Охримъ? — спросилъ мужъ.

— На май мѣсяцъ, — сказалъ Горисовичъ съ невольнымъ вздохомъ.

Важность его какъ будто растаяла передъ этимъ тяжелымъ взглядомъ.

— Надо уѣзжать, братикъ, — прибавилъ онъ кротко, — пока еще не весь сокъ выдавили… Если, упаси Боже, не убережешься да состаришься, — прибавилъ онъ, — куда я тогда гожусь?

Онъ говорилъ въ такомъ тонѣ, какъ будто старость была особою болѣзнью и отъ нея можно было уберечься; но слова его относились къ общеизвѣстному факту. Лихорадочный процессъ промышленнаго производства въ Америкѣ, какъ и въ Европѣ, требуетъ только самыхъ крѣпкихъ рабочихъ и безпощадно выбрасываетъ стариковъ за бортъ. Горисовичъ, который уже отдалъ швейной машинѣ лучшую часть своихъ силъ, боялся оставаться дольше въ этомъ огромномъ городѣ и торопился унести свой небольшой запасъ накопленныхъ денегъ въ старое гнѣздо, въ глубину бѣлорусскаго захолустья.

— А вы какъ, Павло? — спросилъ въ свою очередь Горисовичъ. — Какъ пишутъ изъ Слобо́ды?

Онъ произнесъ это прекрасное старо-русское слово съ удареніемъ на второмъ слогѣ, и оно получило двоякій многозначительный смыслъ.

— Сей годъ не поѣду, — сказалъ Павло еще мрачнѣе прежняго. — Тесть пишетъ, казенной земли близко нѣту. Пишетъ: «Погодите вы, пущай я еще присмотрюсь»…

— А купить? — сказалъ Горисовичъ.

Онъ съ своей стороны твердо рѣшилъ купить участокъ земли въ своемъ родномъ селѣ Спыховѣ и въ теченіе послѣдняго года все время мысленно перебиралъ земли въ околицѣ.

— Купить денегъ жалко, — сказалъ прямо Павло. — И на хозяйство много денегъ надо…

У него, очевидно, тоже были накопленныя деньги.

Я подошелъ ближе, заинтересовавшись.

— А вотъ господинъ недавно съ нашего краю пріѣхалъ, — неожиданно сказалъ Горисовичъ, привлекая ко мнѣ вниманіе своего собесѣдника.

— Гу! — произнесъ Павло, издавая губами неопредѣленный звукъ.

— А скажите, добрый человѣкъ, правда, что тамъ пошли законы легкіе?

— Давай, Боже!.. — сказалъ я. — А вы откуда? — задалъ я вопросъ, которымъ обыкновенно обмѣниваются земляки, встрѣчаясь на чужбинѣ.

— Я кіевскій, — сказалъ Павло. — Изъ Млинчина… Мы баптисты, — прибавилъ онъ хмуро и спокойно.

Глаза его глядѣли на меня съ тѣмъ же безмолвнымъ вызовомъ, какъ будто ожидали, что я сейчасъ же начну «преніе о вѣрѣ».

— А въ церковь, небось, пришли, — сказала жена Горисовича безтактнымъ и добродушнымъ тономъ.

— Мы русскіе тоже, — отрывисто пояснилъ Павло и снова замолкъ.

— Христосъ-то одинъ, — примирительно сказалъ Горисовичъ.

— Боже мой! — неожиданно сказалъ Павло. — Когда я былъ молоденькій, у насъ собирались тишкомъ, за Млинчиномъ, въ степу… Соберутся, да плачутъ всю ночь, просятъ Бога, чтобы онъ уразумилъ людей, что одинъ Христосъ…

— А въ какомъ мѣстѣ Слобо́да? — полюбопытствовалъ я.

— Въ Нортъ-Дакотскомъ Стейту… — сказалъ Павло. — По-вашему, какъ сказать — губернія… Далеко отсюда… Сколько дней ѣхать по чугунной дорогѣ, Прися? — обратился онъ къ женѣ.

— Тридцать шесть таляровъ тридцать пенсовъ, — отвѣтила жена.

Вмѣсто продолжительности пути она сказала цѣну билета, но оба они какъ-то не замѣтили этого.

— Что же тамъ, русскій поселокъ? — настаивалъ я.

— Село, — подтвердилъ Павло. — Около города Анимуса, по-ангіельскому зовется Liberty, а по-нашему сказать Слобо́да… Вольно тамъ, никто тебя не зачепаетъ, — пояснилъ онъ, — оттого дали такое имя.

— А много тамъ русскихъ? — спрашивалъ я.

— Три сотни семействъ… — сказалъ Павло. — Хорошо тамъ… — прибавилъ онъ мечтательно. — Американская казна нарѣзку дѣлаетъ, 160 акровъ на каждый дворъ, а банка даетъ деньги на хозяйство. Возьми 100 долларовъ, да купи пару воловъ, подъ закладъ тыхъ воловъ купи коня, подъ закладъ коня сѣмена, да такъ чего хочешь, то и бери.

Онъ говорилъ о безконечной системѣ закладныхъ, которая разоряетъ американскихъ фермеровъ; но для его житейскаго опыта, выросшаго въ суровой отечественной обстановкѣ, даже эта система казалась завиднымъ улучшеніемъ.

— Платиться, конечно, трудно, — продолжалъ Павло. — На всемъ процентъ, но только нашимъ вѣрятъ, — прибавилъ онъ съ извѣстной гордостью, — потому что они держатъ свой религіонъ.

На дальнѣйшіе разспросы онъ разсказалъ мнѣ, что колонія Liberty основана лѣтъ десять тому назадъ и пополняется почти исключительно выходцами изъ Малороссіи. Колонисты живутъ группами и хуторами, разводятъ пшеницу и въ особенности ленъ.

— Первый годъ былъ неурожай, — разсказывалъ Павло. — Наши написали въ Филадельфію. Сейчасъ прислали оттуда 1,000 долларовъ, ворохъ одежи, два вагона муки, вагонъ кукурузы… А потомъ Богъ сталъ давать. Кое-которые люди всѣ заклады выплатили… Моя жинка тамъ два года жила, — прибавилъ Павло, — пускай она разскажетъ.

— Вѣтрено тамъ, windy, — сказала женщина. — Зимой навалитъ снѣгу, замететъ, даже къ скотинѣ не проберешься. Холодно… Кавуны тамъ, да бахчи, або груши, да жердели (абрикосы), все портится, мерзнетъ…

Она говорила страннымъ языкомъ, наполовину смѣшаннымъ изъ хохлацкихъ и очень правильныхъ англійскихъ словъ и фразъ.

— А какъ живутъ тамъ? — спрашивалъ я съ любопытствомъ.