Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

А матросъ зубы скалитъ. — А кто его знаетъ, говоритъ, можетъ, рубашку зашить, или чего. А тебѣ, между прочимъ, какое дѣло?

А Гитанъ говоритъ: — Я вмѣстѣ пойду! — и даже съ мѣста всталъ и дѣвку заслонилъ.

Матросъ ему прямо и отрѣзалъ: — Пойди, — говоритъ, — ты къ черту! — Я тутъ же сзади стоялъ. Словъ-то не понимаю путемъ, а все-таки видно, само дѣло оказываетъ.

Дѣвка тоже встала и засобиралась, и вижу по лицу, что ей о Гитанѣ горя мало, а онъ ее за руку схватилъ.

— Будешь, молъ, таскаться, въ воду прямо брошу!

А она говоритъ: — Пусти!

И матросъ разсердился. — Оставь, говоритъ, ее, гитанская харя! — и хвать его за шиворотъ.

Вдругъ вижу, Гитанъ бросилъ руку на поясъ, и не знать откуда, изъ кармана, или изъ-подъ пояса, а ужъ у него и ножикъ въ рукахъ, долгій такой, тонкій, на обѣ стороны точеный, гинджалъ по нашему.

Тутъ меня будто что толкнуло. — Ой думаю, бѣда; смертоубійство хочетъ быть. — А пожалуй, что кораблемъ меня качнуло впередъ. Ужъ самъ не знаю какъ, я навалился на Гитана и поймалъ его за гинджалъ.

Какъ онъ дернетъ руку. — Ахъ ты, — говоритъ, — собака!

Послѣднее только и помню, лицо его. Изъ глазъ какъ искры сыплются, такъ осерчалъ. А зубы верхніе скалятся, какъ у собаки. А больше не помню ничего.

Ударилъ вѣдь онъ, разбойникъ, меня прямо въ грудь ножомъ, еще какъ къ сердцу не досталъ. Видно, и я не безъ счастья живу на свѣтѣ… Съ тѣмъ и не помню ничего больше.

Очнулся я, смотрю, ужъ я Богъ знаетъ гдѣ, на сухомъ берегу видно, потому комната большая, и полъ подъ кроватью не шатается. А я лежу на кровати. Пытаю вспоминать, кажется, меня на берегъ тащили на носилкахъ, а только голова тяжелая, и весь я сдѣлался, какъ вареный.

Хочу спросить, гдѣ я, а голосу нѣтъ. Только замѣчаю, больница видно. Много кроватей стоитъ, и сидѣлка ходитъ, монашка видно, на головѣ бѣлый капоръ трепещется, какъ капустный метелокъ (мотылекъ).

Увидала сидѣлка, что я глаза открылъ, подходитъ, питье подаетъ, вижу, радуется, что я ожилъ. Подноситъ мнѣ питье и руку на голову положила. А потомъ видитъ, что я говорить хочу, поднесла палецъ къ губамъ: нельзя, молъ, говоритъ. Что же ты думаешь, даже ударило меня въ слезы, смотрю на нее и плачу, будто она моя мама, а я ребеночекъ маленькій. Да вправду въ родѣ какъ ребеночекъ сдѣлался, либо разслабленный, ни рукой, ни ногой пошевелить не могу.

Вотъ отплакался я, а монашенка еще и платокъ достала, да платочкомъ мнѣ слезы вытерла. А я лежу, да и думаю. Видно, не одни худые люди на свѣтѣ, есть и добрые. А только трудно ихъ находить. Надо перво, чтобы тебя ножемъ ткнули, либо руки, ноги переломали, а здоровый хоть лопни отъ горя, никто на тебя и плюнуть не хочетъ…

— А земляки въ Горномъ городѣ? — напомнилъ я Кончаку эпизодъ его собственнаго разсказа.

— Такъ вѣдь то я въ холодну попалъі — усмѣхнулся Кончакъ. — Тюрьма въ родѣ болѣзни. Самъ не выручишься. Значитъ, посылаетъ Богъ помогу, добрыхъ людей.

Я опять не могъ разобрать, шутитъ ли онъ или говоритъ серьезно.

— Пролежалъ я въ больницѣ четыре недѣли, — продолжалъ Кончакъ прерванную нить своего разсказа, — здорово таки меня угостилъ Гитанъ проклятый, чуть навѣки не пришилъ. Насилу оклемался я…

— А съ нимъ что стало? — полюбопытствовалъ я.

— А я не знаю! — сказалъ Кончакъ. — Приходили ко мнѣ судьи ихніе пытать: какъ, молъ, и что, да первое дѣло, у насъ языкомъ не сошлось, а второе, я себѣ подумалъ: ну его къ Богу, уже я поправился, все-равно. Къ тому же не знаю навѣрно, можетъ, онъ и нехотя. Главное дѣло корабль вдругъ шатнуло. Чуть мы другъ дружку съ ногъ не сбили. Такъ вотъ я имъ сказалъ, только не знаю, поняли они у меня, — прибавилъ задумчиво Кончакъ.

— А капитанъ какъ? — спросилъ я опять.

— Опять же не знаю. Я ихъ не видалъ больше. Правду сказать, какъ пошелъ я на поправку, сталъ я думать: «утекать бы мнѣ отсюда, еще въ работу отдадутъ». А только понапрасну. Какъ пришло мое время, даже ни слова никто не сказалъ. Пустили меня на всѣ четыре стороны. Такъ я тѣмъ ножомъ и за дорогу разсчитался. Опять же никто не спросилъ, куда ты пойдешь? Вывели на улицу, какъ собаку, да пустили. Сказано, здоровому другая честь, чѣмъ больному.

Сталъ я ходить по городу. Что за притча, думаю. Говорили, Америка всѣхъ земель богаче. Какъ же это мѣсто будто бѣдное, и дома на живую ногу сбиты, а люди какъ сонные ходятъ. Одно хорошо: тепло и кормъ дешевый. На пятачекъ можно день прожить, если не взыскивать.

— А какъ назывался этотъ городъ? — спросилъ я.

Всѣ подробности этого фантастическаго разсказа давали возможность заключить только, что городъ съ домами на живую ногу принадлежалъ Латинской Америкѣ, но мнѣ хотѣлось добиться болѣе точныхъ свѣдѣній.

— Имя простое: Пара, — сказалъ Кончакъ, — а все-таки мнѣ круто пришлось въ Парѣ этой. Главное дѣло, сила худая, на работу стать не могу, а нагулять силу надо хорошую ѣду. Тутъ пахнетъ рублемъ, не пятакомъ, а гдѣ его взять? Все-таки такъ да сякъ пробился я мѣсяца три, стало у меня мясо нарастать на костяхъ. Опять встрѣтилъ земляка. Матросъ былъ, пришелъ съ нѣмецкимъ кораблемъ, морякъ, забубенная голова, Колесниковъ звали.

— Ты, — говоритъ, — чего здѣсь шатаешься?

— А я, говорю, въ Америку проѣхалъ, да не глянется мнѣ мѣсто. Видно, брешутъ часомъ люди, хвалятъ эту Америку.

— Дуракъ, — говоритъ, — это Америка, да не та!..

Тутъ онъ мнѣ и растолковалъ, что Америки есть разныя, Нордъ Америка и Сентраль Америка и Сюдъ Америка, и про Штаты наговорилъ всего. Такъ что долго ли, коротко ли, а я на ихнемъ кораблѣ въ Пенсильвенію уѣхалъ. Они дерево повезли, сандалъ, изъ Пары въ Филадельфію.

Кончакъ остановился и замолчалъ.

— Съ той поры и шатаюсь я по этой Америкѣ, — прибавилъ онъ кратко.

— И что же, нравится? — спросилъ я.

— Да какъ сказать? — заговорилъ Кончакъ. — Вонъ когда еще я пасъ овецъ въ степу, проходилъ у насъ старикъ, странникъ съ котомкой, такъ онъ говорилъ: «Земля, — говоритъ, — какъ неводъ, а люди, какъ рыбы, а я хожу, спасенія ищу».

— Ну вотъ, по-моему выходитъ, что въ Америкѣ неводъ, какъ неводъ, а петли все-таки больше .

Опредѣленіе отличалось мѣткой, чисто хохлацкой своеобразностью.

— А гдѣ же спасеніе? — перевелъ я разговоръ на новую почву.

Я хотѣлъ уяснить себѣ, не былъ ли въ концѣ концовъ этотъ бродячій пастухъ только подражателемъ странника съ котомкой.

— Ка зна, гдѣ! (Богъ знаетъ, гдѣ!) — отвѣтилъ Кончакъ. — Ты думаешь, я спасенія ищу! — прибавилъ онъ тотчасъ же. — Ни, я такъ, землепроходъ, понимаешь. Какъ пословица говорится: весь свѣтъ прошелъ и назадъ не вернулся…

— А зачѣмъ ходишь? — спросилъ я прямо.

— Нудно жить! — такъ же прямо отвѣтилъ Кончакъ. — Рыба ѣстъ рыбу, а человѣкъ человѣка. Вотъ и плюнешь, да и подумаешь часомъ: пойду-ка я на иное мѣсто, можетъ тамъ жить просторнѣе!..