Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

— Поставили свои шеи за весь народъ! — повторяетъ вдова и опять смотритъ на меня своими сухими, враждебными глазами.

— Пойдемъ въ другое мѣсто, — предлагаю я снова.

Въ этихъ жилищахъ слишкомъ много горя, и чужому человѣку нельзя оставаться въ нихъ дольше опредѣленнаго времени.

— Зайдемъ къ намъ? — предлагаетъ Шмуль.

— Зачѣмъ? — возражаетъ докторъ Гракъ.

— Мать безпокоится, — признается юный демократъ. — Не ходи, — говоритъ, — съ ними, въ сердутахъ этихъ, еще запутаютъ тебя…

Лицо его расплывается широкой улыбкой.

— Вы поговорите съ братомъ моимъ, онъ тоже бѣгалъ по улицамъ съ палкою.

Волковичи живутъ въ отдѣльной избушкѣ, на пригоркѣ у входа въ Ровъ. Сравнительно съ другими это почти аристократическое жилище, ибо здѣсь чище и входъ прикрытъ сѣнями, сбитыми изъ тонкихъ дранокъ.

Отецъ Волковича тачалъ сапоги у скамейки. Братъ сидѣлъ на широкой лавкѣ и разсматривалъ старый пиджакъ. Онъ тоже былъ тентетникъ, но работалъ не въ мастерской, а дома, и зарабатывалъ только четыре рубля въ недѣлю. Это былъ человѣкъ тщедушнаго вида съ очень тонкими руками и низкой черной бородой вокругъ впалыхъ щекъ. Глаза у него тоже были черные, большіе, злые и вмѣстѣ печальные. Такіе глаза бываютъ только у чахоточныхъ и у евреевъ.

Я завожу разговоръ, но онъ упорно отмалчивается.

— Спросите его, что онъ дълалъ на Новиковской улицѣ, — предлагаетъ младшій братъ съ улыбкой.

— Знать не знаю! — быстро отвѣчаетъ портной. Онъ испуганно смотритъ на меня и на брата и инстинктивно даже втягиваетъ шею поглубже въ плечи. Всѣмъ видомъ своимъ онъ напоминаетъ зайца, стрѣляющаго изъ ружья.

— Чего же вы боитесь, — пробую я его успокоить, — я вѣдь не слѣдователь.

— А я почемъ знаю? — возражаетъ портной упрямо. — Я васъ не знаю, а вы меня тоже. Вонь въ самооборонѣ были люди, тоже будто свои, а на другой день взяли и продали товарищей по три рубля за голову. Лучше же молчать. Какъ пословица говорится: — у быка долгій языкъ, да говорить ему нельзя. — Такъ и намъ, евреямъ.

— Ты дурень, — говоритъ ему непочтительно младшій братъ, — чего ты прячешься?.. Я вамъ скажу, — прибавляетъ онъ обличительнымъ тономъ. — Онъ съ кіемъ своимъ весь понедѣльникъ по улицамъ бѣгалъ, какъ Маккавей.

— Молчи, скаженый (сумасшедшій), — вступается отецъ, откладывая въ сторону сапогъ. — Пропащая твоя голова.

Мы собираемся откланяться, и Шмуль опять хочетъ идти съ нами, но изъ сосѣдней комнаты высовывается сѣдая женская голова.

— Шмуль, куда ты? — говоритъ она. — Сиди здѣсь.

— Я хочу идти, — возражаетъ Шмуль и надѣваетъ пальто.

Но старуха входитъ въ комнату и хватаетъ его за рукавъ.

— Не надо, сиди здѣсь, — настаиваетъ она. — Пообѣдай съ нами, дитя!..

Голосъ ея принимаетъ просительный оттѣнокъ.

— Останьтесь, правда. Пообѣдайте!. — говоритъ докторъ Гракъ.

Шмуль колеблется. Старуха снимаетъ съ него пальто и вѣшаетъ на спинку кровати.

На улицѣ раздается свистъ и гиканье. Старуха вздрагиваетъ.

— Опять эта банда, — говоритъ она сердито, — не разберешь, евреи или погромщики.

— Югу, Шмуликъ!

— Я пойду, — заявляетъ рѣшительно молодой демократъ и, схвативъ свое пальто въ охапку, устремляется на улицу.

Группа молодежи, спустившись по откосу въ Ровъ, пробѣгаетъ мимо. Они шлепаютъ по грязи, какъ молодыя лошади, и забрызгиваютъ другъ друга до самаго ворота. Все это ремесленники. Нѣкоторые изъ нихъ въ передникахъ, у другихъ руки черны, какъ будто покрыты перчатками. Только что минулъ полдень, и хотя большинство завтракаетъ въ городѣ возлѣ мастерскихъ, но эти бѣгутъ домой, чтобъ съѣсть свой ломоть чернаго хлѣба съ лукомъ и кусокъ селедки.

Они торопятся, но на ходу спорятъ и кричатъ, громко размахивая руками. — Классовое сознаніе, задача еврейскихъ работниковъ…

— Югу, Шмуликъ!

Юркій подростокъ, курчавый, съ длиннымъ носомъ, съ руками, запачканными въ зеленую краску, какъ у Волковича, пробѣгаетъ мимо пригорка. Даже кончикъ его длиннаго носа тоже немного тронутъ краской. Онъ хватаетъ на ходу щепку и бросаетъ въ Шмулика.

— Хозяинъ заказывалъ: непремѣнно приходи послѣ обѣда, двери разводить подъ орѣхъ.

— Хорошо, — кричитъ Шмуликъ, — только я прежде поѣмъ.

Въ немъ, очевидно, проснулся практическій духъ его будничной жизни, который говоритъ, что работнику прежде всего нужно обѣдать.

— Югу, Шмуликъ, — раздается издали, — вечеромъ у Мотьки, не забудь!

— Хорошо! — кричитъ Шмуликъ.

Сжимая свое пальто въ объятіяхъ, онъ скрывается за той же родительской дверью, которую онъ такъ стремительно оставилъ.

— Лѣвѣе, а то упадете!

Мы шли по узкому деревянному тротуару. Мѣстами онъ состоялъ не больше какъ изъ двухъ досокъ, и мы могли двигаться впередъ только гуськомъ. Кругомъ насъ была кромѣшная тьма и невылазная грязь. Кажется, стоило оступиться, чтобы увязнуть по колѣно, безъ всякой надежды выбраться обратно.

Въ эту минуту я сталъ понимать, почему тротуарный статутъ, вопросъ о томъ, кто кому долженъ уступать дорогу на тротуарѣ, играетъ такую важную роль въ общественной и національной жизни Гомеля.

Ибо, какъ это ни странно, главное обвиненіе, которое выдвинуто предварительнымъ слѣдствіемъ по гомельскому процессу противъ евреевъ, состоитъ въ томъ, что еврейская молодежь не уступаетъ дороги на тротуарѣ, horribile dictu, даже господамъ офицерамъ. Чины военнаго и полицейскаго вѣдомствъ дали въ этомъ смыслѣ десятки показаній, которыя тянутся однообразнымъ рядомъ на страницахъ десяти томовъ предварительнаго слѣдствія, «ибо, — какъ показалъ капитанъ Цельсовъ, — о вѣжливости гомельскихъ евреевъ и говорить не стоитъ. Очень и очень рѣдкіе изъ нихъ выказываютъ предупредительность въ шапочныхъ поклонахъ, а при встрѣчѣ на тротуарахъ почти никогда не даютъ дороги; даже мальчишки, грязныя женщины съ корзинами и съ мѣшками, наполненными щепами и углемъ, не сходятъ съ тротуара и не даютъ дороги».

Военныя дамы не отстаютъ отъ кавалеровъ. Такъ, вдова полковника Юліанія Антоновна Емельянова свидѣтельствуетъ также: — «На улицѣ вечеромъ нельзя пройти по тротуару, чтобы евреи не затолкали, какъ, напримѣръ, каждую субботу вечеромъ я хожу въ церковь. Евреи ходятъ по тротуарамъ всегда по нѣскольку человѣкъ, взявшись за руки, и никогда русской дамѣ дороги не уступятъ».

Человѣчество удивительно однообразно въ выборѣ своихъ уличныхъ предразсудковъ и огульныхъ лозунговъ.

Тотъ же самый тротуарный вопросъ всплывалъ въ средніе вѣка въ Германіи, когда евреи не имѣли права ступать на тротуаръ и могли ходить только по срединѣ улицы, «рядомъ съ вьючными животными и псами».

И въ настоящее время тротуарный кодексъ касается не исключительно однихъ евреевъ. Это тотъ самый неписанный статутъ, который не пускаетъ на петергофское гулянье женщинъ въ платочкѣ, который сгоняетъ съ панели мужика съ пилой или мѣшкомъ на плечахъ и заставляетъ ломового извозчика объѣзжать окольными путями людныя мѣста столицъ.