Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга [Старая орфография]

— Какъ это?

— Все потребляетъ ничего не работаетъ, — сказалъ онъ, подражая туземному акценту. — Фабрикъ, заводовъ нѣтъ, только одна труба на электрическомъ заводѣ. Но больше полгорода въ трубу вылетѣло.

Я пропустилъ мимо ушей этотъ плохой каламбуръ.

— Дворянство отъ революціи совсѣмъ разорилось, — продолжалъ чиновникъ. — Теперь изъ деревни, кажется, никто больше двухъ тысячъ не получаетъ. Даже кутить перестали. Прежде здорово кутили, теперь не раскутишься… Прощайте!..

Онъ привѣтливо простился съ нами и сошелъ внизъ къ вагону фуникулёра.

— Видите, какой, — сердито сказалъ мой сосѣдъ слѣва, — дѣлецъ, въ сановники смотритъ, а самъ вышелъ изъ бѣднаго званія, кухаркинъ сынъ, на мѣдныя деньги учился. Это надо бы помнить… Ну, Богъ съ нимъ… Лучше скажите, что новаго въ Петербургѣ?

— А у васъ что новаго?

— На почтѣ были? — отрывисто спросилъ сосѣдъ.

— Былъ.

— А въ банкѣ гдѣ-нибудь были?

— Тоже былъ.

— Ну, вотъ, видѣли?

Я заходилъ въ этотъ день на почту и въ два банка. Повсюду у входа внутри стояли городовые съ револьверами и солдаты съ ружьями. Они лѣниво осматривали входящую публику и обыскивали по выбору то того, то другого.

— Пріѣзжалъ сюда весною сотрудникъ «Новаго Времени», — разсказывалъ сосѣдъ, — слѣдствіе производить о нашемъ сепаратизмѣ. Все у «союзниковъ» спрашивалъ. Напѣли ему. Потомъ пошелъ на почту. Его какъ разъ захотѣли обыскать. Онъ заспорилъ. — Ну, такъ пойдемъ въ участокъ. — Кричитъ: «Я русскій человѣкъ, сотрудникъ „Новаго Времени“» — «Ну, не разговаривай! Петровъ, дай-ка ему по шеѣ». На другой день телеграфируетъ въ газету: «Сейчасъ убѣдился, — русскому человѣку нѣтъ житья на Кавказѣ. На почтѣ меня обыскали, хотѣли избить. Туземцы въ туземныхъ одеждахъ безнаказанно проходятъ мимо». Каковъ выводъ, а?

— Для чего эти караулы?

— Экспропріаціи у насъ, — объяснилъ сосѣдъ. — Каждый Божій день. Такъ все перепуталось. Дружинники, охранники, анархисты, монархисты. Кто что дѣлаетъ, нельзя разобрать. Теперь стали дѣтей красть. У Юзбашева украли сына. Такой розыскъ пошелъ, что твой Шерлокъ Холмсъ. Сколько денегъ стоило, тысячъ десять. А потомъ, по доброму совѣту, пришлось заплатить похитителямъ. Полюбовно и для всѣхъ выгодно. Теперь еще у Харазова сына украли. Опять розыскъ. Шерлокъ Холмсъ даетъ знать отцу: «Мы напали на вѣрный слѣдъ, но требуются большіе расходы». И даже такъ заказываетъ: «Пусть не безпокоятся, мы имѣемъ точныя свѣдѣнія, что мальчикъ чувствуетъ себя очень хорошо».

— Та-акъ!..

— Мы, знаете, ходили объясняться съ вышнимъ начальствомъ, а намъ сказали: «Въ Петербургѣ такое мнѣніе, что въ этихъ платежахъ показывается неистощимое богатство Кавказа. Каждый день только цифры мелькаютъ, десять, двадцать, тридцать тысячъ. У васъ, стало быть, денегъ несмѣтное число».

— Правда ли, что объ насъ въ Петербургѣ такъ полагаютъ? — спросилъ сосѣдъ.

— Въ Петербургѣ полагаютъ, — сказалъ я полушутя, — что васъ подтянуть надо.

— Подтянуть, — нервно повторилъ сосѣдъ. Куда еще подтянуть?

— Я не знаю.

— Вы думаете, мы на розахъ покоимся? — крикнулъ сосѣдъ. — Либеральный режимъ?

— Я ничего не думаю.

— Знаете ли вы, что съ нами дѣлаютъ? Про бурки слыхали?

— Про какія бурки?

— Кавказскія бурки. Въ этомъ нашемъ городѣ всему народу запрещено бурки носить, лѣтомъ и зимою.

— Зачѣмъ.

— Говорятъ, подъ полою можно бомбы таскать. Но что же бѣдному надѣть, пальто? Бурка стоитъ четыре рубля, а пальто пятнадцать. Есть у меня знакомый старикъ, былъ на войнѣ добровольцемъ, имѣетъ четыре Георгія. Онъ просьбу подавалъ о разрѣшеніи бурки. «Я, говоритъ, лѣтомъ въ черкескѣ хожу, а зимою холодно. Я старикъ». Ничего не вышло. Ѣздить верхомъ нельзя. На велосипедѣ — тоже. Даже верхъ у экипажа нельзя поднять, дождь или не дождь.

Я вспомнилъ экипажные указы императора Павла. «Либеральный режимъ» на Кавказѣ что-то смахивалъ на военныя поселенія.

— А видѣли сѣтку на балконахъ?

— Видѣлъ…

Всѣ балконы трактировъ, харчевенъ и чайныхъ сверху до низу были одѣты густой проволочной сѣткой.

— Все противъ бомбъ, — говорилъ сосѣдъ. — Будто на худой конецъ не могутъ изъ окна бросить?..

Воображаю, какъ сладко сидѣть въ жаркій полдень подъ такой сѣткой…

— Подтянули насъ, — кричалъ сосѣдъ, — какъ тугую супонь. Дышать нечѣмъ. Скоро спина лопнетъ. Экспропріаціи, экспропріаціи, насъ обдираютъ, и мы же еще виноваты. Вмѣсто защиты на насъ экзекуціи посылаютъ. Слыхали, небось?

Мой собесѣдникъ внезапно успокоился. Только губы поджалъ и глаза прищурилъ. Онъ посмотрѣлъ на меня холодно, почти враждебно.

— Насъ не подтянешь больше, — сказалъ онъ. — Некуда. Мы такъ живемъ, что хуже не будетъ. Лучше можно сдѣлать, а хуже нельзя. Сколько съ народомъ ни ссорься, а мириться придется..

На дворѣ была ночь. Мы сѣли въ вагонъ и стали спускаться внизъ въ черную тьму. И когда мы были внизу у входа въ предмѣстье, вверху на стѣнѣ блеснула яркая звѣзда изъ электрическихъ рожковъ. То былъ прощальный привѣтъ съ фуникулёра. Звѣзда блеснула и погасла, ибо на электричество скупились. И стало темнѣе, чѣмъ прежде.

Я былъ безоруженъ по петербургской привычкѣ. Но всѣ другіе заботливо ощупывали револьверы въ карманѣ на случай нападенія. Потомъ мы разошлись въ разныя стороны.

Пріятная страна…

Въ бытность мою въ Тифлисѣ мнѣ случилось зайти въ городскую думу. Сторожъ Монтинъ, старикъ лѣтъ семидесяти, повелъ меня посмотрѣть главный залъ. Залъ этотъ очень изященъ. Онъ отдѣланъ рѣзнымъ дубомъ и орѣхомъ. Въ немъ окна высокія, стальныя рѣшетки и лѣпные потолки.

Монтинъ — старикъ угрюмаго вида. У него сына убили на манифестаціи въ Баку. Потомъ привезли тѣло въ Тифлисъ и устроили торжественныя похороны. Послѣ московскихъ похоронъ Баумана это вторыя по пышности освободительныя похороны.

Старый Монтинъ вспоминаетъ о сынѣ не очень охотно.

— Было, прошло, — говоритъ онъ кратко. Онъ оживляется только тогда, когда говоритъ о землѣ.

На что ему земля, Богъ знаетъ. Руки у него трясутся. Ничего у него нѣтъ.

— Были плуги да быки, все уничтожилъ, — говоритъ онъ съ сожалѣніемъ.

Онъ готовъ все забыть. Смерть сына и бойню, но о землѣ онъ ни за что не забудетъ.

— Я надѣюсь, правительство облагоразумится, — говоритъ онъ съ неожиданнымъ благодушіемъ. — Мы чего просимъ, — хоть чуточку землицы…

Тифлисъ сталъ городомъ трагическихъ воспоминаній. Чуть не на каждомъ углу вамъ разсказываютъ что-нибудь и показываютъ мѣсто.

— Вотъ здѣсь они набросились на князя Голицына. Четверо ихъ было, рабочіе… Кинжалами рубили, но не могли разрубить панцыря, весь мундиръ изорвали. Изранили лицо. А княгиня закрывала его своимъ тѣломъ. А потомъ они убѣжали сквозь эти кусты. Гимназистъ Лоладзе, извѣстный потомъ, шелъ по дорогѣ и указалъ казакамъ. Вотъ здѣсь домъ Лоладзе. Отецъ его былъ частный приставъ.