Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

Теперь мы хотимъ сложиться, четыре товарища по два рубля, которые получаемъ отъ общества, на поддержку того вора и его жены, восемь рублей въ мѣсяцъ. Тѣ богатые, а я себѣ оставлю четвертакъ, а ему дамъ 1 р. 75 к. въ мѣсяцъ.

И по-моему таки худо, — объ интеллигенціи, конечно, я не имѣю права говорить, — но что нижніе классы смотрятъ такъ презрительно. Вотъ поймаютъ вора, всѣ бьютъ его, говорятъ: поймали, будешь помнить, — сажаютъ его въ тюрьму. Но это они ошибаются, — если воръ попадетъ въ тюрьму, то онъ не исправится… Чѣмъ строже тюрьма, тѣмъ онъ становится мрачнѣе, думаетъ, такое ремесло, необходимо сидѣть въ тюрьмѣ. И если строгая тюрьма, то онъ озлобляется во всей своей жизни. А лучше бы писать такія книги и уговорить добрымъ словомъ, чтобы читатели понимали, что такое бываютъ преступленія. Особенно скажу за малолѣтнихъ. Если бы меня не посадили въ тотъ арестный домъ, то я бы не узналъ всѣ порядки и мысли тюремныя, и, быть можетъ, моя жизнь пошла бы другимъ путемъ.

По выходѣ изъ тюрьмы я сталъ понемножку читать книжки. По-еврейски совсѣмъ не читаю, читаю только по-русски, пишу очень плохо, но книгъ уже прочелъ много. «Преступленіе и Наказаніе» Достоевскаго, очень хорошо. Нехлюдова и Маслову графа Толстого одну книжку. Прочиталъ еще господина Чехова. Очень меня заинтересовало, какъ это можно на бумагѣ такъ обрисовать людей, что хоть и не видишь ихъ, а они предъ тобой, какъ живые.

Потомъ меня приняли въ кружокъ, и я, конечно, сталъ очень способнымъ, и меня стали замѣчать и давать мнѣ порученія. А теперь я вмѣстѣ съ другими имѣю свое мѣсто.

Понятіе мое расширилось. Напримѣръ, насчетъ Торы, я призналъ вполнѣ, что Тора неполезна. И я сталъ думать, что мы хотимъ братства народовъ, какъ Франція и Германія и всѣ страны, и у рабочихъ у всѣхъ одинъ интересъ, и когда мы достанемъ его, то намъ тогда ничего уже не надо и не будемъ кровь проливать на войнахъ, на тюрьмахъ, на эшафотахъ. И что каждый человѣкъ долженъ жить своимъ трудомъ, своимъ средствомъ, своими мыслями.

Напримѣръ, война. Я иду на войну. Кого бить, я его раньше не зналъ и не видалъ, кого я бью; онъ такой же бѣднякъ, какъ и я. Напримѣръ, зачѣмъ весь пролетаріатъ долженъ проливать свою кровь для двухъ элементовъ, буржуазіи и бурократіи; буржуазіи , потому ей нужно рынки, бурократіи , потому ей нужно свое финансовое положеніе.

Истина для меня составляла, чтобы не занимать чужого труда, не жить чужимъ. И чтобы не было никакихъ преградъ для человѣка ни къ наукѣ, ни къ развитію. И теперь я сталъ твердъ, если бы нечѣмъ было жить, то я могу найти работу на двадцать копеекъ, не то кусокъ хлѣба выпросить у рабочаго и быть сытымъ.

Еще я нашелъ, что я, какъ еврейскій гражданинъ, не имѣю правъ, и съ меня тянутъ подати. Почему я долженъ быть всегда эксплуатируемымъ? Но еврейскіе пролетаріата должны себѣ сами заработать права, потому что на свѣтѣ нѣтъ никакой надѣи на другихъ, но каждый долженъ самъ заботиться о себѣ. А теперь раздражнили двѣ націи и ходятъ по тротуарамъ съ желѣзомъ въ рукавѣ.

Мнѣ особенно понравилось, когда я первый разъ пришелъ на собраніе и увидѣлъ, тамъ не разбираютъ различіе, одежу, богатство, интеллигенцію или пролетаріатъ, но всѣ вмѣстѣ и за-одно.

Что я увидалъ и что я услыхалъ? Въ одномъ маленькомъ низенькомъ домѣ, — какъ я обыкновенно гулялъ въ прежнее время съ картами, съ водкой, съ женщинами, — теперь полный народъ, прилично одѣтые и грязно одѣтые. На высокомъ мѣстѣ стоялъ молодой человѣкъ съ блѣднымъ лицомъ и говорилъ намъ, какъ-то сладко и тихо и горячо. Ахъ, что онъ говорилъ намъ! Я пришелъ домой, какъ пьяный, легъ спать, не могъ спать. Въ моей головѣ вертѣлись разныя мысли. Я качался съ боку на бокъ, строилъ мечты, будто смотрѣлъ впередъ на огромную площадь моей жизни, потомъ заснулъ, какъ твердый камень, утромъ проснулся спокойный и довольный. Съ того дня я взялъ себѣ клятву отказать все мое прошлое, всѣхъ низкихъ моихъ друзей и мои силы отдать на это новое дѣло.

………………………………………………………………………………………………………………………………

Неожиданно Гайскій признался мнѣ, что чувствуетъ влеченіе къ сочинительству. — «Есть у меня пѣсни разныя, — объяснилъ онъ, — арестанскія тоже. Конечно, я ихъ не сочинялъ ничего, но немножко все-таки реформировалъ».

Онъ продиктовалъ мнѣ одну за другою три или четыре пѣсни, и дѣйствительно, на нихъ лежалъ оттѣнокъ его страстной и склонной къ самобичеванію души. Одну изъ нихъ мнѣ тоже приходилось слышать, лѣтъ двадцать тому назадъ, въ одной южной тюрьмѣ, но передѣлка Гайскаго была тоньше и одухотвореннѣе.

Разговоръ нашъ коснулся будущей жизненной карьеры Гайскаго.

— Теперь я все-таки учусь, — говорилъ онъ, — если простое «постричь, побрить», то я почти что умѣю, только завивать не научился, или напримѣръ дамскія прически устраивать. Но я научусь всему, стану настоящій мастеръ. Тогда, можетъ, заработаю нѣсколько рублей, поѣду къ роднымъ въ Екатеринославъ, открою свое заведеніе. Гдѣ я шатался по улицамъ, пусть видятъ, что я человѣкомъ сталъ.

— Женитесь? — вставилъ я.

— Нѣтъ! — возразилъ Гайскій. — Не такое теперь время, чтобъ о барышняхъ думать.

Но я думаю вотъ что. Есть въ Бѣлицѣ подъ Гомелемъ старый еврей, Шаме Кичъ, музыкантъ скрипачъ, ходитъ изъ дома въ домъ и въ скрипку играетъ. Онъ собираетъ въ свой домъ разныхъ, кто слѣпой или хромой, иди паршивый, или кому ночевать нѣту гдѣ, и они живутъ. — Когда есть чего, они ѣдятъ, а когда нечего; имъ Шаме въ скрипку играетъ. То я себѣ думаю, развѣ у людей бываетъ только тѣло больное, — съ душою бываетъ еще хуже. Низкія мысли, съ позволенія сказать, хуже паршей. Потому я хотѣлъ бы собирать, какъ Шаме, но только не большихъ, а дѣтей, такихъ, знаете, брошенныхъ, которыя по улицамъ бѣгаютъ и кражи крадутъ, которыхъ называютъ потерянныя, которыхъ никому не жалко. Потому что мнѣ ихъ жалко, я самъ такъ бѣгалъ. Конечно, я не смогу играть имъ на скрипку, какъ Шаме, но я буду говорить имъ слово, что надо на свѣтѣ жить такъ и такъ, для добраго, а не для злого. И буду выручать мальчиковъ изъ арестнаго дома и говорить имъ: — «Оставьте крадежъ. Не обижайте другихъ людей, чтобы и они васъ не обижали». — Какъ вы думаете, можно чего-нибудь достигнуть? — спросилъ Гайскій съ озабоченнымъ видомъ.