Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

Дядя Самъ и Смерть встрѣтились, посмотрѣли другъ на друга и молча разошлись при смѣхѣ окружающей публики, которая поневолѣ очищала дорогу для ихъ деревянныхъ копытъ.

Поближе къ стѣнамъ были какія-то странныя постройки, изъ которыхъ каждая представляла маскарадную «идею». Устроители маскарада объявили конкурсъ на лучшіе костюмы и назначили цѣлыхъ 35 призовъ, какъ и полагается для такого огромнаго маскарада. Первый призъ былъ денежный въ 50 долларовъ, потомъ слѣдовали швейныя машины, оркестріоны, мебель, часы, готовое платье и тому подобные предметы. Въ Америкѣ всякія состязанія чрезвычайно любимы, и многіе бѣдные рабочіе трудились вечеръ за вечеромъ цѣлую недѣлю, чтобы воплотить свою маскарадную мечту. Уборныя, рестораны и пивныя стойки были устроены въ подвальномъ этажѣ, гдѣ обыкновенно помѣщаются конюшни цирка. Мнѣ, впрочемъ, не удалось даже добраться до гардеробнаго прилавка. Здѣсь тѣснилась цѣлая стѣна людей, простиравшихъ впередъ свои пальто и шляпы и переругивавшихся съ прислугой, у которой не хватало ни мѣста, ни ярлыковъ. Во всѣхъ свободныхъ углахъ дѣвушки и дѣвочки, молодые люди и мальчишки торопливо переодѣвались изъ обыкновеннаго платья въ свои маскарадныя одежды. Пробираясь назадъ, я заглянулъ по пути въ импровизированную столовую, гдѣ полсотни закусочныхъ мастеровъ торопливо готовили груды сандвичей для чудовищнаго аппетита толпы. Главный матеріалъ составляли свиные окорока, которые были сложены въ съѣстномъ амбарѣ въ четырехугольную кучу, много превышавшую человѣческій ростъ. Часа полтора спустя я увидалъ даже маскараднаго раввина въ длинномъ балахонѣ, мохнатой шапкѣ и съ запретнымъ свинымъ бутербродомъ въ рукахъ. Благочестіе очевидно стало приходить въ упадокъ среди этой пестрой людской массы.

Вернувшись опять въ залу, я былъ настолько счастливъ, что встрѣтилъ компанію знакомыхъ; мы успѣли занять ложу въ одномъ изъ верхнихъ ярусовъ, сложили тамъ свою одежду и, оставивъ самаго смирнаго человѣка на первую очередь стражи, всей гурьбой спустились внизъ. Толпа стала еще гуще, чѣмъ прежде; число маскарадныхъ костюмовъ быстро прибавлялось. Большей частью все это были подростки и очень молодые люди, которые выросли и воспитались въ Америкѣ и успѣли заразиться лихорадочной жаждой шума и веселости, которая вспыхиваетъ въ американцахъ, какъ молнія, при каждомъ удобномъ и неудобномъ случаѣ и, быть можетъ, составляетъ необходимый противовѣсъ столь же лихорадочному напряженію ихъ ежедневной работы. Во всѣхъ концахъ залы кричали, пѣли, трубили въ рога и въ жестяныя трубы, свистали почтовыми, полицейскими и воровскими свистками, даже звонили въ пожарный колоколъ и колотили въ огромный деревянный ящикъ, замѣнявшій турецкій барабанъ.

— У главнаго входа стояла живая каррикатура на модный венецуэльскій вопросъ. На огромномъ столѣ была разостлана карта американскаго материка. Тотъ же традиціонный Дядя Самъ, загримированный съ неподражаемымъ искусствомъ, стоялъ, поставивъ одну ногу на площадь Соединенныхъ Штатовъ и осторожно вытягивая носокъ другой надъ узкимъ центральнымъ перешейкомъ. Лицо его было задумчиво и даже нѣсколько растерянно. Онъ, очевидно, никакъ не могъ выбрать достаточно сухое мѣсто для своей длинной черной ступни на этой узкой полосѣ земли. Немного подальше чья-то зловѣщая фантазія посадила рядомъ трехъ президентовъ — Линкольна, Гарфильда и Макъ-Кинлея. Люди, представлявшіе ихъ, превосходно выдерживали свои роли. Они сидѣли совершенно неподвижно, обративъ другъ къ другу свои землистыя маски съ заострившимися чертами лицъ и угасшими глазами, и только ихъ синія губы что-то шептали медленно и беззвучно.

Старый Рипъ-Ванъ-Винкль, легендарный голландскій мужикъ изъ первыхъ колонистовъ, который нѣкогда задремалъ въ лѣсу у маленькаго Новаго Амстердама и проснулся черезъ двѣсти лѣтъ, когда небольшая голландская деревня превратилась въ огромный городъ, лѣниво прошелся мимо трехъ президентовъ съ кремневой пищалью за спиной и длинной трубкой въ зубахъ. Навстрѣчу ему шелъ молодой крѣпкій парень съ курчавыми волосами и крючковатымъ носомъ, одѣтый въ полосатую фуфайку и штаны до колѣнъ. Онъ несъ въ рукахъ очень длинную и тонкую жердь, на верхушкѣ которой на четырехсаженной высотѣ развѣвался огромный американскій флагъ.

— Флагъ, флагъ! — пронеслось вокругъ. — Три раза кричите славу великому флагу Америки!..

— Ура! — раздалось изъ конца въ конецъ многотысячной толпы.

Америка пріютила этихъ всесвѣтныхъ посынковъ жизни, дала имъ мѣсто, кусокъ хлѣба и права гражданина, и они хотѣли быть ей искренно преданными дѣтьми.

Флагъ двинулся впередъ и подошелъ къ эстрадѣ, на которой помѣстилось нѣсколько замаскированныхъ фигуръ. Впереди всѣхъ стояла богиня Мщенія, вся въ бѣломъ, съ большими бѣлыми крыльями, вырѣзанными, какъ у бабочки. Въ правой рукѣ она держала мечъ, а въ лѣвой факелъ, на которомъ было написано: «Борьба классовъ». Лицо ея было закрыто бархатной полумаской, но изъ бархатной глубины сверкали пылающіе черные глаза, и они молча посмотрѣли на американскій флагъ, когда онъ проходилъ мимо…

«Гей, нуте, косари!» — знакомая малорусская пѣсня раздалась на другомъ концѣ залы. Лава полтавскихъ мужиковъ въ бѣлыхъ мережаныхъ сорочкахъ и тяжелыхъ чоботахъ, неся на плечѣ длинныя косы, тщательно обернутыя сѣномъ, мѣрно, прошла впередъ, раздвигая толпу, какъ свѣже подрѣзанную траву, Это шло русское пѣвческое общество, которое состоитъ почти исключительно изъ рабочихъ и изъ недѣли въ недѣлю устраиваетъ свои спѣвки и концерты въ центрѣ еврейскаго «Нижняго города», въ огромномъ дворцѣ образовательнаго союза, стянувшаго вокругъ себя около полусотни культурныхъ учрежденій. Запѣвало шелъ впереди, повернувшись лицомъ къ косарямъ и лихо заломивъ набокъ высокую сѣрую смушковую шапку. Онъ перебиралъ на гармоникѣ и слегка притопывалъ ногами въ тактъ пѣснѣ, и мѣрному шагу косарей.

— А ну-ка, плясовую! — сказалъ онъ, на минуту останавливаясь на мѣстѣ и растягивая гармонику дугой до послѣднихъ предѣловъ.

«Эй, гопъ, закаблуки! Закаблукамъ лиха дамъ! Достанется передамъ!» — грянулъ оглушительный хоръ.

Лава косарей завернулась и стала отплясывать гопака, и вся толпа заплясала вмѣстѣ съ ними, кто во что гораздъ, не обращая вниманія на тѣсноту. Искуснѣе всего оказался высокій тощій еврей въ національномъ костюмѣ, т. е. въ длинномъ люстриновомъ халатѣ, со свѣтло-желтымъ лайпсердакомъ и курчавыми пейсами у висковъ. Своими длинными ногами, обутыми въ туфли и грязные бѣлые чулки, Онъ выдѣлывалъ такія забористыя па, какимъ могъ бы позавидовать самъ лубенскій полковникъ Тупу-Тупу-Табунецъ-Буланый.

«Ой, давъ мині Богъ сиз-голу-убицу!» — раздался впереди протяжный речитативъ. Легкомысленная толпа мгновенно хлынула по направленію новаго голоса. На землѣ среди большого круга любопытныхъ зрителей сидѣлъ слѣпой лирникъ и, перебирая руками на своей громоздкой «музыкѣ», тянулъ однообразный напѣвъ объ Іосифѣ и его братьяхъ. Оттѣсненный въ сторону, я сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и наткнулся на еще болѣе поразительную картину. У ведра съ кухонными отбросами, выставленнаго за дверь, на клочкѣ каменнаго тротуара, копошился американскій нищій, выбирая хлѣбныя корки. Рядомъ съ нимъ рылся въ томъ же ведрѣ большой сѣрый песъ, который впрочемъ выглядѣлъ болѣе сыто и независимо.