Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга [Старая орфография]

— Не можетъ быть, — воскликнулъ я.

— Какъ хотите, — хладнокровно возразилъ Пикъ-Грандъ. — Можете не вѣрить. Но это правда. Они завели даже построчныя марки, съ дырочками, вродѣ китайскихъ чоховъ, желѣзныхъ денегъ.

— Зачѣмъ же марки? — спросилъ я уже безпомощно.

— Въ лавку носить, — спокойно объяснилъ Пикъ-Грандъ. — На мѣновую торговлю. Отдашь вязку желѣзныхъ марокъ, получишь вязку бубликовъ.

— Какъ же живутъ, — спросилъ я, — съ такимъ заработкомъ?

— Не живутъ, помираютъ, — сказалъ Пикъ-Грандъ. — Я оттуда уѣхалъ въ Ростовъ-на-Дону, а тамъ еще хуже. Вся хроника обложена данью, копейка со строки. Если не заплатишь, то тебѣ и номеръ не пропустятъ.

— Скверно! — сказалъ я.

— Въ Казань поѣхалъ, — пожаловался Пикъ-Грандъ. — А тамъ цензура возстановлена, частнымъ образомъ, по просьбѣ газетчиковъ, въ видѣ особой любезности. И все-таки штрафуютъ… Я вольный казакъ. Мнѣ съ цензурой не жить…

Кстати сказать, я могу вполнѣ подтвердить сообщеніе Пикъ-Гранда. Будучи въ Казани, я видѣлъ въ редакціяхъ газетныя гранки, исчерканныя цензоромъ, видѣлъ также и номеръ газеты, оштрафованный за небрежность этой частной и любезной цензуры… Бываетъ. На свѣтѣ и не то бываетъ…

— Вы бы попробовали писать въ столичныя газеты, — посовѣтовалъ я.

— Пробуемъ давно. Вотъ посмотрите письмо.

Онъ подалъ мнѣ письмо секретаря большой столичной газеты весьма умѣреннаго направленія. Письмо просило присылать свѣдѣнія, «вполнѣ объективныя и возможно точнѣе провѣренныя».

— Провѣряешь, провѣряешь, — жаловался Пикъ-Грандъ. — А они пять строкъ напечатаютъ. На пересылку не хватаетъ. Потомъ я сталъ писать корреспонденціи на открыткахъ. Подъ конецъ и на открытки денегъ не стало хватать. Я покупалъ открытки съ частными объявленіями по полторы копейки штука и писалъ на нихъ.

Онъ показалъ мнѣ странное открытое письмо съ обыкновеннымъ трехкопеечнымъ штемпелемъ и печатной прибавкой: цѣна полторы копейки. Обѣ стороны были испещрены объявленіями. Только для адреса былъ оставленъ крошечный квадратикъ и на оборотѣ другой квадратикъ немного побольше для письма. На этомъ квадратикѣ тонкимъ перомъ и микроскопическимъ почеркомъ была написана корреспонденція.

Въ ней говорилось: «Къ сожалѣнію, общество трезвости встрѣтило препятствія»… Чернила были блѣдныя, и тутъ же сверху крупныя красныя буквы въ яркой виньеткѣ гласили: «Вездѣ покупайте коньякъ Асланова. Вездѣ».

— А какъ вы въ Мукденъ попали? — спросилъ я, чтобы перемѣнить разговоръ.

Мнѣ было тяжело слушать голодные разсказы газетнаго пролетарія.

Вязка построчныхъ марокъ за вязку бубликовъ. Хорошая жизнь.

— Я на своемъ вѣку попадалъ въ разныя мѣста, — сказалъ Пикъ-Грандъ. — Шестнадцати лѣтъ изъ дому ушелъ.

— Зачѣмъ?

— А затѣмъ… У отца было имѣніе. Сытая жизнь; все готовое. Я сталъ думать: «Зачѣмъ же я долженъ жить на всемъ припасенномъ. Что я за человѣкъ? Могъ ли бы я самъ себѣ пропитаніе добыть?!». Думалъ, думалъ, ушелъ. Пѣшкомъ ушелъ. Такъ долго шелъ, до Баку дошелъ.

— А въ Баку что дѣлали?

— Кули таскалъ. Хорошо кули таскать. Особенно, если ловко подаютъ на плечи. Такъ вкусно спина крякнетъ, какъ будто у верблюда. Носишь часъ, другой, ѣсть захочется. Потомъ, какъ пообѣдаешь да съ часъ отдохнешь, такое нетерпѣніе взойдетъ въ спину и въ плечи. Таскалъ бы, не перетаскалъ бы.

Онъ, кажется, серьезно увлекался этой верблюжьей идилліей.

— И долго вы кули таскали? — спросилъ я.

— Два года. Въ одно утро я подумалъ: надо запахъ перемѣнить. Очень большая вонь въ Баку. Было у меня двѣ рубашки. Я верхнюю продалъ за восемнадцать копеекъ, купилъ хлѣба и ушелъ на Каспій, на рыбные промыслы.

— А когда же вы газетчикомъ стали?

— Тогда же и сталъ. Поступилъ къ армянину. Собака былъ армянинъ, а рабочіе персы. Онъ ихъ обчекрыживалъ безъ всякой милости. Я объ немъ написалъ корреспонденцію, — мое первое дѣтище.

Онъ улыбнулся ласковой, почти нѣжной улыбкой.

— А дальше что?

— А дальше они, разумѣется, догадались. Пришлось уходить, а я не ушелъ. Армянинъ велѣлъ персамъ меня ногами пинать.

— Что же, пинали?..

— Конечно, пинали. Ихъ сорокъ человѣкъ, а я одинъ. Ножъ у меня былъ. Я двоихъ легонько окровянилъ.

— Какъ они не убили васъ?

Пикъ-Грандъ презрительно сморщился.

— Не съ ихнимъ рыломъ. Они и пинаться толкомъ не умѣютъ. Босые они, въ бабушахъ. Пнетъ ногой, а туфля въ сторону улетитъ. Я отъ ихняго пинанья уползъ въ море. Вонъ шахъ персидскій, — пошутилъ Пикъ-Грандъ, — не можетъ никакъ запинать своихъ депутатовъ. Я хочу написать ему письмо. Пусть онъ переобуетъ своихъ сарбазовъ изъ бабушей въ сапоги.

— Тегеранскіе казаки пинаются какъ слѣдуетъ, — возразилъ я въ тонъ. — Я думаю, полковникъ Ляховъ переобулъ ихъ въ подкованные сапоги.

— Послѣ того я въ городъ уѣхалъ обратно, сталъ газетчикомъ, — сказалъ Пикъ-Грандъ.

— Имѣли успѣхъ? — сказалъ я вѣжливо.

— Ого, — воскликнулъ Пикъ-Грандъ. — Знаютъ Пика на Каспіи, знаютъ и на Черномъ морѣ. Моя подпись ручательство. Вексель на чистую правду. Три раза меня высылали. Два раза въ тюрьму сажали. Посадятъ и выпустятъ. Убить хотѣли въ Хайтумѣ. Подсылали шпиковъ и провокаторовъ, да съ меня взятки гладки. Я вольный газетчикъ и баста.

— Какъ же вы въ Мукденъ попали? — вернулся я къ прежнему вопросу.

— Добровольцемъ, на собственный счетъ, — сказалъ Пикъ-Грандъ. — У меня въ то время былъ свой промыселъ рыбный, маленькій промыслишко, рублей на пятьсотъ, двѣ нефтяныя заявки. Я все продалъ, уѣхалъ въ Харбинъ. Они меня сначала принимать не хотѣли. А я объявилъ: — Хочу защищать свое отечество и не уѣду отсюда. Тогда они меня приняли и послали въ Читу крупу караулить.

— А вы что?

— А я дезертировалъ, — хладнокровно заявилъ Пикъ-Грандъ, — и опять пріѣхалъ въ Харбинъ, а оттуда на позиціи. Былъ я въ мундирѣ, никто меня не тронулъ. Гдѣ ѣхалъ, а гдѣ шелъ, до рѣки Шахе дошелъ, а тамъ какъ разъ — что надо, битва идетъ. Прошелъ я впередъ, дошелъ до генерала. — «Ты откуда?» — «Изъ Читы». — «Зачѣмъ ты сюда попалъ, такой сякой?» — «Драться пришелъ, ваше пре-ство!» — «Ахъ, ты… можешь ли ты отнести мой приказъ на лѣвый флангъ». — «Могу, ваше пре-ство». — Тутъ меня въ голову контузили гранатой…

Я не зналъ, какъ отнестись къ этому странному разсказу. Мѣшки и персы, построчныя марки и японскія гранаты. Все это было слишкомъ много для одного человѣка.

— Я и теперь въ Петербургѣ, — заговорилъ Пикъ-Грандъ, — тоже пойду въ Лигу обновленія флота. Приду и прямо скажу: «Не такъ вы дѣло дѣлаете. Не съ того конца». Я ихъ реформирую.

— Экъ вамъ неймется, — замѣтилъ я.

— Я патріотъ, — сказалъ Пикъ-Грандъ надменнымъ тономъ. — И что у меня есть, того я не оставлю. Есть у меня газетная работа, я съ голоду помру, а ее не оставлю. Конечно, я знаю, — принадлежу къ гербу и роду, записанному въ шестой книгѣ. И могъ бы надѣть дворянскую шапку съ кокардой: «не бей меня въ рыло», и тоже запѣть: «Задѣть мою амбицію я не позволю вамъ». Но у меня другая амбиція. Я представитель прессы, — общественное мнѣніе. Лопну, а не оставлю. И, если у меня отечество есть, его тоже не оставлю. Надо чинить, буду чинить, надо спихнуть, буду пихать, а развалиться не дамъ…