Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга [Старая орфография]

— А теперь что же?

— Теперь наше дѣло въ ходъ пойдетъ, — сказалъ онъ съ увѣреннымъ видомъ. — Должны обратить вниманіе. Главное дѣло было довести до свѣдѣнія.

Мнѣ стало даже завидно на эту увѣренность. Послѣ всего, что было въ Россіи и даже именно здѣсь, на этомъ самомъ заводѣ… «Главное дѣло довести до свѣдѣнія». Впрочемъ, быть можетъ, разборчивость намъ не къ лицу. Жизнь не можетъ стоять на мѣстѣ и пробуетъ всѣ пути, даже и тупики.

— А какъ вы живете? — спросилъ я Молоткова.

— Надо бы жить хорошо, — сказалъ онъ, — а живу плохо. Работы нѣтъ. Заводы почти стоятъ. Заказовъ не попадаетъ. Развѣ для Амурской дороги дадутъ новые заказы! Мнѣ у Пьянкова обѣщали дать мѣстечко…

Я былъ на заводѣ Пьянкова въ то самое утро. Пьянковъ былъ заводчикъ новаго смѣшаннаго типа. Онъ смолоду былъ скупщикъ, скупалъ желѣзныя цѣпи кустарнаго издѣлія. Потомъ понемногу разбогатѣлъ и поставилъ небольшой заводъ. Дѣло стало шириться. Пьянковъ завелъ переписку съ Англіей о новыхъ машинахъ. Лѣтъ семь тому назадъ Пьянковъ съѣздилъ въ Англію и, не зная ни слова по-англійски, тѣмъ не менѣе внимательно осмотрѣлъ все производство цѣпей и металлическихъ скрѣпъ. Потомъ вернулся домой и оборудовалъ свой заводъ согласно всѣмъ послѣднимъ усовершенствованіямъ. Производство выросло, и явилась новая забота: заказовъ не хватаетъ… Пьянковъ человѣкъ упрямый, но очень толковый и по-своему честный.

Между прочимъ онъ разсказывалъ: — Съ мѣсяцъ тому назадъ явилась ко мнѣ въ контору дама, истинно-русская дама… — «Я, говоритъ, хочу имѣть съ вами частный разговоръ. Можно получить огромный заказъ на цѣпи и скрѣпы за столько-то процентовъ». — А я говорю: «Если обходнымъ путемъ, то я не согласенъ». Она помялась, ушла. На другой день присылаетъ письмо: «Нѣтъ ли у васъ подъ руками заложеннаго имѣнія? Можно еще получить по двадцати рублей за десятину». — Вотъ какія дѣла…

Я не былъ вполнѣ увѣренъ, дѣйствительно ли заводчикъ Пьянковъ проявилъ на дѣлѣ столько безкорыстія. Но все-таки разсчеты Молоткова «получить мѣстечко» показались мнѣ довольно проблематичны.

— Я химію знаю, — говорилъ Молотковъ, — электрическій элементъ. Могу всякую кислоту составить. Я отъ студента научился на практической работѣ.

— А вы кто, крестьянинъ?

— Да, городской крестьянинъ заштатнаго города Починки. Землю бросили обществу. Можетъ, подъ старость годится. Выдѣлить землю у насъ трудно. Одинъ захотѣлъ выдѣлиться, фотографіей живетъ. Заклевали его. На сходѣ кричатъ: «Не надо, не хотимъ!» Кто антихристомъ его называетъ, а кто анархистомъ. — «Думаешь, помѣщикомъ будешь, — такимъ же мужикомъ!».. Чертъ съ ними.

— Теперь совсѣмъ безъ мѣста сижу, — прибавилъ онъ, помолчавъ. — Была телеграмма изъ Оренбурга, товарищъ мѣсто сулилъ. Изъ-за этого дѣла не уѣхалъ. Остался ждать.

Онъ тяжело вздохнулъ.

— Ежели долго отвѣта не будетъ, придется попуститься, — сказалъ онъ негромко. — Богъ съ ними, пусть дѣлаютъ, какъ знаютъ. У меня семейство…

Теперь я понималъ его ближе. Это былъ обыкновенный россійскій обыватель, который уже отказался отъ своего новоявленнаго гражданскаго долга и думалъ о своемъ семействѣ и о кускѣ хлѣба.

— Должны же они обратить вниманіе, — выкрикнулъ Молотковъ высокимъ, почти истерическимъ звукомъ. — Изъ-за этого дѣла человѣкъ убился…

Да, должны же.

Горбатовскій погромъ не привлекъ особеннаго вниманія. Газеты упомянули о немъ, потомъ напечатали краткое извлеченіе изъ судебнаго отчета и въ свое время — извѣстіе о Высочайшемъ помилованіи преступниковъ.

Въ то время было слишкомъ много погромовъ. Писать приходилось о самыхъ, такъ сказать, эффектныхъ, гдѣ число жертвъ доходило до сотенъ, — Одесса, Баку, Томскъ, Бѣлостокъ, Сѣдледъ. Всѣхъ не перечтешь.

Черносотенцы, однако, оказались внимательнѣе къ Горбатовскому погрому. Адвокатъ Булацель затѣялъ цѣлую кампанію противъ нижегородскаго суда и довелъ его побѣдоносно до конца, даже получилъ офиціальное одобреніе.

Дѣйствительно, горбатовскій погромъ — одинъ изъ самыхъ любопытныхъ и многозначительныхъ.

Другіе погромы были шире и грандіознѣе. Но этотъ, благодаря особому стеченію обстоятельствъ, представляетъ собой какъ бы соціологическій препаратъ россійской неразберихи, взятый въ самой толщѣ народнаго тѣла и свободный отъ постороннихъ примѣсей. И если изучить его даже со стороны, то можно видѣть болѣе или менѣе ясно, откуда пошло освободительное движеніе, какъ протекало оно и обо что разбилось.

Мнѣ пришлось видѣть рядъ пострадавшихъ и свидѣтелей Горбатовскаго погрома. Я говорилъ съ людьми, которые часами сидѣли въ чуланѣ или подъ казеннымъ столомъ, ежеминутно ожидая гибели. Столъ былъ покрытъ зеленымъ сукномъ, и на столѣ стояло зерцало. Кругомъ бѣгали погромщики съ кирпичами и окровавленными палками. Складки казеннаго сукна висѣли до полу и дали защиту. Другой защиты не было. Я разспрашивалъ людей, которые видѣли, какъ Завирущевъ «скакалъ» и «топтался» по тѣлу Горбунова, и Чичеринъ набивалъ осколки стекла въ горло Романову, и были безсильны вступиться.

Память о погромѣ не прошла безслѣдно даже для уцѣлѣвшихъ. Курочкинъ, членъ управы, высокій мужчина въ цвѣтѣ лѣтъ, сталъ нервнымъ и мнительнымъ. Мы переѣзжали Волгу вмѣстѣ съ нимъ въ лодкѣ, въ ясный лѣтній день при тихой погодѣ.

Когда набѣжала легкая зыбь и лодка качнулась, онъ сталъ волноваться и хвататься руками за бортъ.

— Пустите меня обратно, — сказалъ онъ, — я не могу…

Ему пришлось пережить во время погрома ужасныя минуты.

Убійцы, покончивъ съ Горбуновымъ и Романовымъ, ворвались въ комнату, гдѣ скрывались Курочкинъ и Воскресенскій.

Они не знали ихъ въ лицо и спрашивали: «Гдѣ Курочкинъ?»

— Я такъ растерялся, — разсказывалъ Курочкинъ, — что, кажется, пробормоталъ: «я здѣсь». Но они не слышали. Воскресенскій, спасибо ему, былъ смѣлѣе. Онъ сталъ говорить: «Какого вамъ Курочкина? Вы видите, насъ только двое здѣсь».

— Что вы чувствовали? — спросилъ я.

— Тупое такое ощущеніе, какъ будто ударъ по головѣ… Дали или дадутъ… Я все фуражку нахлобучивалъ… О дѣтяхъ думалъ…

Онъ замолчалъ и потомъ попросилъ: «Будетъ объ этомъ».

— Я не могу, — повторялъ онъ. — Недавно встрѣтилъ на пароходѣ Лаврентьева, подальше отошелъ. Рожа эта, я не могу…

Кромѣ живыхъ разсказовъ я пересмотрѣлъ также судебные акты, полицейскіе протоколы и показанія свидѣтелей..

Изо всего этого матеріала я постараюсь выдѣлить прежде всего основныя особенности горбатовскаго погрома, которыя отличаютъ его отъ другихъ подобныхъ событій.

Начну съ того, что въ горбатовскомъ дѣлѣ вовсе не было «жида».

Правда, Лаврентьевъ, городской голова, который выписывалъ газету «День» (тогда еще не было ни «Вѣча», ни Дубровинскаго «Знамени») въ тридцати экземплярахъ и раздавалъ ее безплатно въ трактирѣ, пробовалъ заговаривать и объ евреяхъ. Но даже трактирщикъ могъ дать только одинъ отвѣтъ: «Я ихъ не знаю, никогда не видѣлъ».