Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга [Старая орфография]

Въ уѣздѣ прошелъ слухъ, будто бы кружокъ интеллигентовъ пожертвовалъ на забастовку 25,000 руб. Хозяева испугались и уступили во всемъ. Рабочій день сразу сократился съ 15 часовъ на 10. Спросъ на рабочія руки соотвѣтственно выросъ въ полтора раза. Рабочая плата поднялась. Въ руки рабочихъ попали лишнія деньги передъ самой ярмаркой. Начался торговый подъемъ.

Безпорядки начались съ приходомъ полуроты солдатъ и продолжались непрерывно. Впрочемъ, и безпорядки были мирные и выражались, по словамъ офиціальнаго доклада, въ многочисленныхъ арестахъ (?).

Одно время даже собраніе фабрикантовъ просило губернатора убрать войска ради умиротворенія. Роль интеллигенціи была, по преимуществу, примирительная. Нѣкоторые даже получили одобреніе министра за спасеніе станового пристава отъ натиска рабочихъ. Въ то же самое время они были отданы подъ судъ за вмѣшательство въ дѣло полиціи. Дѣло протянулось до манифеста и утонуло въ забвеніи…

Однако именно эта мирная дѣятельность интеллигенціи подала поводъ къ ожесточенной враждѣ.

Купцы испугались.

По словамъ прокурора:

«Идея коопераціи была ненавистна купцамъ. Опасно было уже и то, что создался новый пріютъ, куда люди могутъ идти за работой, помимо нихъ. Богородская забастовка несла съ собой непосредственную опасность для кармана заводчиковъ. И съ этого же момента возможно установить связь съ событіями 24 октября»…

Заводчики составили синдикатъ, но этого было мало.

Они старались уговаривать собственныхъ рабочихъ.

«Злонамѣренные люди хотятъ устроить забастовку. Мы закроемъ заводы, хоть на два мѣсяца. У насъ капиталовъ много».

Городскіе мѣщане, однако, стали интересоваться богородскими дѣлами. Нужно было обратить ихъ вниманіе въ другую сторону.

Среди земскихъ служащихъ началось броженіе.

8 іюля Елизвой Серебровскій созвалъ собраніе для того, чтобы «обсудить положеніе».

Купцы воспользовались удобнымъ случаемъ. На базарахъ стали говорить, что земскіе служащіе хотятъ прибавки жалованья, а платить придется крестьянамъ и купцамъ.

Пускались въ дѣло обычныя обвиненія. Чичеринъ говорилъ на пароходѣ «Наслѣдникъ»: «Надо заявить, что они идутъ противъ царя. Тогда, если избить ихъ, ничего не будетъ».

Эти обвиненія падали на благодарную почву. Въ день собранія къ земской управѣ сошлась огромная толпа народа. Начало дня было совсѣмъ какъ въ Твери, но до свалки не дошло. Земскіе служащіе были всѣ въ сборѣ, и черносотенцы не рѣшались напасть.

— Подождите, — кричали они, — мы послѣ наверстаемъ.

Какъ я уже упоминалъ, подкупъ и угощеніе тоже пускались въ дѣло.

Одинъ изъ мѣстныхъ обывателей попросилъ у Серебровскаго милостыню.

— Зачѣмъ тебѣ? У тебя свой домъ.

— Выпить хочется, — сказалъ проситель и потомъ прибавилъ: — я удивляюсь: такого добраго барина бить велятъ.

Вскорѣ послѣ того къ г-жѣ Серебровской явился мѣстный босякъ, Гогинъ, съ полѣномъ въ рукахъ и попросилъ рубль. Онъ говорилъ: «Это полѣно я могу обратить и противъ васъ, и противъ тѣхъ, кто меня нанялъ».

Впрочемъ, пострадавшіе отмѣчаютъ отсутствіе «босой команды» среди погромщиковъ.

Громили и убивали: городскіе мѣщане, прядильщики, дьячокъ, тюремный надзиратель…

Удобный случай представился только во время манифеста.

24 октября кричали въ толпѣ передъ управой: «Нельзя пропускать. Вотъ мы имъ покажемъ манифестъ».

Послѣ молебна членъ суда Усть-Волжскій всталъ на табуретку передъ толпой и началъ объяснять манифестъ. Серебровскій не утерпѣлъ, высунулъ голову изъ окна и крикнулъ: «Свободному крестьянину, свободному рабочему, свободному народу, ура!»

Толпа зашумѣла. На табуретку поднялся Романовъ, его стащили прочь, и, по выраженію одного изъ свидѣтелей, «пошла потѣха».

Самый погромъ отличался звѣриной жестокостью и слѣпотой.

Романовъ былъ человѣкъ совершенно чужой и никому неизвѣстный въ Горбатовѣ. Онъ пріѣхалъ изъ Нижняго за два дня передъ этимъ по земскимъ дѣламъ и, по выраженію свидѣтелей, попалъ, какъ куръ во щи.

Послѣ погрома убійцы стали говорить, что Романовъ будто бы велъ агитацію среди новобранцевъ и требовалъ у священника Алмазова служить «молебенъ безъ иконъ», но воинскій начальникъ и священникъ не поддержали этого утвержденія. Я упоминалъ, что во время молебна Романовъ молился горячо и со слезами.

Чичеринъ на судѣ показалъ: Романовъ кричалъ: «Свобода, царя не надо. Да здравствуетъ республика! Ура!»

Но цѣлый рядъ свидѣтелей удостовѣрилъ, что Романовъ не успѣлъ даже рта раскрыть.

По словамъ свидѣтеля Соколова, — его били за то, что полѣзъ на скамейку. Били бы всякаго, кто сталъ бы говорить.

Романова и Горбунова повалили на землю и избили до полусмерти. Поворачивали и били. Били и смотрѣли, есть ли духъ… Но они были еще живы. Ихъ унесли въ больницу и сдѣлали имъ перевязку. Почти тотчасъ же убійцы ворвались въ больницу и добили ихъ. По медицинскому осмотру, у Романова вся кожа съ головы была содрана, какъ скальпъ, кожа съ лица была сорвана клочьями и заворочена кверху. Горбунову былъ забитъ въ глотку деревянный колъ, на головѣ было пятнадцать рваныхъ ранъ…

— Потѣшились, — хвастался потомъ Чичеринъ.

Этотъ Чичеринъ какая то каннибальская фигура. Онъ рѣзалъ Романову лицо склянкой и приговаривалъ: «Слава Богу, сподобилъ Господь принять».

По свидѣтельству прокурора, когда читали протоколы осмотра искалѣченныхъ труповъ, на лицѣ Чичерина и нѣкоторыхъ другихъ подсудимыхъ играла улыбка.

«Возможно, что они и теперь разсчитываютъ на безнаказанность, — сказалъ возмущенный прокуроръ, — на какія-нибудь внѣшнія силы, но здѣсь въ этомъ безпристрастномъ храмѣ правосудія ихъ надежды во всякомъ случаѣ будутъ тщетны».

Разсчеты погромщиковъ, какъ извѣстно, оправдались. Мнѣ разсказывали мѣстные люди: Раньше, во время суда они опустили голову, а теперь опять задрали носъ: «Надо, говорятъ, было всѣхъ перебить. А то непріятности вышли, свидѣтели, суды, — никто бы не показывалъ».

Съ другой стороны, прокуроръ и весь окружной судъ поплатились серьезными непріятностями за свою смѣлость.

Послѣ двойного убійства толпа громилъ хлынула къ дому Серебровскаго. По дорогѣ нашли бывшаго волостного писаря Сергѣя Мерзлова и избили его до безчувствія.

Били также Макарова, Смирнова и другихъ.

Дѣти Серебровскаго, Елизвой, 12 лѣтъ, и Нина, 14 лѣтъ, спрятались на чердакѣ, но ихъ нашли. Чичеринъ говорилъ, что ихъ надо убить, но другіе возражали: «не надо!»

Они опять убѣжали и спрятались въ банѣ.

— Я Чичерина знаю, — сказалъ мальчикъ на судѣ.

— Какъ не знать, — возразилъ Чичеринъ съ усмѣшкой. — Вмѣстѣ съ отцомъ у насъ въ усадьбѣ прокламаціи раскидывалъ.

Мальчикъ трясся и молчалъ.