Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

— Какая правда? — возразилъ я неодобрительно. Только два дня тому назадъ я попробовалъ обварить «политуру крови» кипяткомъ и нашелъ ее наполовину наполненной соромъ.

— Правда, раче, що сзаду очи, — докончилъ Кончакъ, — правда, коли не брехня.

Лицо его смѣялось. Ему, видимо, нравился этотъ неожиданный переходъ отъ гражданской добродѣтели къ рекламѣ.

— Гдѣ вы такъ выпачкались? — спросилъ я, безцеремонно обтирая руку. Я былъ увѣренъ, что Кончакъ не обидится.

— А я, видишь, отъ угля отстать не могу, — подмигнулъ Кончакъ, — я и здѣсь себѣ «майну» нашелъ.

Онъ разсказалъ мнѣ, что знакомый итальянецъ, торговавшій углемъ въ разносъ, принялъ его въ компанію. Дѣло это, несмотря на свои скромные размѣры, стало временно доходнымъ, ибо публика предпочитала покупать дорогое топливо самыми мелкими порціями. Подвалъ, служившій компаніонамъ складомъ, находился въ двухъ миляхъ отъ сточной канавы, и мнѣ невольно захотѣлось узнать, какое чувство привело сюда Кончака на еврейскій каширно-мясной митингъ.

Но чувства оригинальнаго русскаго землепрохода не легко поддавались обычнымъ опредѣленіямъ.

— Вишь, расходились! — сказалъ онъ, оглядывая окружавшую толпу хладнокровнымъ и не особенно дружелюбнымъ взглядомъ. — Галдятъ, какъ галки передъ дождемъ.

— Поневолѣ загалдишь, какъ кусокъ вырывать станутъ, — возразилъ я.

Высшіе сорта мяса вздорожали больше низшихъ, и я могъ наглядно оцѣнить значеніе мясной прижимки на собственномъ обѣдѣ.

— Кусокъ! — передразнилъ Кончакъ. — А кто имъ велитъ мясо исть? Дома, небось, и луку не вдосталь видѣли…

— А вы развѣ не ѣдите мяса? — спросилъ я съ удивленіемъ. Я не ожидалъ, что онъ станетъ на такую точку зрѣнія.

— Я человѣкъ вольный, — сказалъ Кончакъ, — я ѣмъ, что попадетъ. А они все равно на привязи у жадности своей.

— Кто работаетъ, тотъ всегда на привязи! — вмѣшался въ разговоръ одинъ изъ ближайшихъ сосѣдей.

Насъ окружала цѣлая группа слушателей. Разговоръ нашъ принялъ неожиданный оборотъ. Мы оба совсѣмъ забыли, что сточная канава на половину пересажена изъ Вильны и что русскій языкъ на этихъ улицахъ имѣетъ право гражданства рядомъ съ англійскимъ, еврейскимъ, польскимъ и нѣмецкимъ.

Нашъ новый собесѣдникъ былъ одѣтъ очень чисто, съ пуховой шляпой и широкимъ краснымъ галстухомъ. Но руки у него были грубыя, въ мозоляхъ, и мнѣ почему-то показалось, что онъ долженъ быть возчикъ мебели. Плечи его имѣли странную сутуловатость, какъ будто они были придавлены внизъ широкими и плоскими тяжестями, которыя имъ приходилось поддерживать изо дня въ день.

— На привязи, другъ, — подтвердилъ Кончакъ, не смущаясь, — на желѣзной цѣпи.

— Я то же говорю…

— Посмотри-ка хоть на этотъ проулокъ, — продолжалъ онъ, — да еще и понюхай!..

— Камень, вонь, фабрики, сверху неба не видно… Развѣ это не привязь?..

Мы, дѣйствительно, стояли подъ сѣтью густыхъ рѣшетокъ воздушной желѣзной дороги, заслонявшихъ небо, и черезъ каждыя полторы минуты на наши головы сыпалась копоть отъ пробѣгавшаго поѣзда.

— Вѣдь это было Божіе, — продолжалъ Кончакъ. — Тутъ была земля, на землѣ росла трава, сверху было небо, все какъ слѣдуетъ. А люди пришли, небо загородили, землю загадили, тай годи (да и полно). За людьми другіе, третьи. Тай лѣзутъ, тай лѣзутъ до одной кучи, какъ оглашенные.

— Самъ ты оглашенный!.. — сердито сказалъ другой слушатель. — Инше куды пойдемъ? Здѣсь хоть и работы нѣтъ, такъ человѣкъ надѣется.

Это былъ молодой, но невзрачный парень, въ оборванной одеждѣ и съ чернымъ узелкомъ подмышкой. Мнѣ показалось, что это именно безработный, который защищаетъ отъ нападеній Кончака свою надежду на будущее.

— Ну вотъ! — сказалъ Кончакъ, обращаясь уже ко всѣмъ слушателямъ. — Какъ же вы не на цѣпи? Сами строите фабрики, да сами и лѣзете въ нихъ. И будутъ онѣ держаться вами по вѣку вѣковъ.

— Безъ фабрикъ гдѣ работать? — заговорили въ толпѣ. — Это Америка. Здѣсь вездѣ машины, выдумка человѣческая…

— Машинный вы народъ, — дерзко возразилъ Кончакъ, — сцѣпились вы всѣ въ комокъ, какъ стальные зубья, и расцѣпиться вамъ нельзя…

— Дискуссію! — заговорили слушатели. — Изложите вашъ планъ!..

Они хотѣли затѣять одно изъ тѣхъ безконечныхъ словопреній, которыя устраиваются въ нижнемъ Нью-Іоркѣ на каждомъ перекресткѣ, въ трактирѣ или на улицѣ, особенно передъ выборами или во время всякой иной агитаціи.

— У меня плану нѣтъ, — сказалъ Кончакъ довольно рѣзко, — а дискуссію мнѣ не надо. Говорилъ я не съ вами, а съ этимъ человѣкомъ.

До сихъ поръ Кончакъ казался мнѣ совсѣмъ кроткимъ, но теперь его безпричинная рѣзкость показалась мнѣ какъ-то совершенно естественной. Онъ былъ слишкомъ непохожъ на эту насквозь городскую, прикованную къ уличнымъ камнямъ, толпу. Онъ напомнилъ мнѣ степную овчарку, затесавшуюся среди уличныхъ собакъ, которая скалитъ зубы первая, не дожидаясь нападенія противниковъ.

— Пойдемъ, сосѣдъ! — Кончакъ повернулся, чтобы идти.

— А куда ты пойдешь? — спросилъ маленькій горбатый человѣкъ въ полосатой рубахѣ и безъ пиджака, который больше всѣхъ настаивалъ на устройствѣ дискуссіи.

— Пойду на иное мѣсто! — буркнулъ Кончакъ и сталъ перебираться на другую сторону улицы.

Я послѣдовалъ за нимъ, подчиняясь приглашенію и безуспѣшно стараясь опредѣлить себѣ настроеніе этого человѣка, который былъ одинаково не на мѣстѣ среди овецъ въ степи и среди людской толпы въ большомъ городѣ.

Кончакъ, видимо, былъ не въ духѣ.

— Машина, — ворчалъ онъ, — выдумка!.. Самъ не можешь выдумать, такъ за чужое хватаешься… Нѣтъ, ты самъ работай, самъ выдумай…

— Я пойду на иное мѣсто! — неожиданно повторилъ онъ, обращаясь ко мнѣ. — Годи (полно) мнѣ жить въ Нью-Іоркѣ вашемъ.

— А куда пойдешь? — невольно повторилъ и я недавній вопросъ.

— Вотъ, — сказалъ Кончакъ. — Будто я не найду…

— Люди кажутъ, — продолжалъ онъ, — что если всю Америку перейти, то тамъ опять море. Правда это…

— Будто вы не знаете? — сказалъ я недовѣрчиво.

Кончакъ не казался уже мнѣ столь непосредственнымъ, и наивные обороты его рѣчи были, по-видимому, только внѣшней оболочкой его мышленія, уцѣлѣвшей отъ Мысъ-Добро-Надеждинской эпохи.

— Положимъ, что знаю! — сказалъ Кончакъ, — а за моремъ что?

— Будетъ вамъ представляться, — сказалъ я безцеремонно, — вонъ вы какъ натолкались въ Америкѣ, отъ цѣлой толпы отгрызлись… — За моремъ опять земля и люди; китайцы, индійцы, японцы.

— Я не представляюсь, — кротко сказалъ Кончакъ, — а какъ живутъ они, лучше или хуже здѣшняго?..

— Хуже, конечно — сказалъ я. — Будто вы не видали китайцевъ, которые моютъ бѣлье?..

Мнѣ показалось, что въ разспросахъ Кончака есть какая-то наводящая цѣль.

— А я не вѣрю вамъ, — неожиданно и упрямо сказалъ Кончакъ, — слышать слышалъ, а не вѣрю. Не можетъ этого быть, чтобы на всемъ свѣтѣ не было угла, гдѣ есть просторъ для жизни человѣческой.