Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга [Старая орфография]

— Что же онъ утвердилъ васъ? — спросилъ Николай Петровичъ…

— Не знаю.

Петръ Васильевичъ задумался.

— Я полагаю, теперь онъ долго не отвѣтитъ, — сказалъ онъ медленно. — Петровскому шесть мѣсяцевъ резолюціи не было, все-таки онъ служитъ…

— А что Петя? — спросилъ Николай Петровичъ.

Человѣкъ съ черной бородой покачалъ головой.

— Отказалъ директоръ… Сынъ у меня есть, — объяснилъ онъ мнѣ мимоходомъ, — Петръ Петровичъ, пятнадцати лѣтъ. Въ девятьсотъ-пятомъ году ему было тринадцать лѣтъ. Онъ на народномъ митингѣ рѣчь говорилъ, и такъ эта рѣчь собранію понравилась. Одинъ дворянинъ закричалъ: «Что дальше слушать, если ужъ камни вопіютъ и младенцы говорятъ? Намъ, дворянамъ, осталось только пожертвовать своими привилегіями и бросить ихъ на алтарь отечества, вотъ такъ». И бросилъ шапку о землю. А кромѣ этой шапки, ничего у него не было, — хорошо ему было жертвовать. Изъ-за этихъ рѣчей моего сына теперь никуда не принимаютъ…

Человѣкъ съ черной бородой широко усмѣхнулся, какъ будто разсказывалъ что-нибудь въ высшей степени пріятное.

— Держалъ переходной экзаменъ. Первымъ выдержалъ, бестія, и то не приняли.

— Скажите, пожалуйста, что здесь происходитъ? — спросилъ я, обращаясь къ человѣку съ черной бородой.

— Гм, что происходитъ?… Да своего рода политическій бильярдъ. Господа губернаторы катаютъ нашего брата изъ одного угла въ другой. Земское дѣло — сложное дѣло, безъ третьяго элемента не можетъ идти, а они гонятъ. Мы только перекатываемся съ мѣста на мѣсто. Дѣло даже доходитъ до дипломатическихъ сношеній съ равносильными державами. На прошлой недѣлѣ губернаторъ призываетъ Золотова: — «Знаете, Горчаковъ, губернаторъ изъ Вятки пишетъ мнѣ, что вы своимъ отъѣздомъ предупредили его высылку. Онъ считаетъ васъ бѣглымъ. А мнѣ какъ прикажете?»..

— Правда, что онъ не утвердилъ двадцать одного кандидата?

— Пусть, — безпечно сказалъ Петръ Васильевичъ. — Другіе найдутся. Кого-нибудь и онъ утвердитъ.

— А что вы думаете, найдутся, — заговорилъ Николай Петровичъ. — Я самъ найду двадцать-второго и двадцать-третьяго. Если на то пошло, я еще пятьдесятъ кандидатовъ найду. Недаромъ меня въ городѣ называютъ: Пинкертонъ изъ земской управы. Третьяго дня Шваровъ уѣздный даже говоритъ мнѣ: «Гдѣ вы ихъ только берете? Приспособьте мнѣ парочку. У меня тоже не утверждаютъ». — А кого онъ отвергаетъ, я тѣмъ нахожу прекрасныя мѣста. Печонкинъ, напримѣръ, меньшевичекъ, бывшій, положимъ, покладистый такой. Я его пристроилъ въ биржевой комитетъ. Предсѣдатель не нахвалится: — «Гдѣ вы отыскали такого прекраснаго работника? Умница, интеллигентный. Пришелъ на службу, взялъ перо, пишетъ. Дѣвицѣ диктуетъ другое. Полчаса пописалъ, докладъ написалъ безъ черновика, блестящій. Дѣло было такое сложное. Онъ почиталъ, въ законахъ пошвырялся, все обмозговалъ… А какіе итоги подводитъ! Одинъ восторгъ… Давайте мнѣ еще такихъ»… — Такъ-то вотъ, другимъ могу, а себѣ самому не могу. Самъ безъ работниковъ. Нашъ предсѣдатель видитъ: Я не родныхъ принимаю, не изъ знакомства или лицепріятія, а только работники хорошіе. — Да вѣдь вы нашимъ ходу не даете! — Чѣмъ же я виноватъ, что они тупоголовые? Одинъ дѣлопроизводитель подходитъ пьяный, другой шатается, третій водкой пахнетъ, алкоголики несчастные. Напримѣръ, Емельяновъ; ему пятнадцать рублей цѣна, онъ въ полиціи писцомъ былъ. Подастъ бумагу, а предсѣдатель разорветъ: — Какая нелѣпость. Позвать Печонкина. — «Напишите, пожалуйста!» Онъ въ полчаса можетъ написать жалобу въ сенатъ… Какое же мнѣ дѣло, что онъ былъ эс-декъ?

Мы помолчали.

— Цѣпкіе они, эс-деки, даже и бывшіе, — внезапно заговорилъ Николай Петровичъ, — а мы, кадеты, терпимые. Но если бы я оказался безъ мѣста, мнѣ бы эти товарищи мѣста не дали…

— А вотъ эти барыни, соціалъ-демократки, я ихъ, извините, называю халдымократки. Если бы я предсѣдателемъ былъ, я бы ихъ не подпускалъ на пушечный выстрѣлъ.

— Слушайте, Николай Петровичъ, — перебилъ я его. — А кто у васъ предсѣдателемъ?

— Предсѣдатель человѣкъ путный, — другой членъ черносотенецъ. А раньше говорилъ: «Я во всемъ согласенъ съ кадетами, только жидишкамъ не надо правъ давать»…

— А какъ идутъ земскія дѣла?

— Земскія дѣла идутъ попрежнему. Школа есть школа, а больница — больница. Черносотенную медицину никакъ не выдумаешь.

Николай Петровичъ окончательно развеселился.

— Пойдемте въ залу, я вамъ покажу картину.

Мы вошли въ огромный залъ въ два свѣта.

Слѣва и справа были двѣ картины во всю стѣну; обѣ изображали Минина на площади.

— Вотъ это черносотенный Мининъ, — сказалъ Николай Петровичъ, указывая направо.

Грузный мужчина стоялъ на столѣ. У него была густая борода, темная съ просѣдью, и осанка волостного старшины, только медалей не хватало. Рядомъ съ нимъ стояло нѣсколько такихъ же фигуръ, деревянныхъ, безжизненныхъ и скучныхъ.

— Это мѣстная работа, — сказалъ Николай Петровичъ, — триста цѣлковыхъ мы заплатили. — А вотъ настоящій Мининъ!

Съ лѣвой стороны была громадная картина Маковскаго, полная жизни и движенія. Мининъ, рыжій, сухой и жилистый, что-то, повидимому, кричалъ и отчаянно размахивалъ руками. Я вспомнилъ длинныя машущія руки самого Николая Петровича, за десять минутъ тому назадъ.

— А вонъ тамъ воевода, — говоритъ Николай Петровичъ, — видите, какъ онъ смотритъ, хочется, ему, пожалуй, оштрафовать Минина рублей на пятьсотъ, да сила неберетъ. А этотъ бояринъ съ высокимъ ожерельемъ у кафтана — по меньшей мѣрѣ, октябристъ. А Мининъ земецъ. Оттого онъ такъ волнуется. Когда мнѣ станетъ невмоготу, я прихожу сюда и любуюсь на Минина. Имъ въ свое время легче было. Эхъ-ма! У нихъ сила Минина, у насъ душа глиняна. Трудно намъ…

— Нѣтъ, вы скажите, для какой надобности устроено охранное отдѣленіе?

Мой вопрошатель былъ сухопарый человѣкъ въ очкахъ, съ сѣрымъ лицомъ, въ сѣромъ пальто, очень похожій на народнаго учителя. Только руки у него были другія — большія, корявыя, въ шрамахъ и трещинахъ; со знаками отъ ожоговъ и слѣдами черной копоти въ каждой складкѣ кожи, онѣ свидѣтельствовали о постоянномъ обращеніи съ желѣзомъ, напилкомъ и колесомъ станка.

Я, впрочемъ, предпочелъ уклониться отъ отвѣта.

— Охранное отдѣленіе, — сказалъ мой собесѣдникъ, — устроено для того, чтобы икскреннымъ образомъ надзирать за исполненіемъ законовъ.

— Искреннимъ образомъ?

— Не искреннимъ, а икскреннымъ.

Я понялъ, что онъ хочетъ сказать экстреннымъ .

Въ видѣ отвѣта я покачалъ головой, потомъ сказалъ:

— Сумлѣваюсь штопъ…

— А я не сумлѣваюсь, — возразилъ мой собесѣдникъ. — Я такъ и дѣлаю. Пишите: старшій никкелировщикъ Петръ Семеновъ Молотковъ экскренно хочетъ блюсти законы черезъ охранное отдѣленіе. Запишите мое имя. Пусть всѣ знаютъ. Я не боюсь.