Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія [Старая орфография]

— Скверно живу!.. — прибавляетъ онъ въ видѣ комментарія. — Оленей пять, лодки нѣтъ… Ни я оленный, ни я сидячій!.. Такъ, выродокъ!..

— А гдѣ ваша лодка? — спрашиваетъ онъ опять уже другимъ, дружелюбнымъ тономъ.

Мы спускаемся внизъ и опять начинаемъ переходить черезъ рѣчку. Приливъ уже начался, и обмелѣвшее устье снова затоплено. Мѣстами вода хватаетъ намъ по щиколотку. Камни стали скользки, и вода, которая окружаетъ ихъ, сдѣлала наши ноги неловкими. Саша дѣлаетъ невѣрный шагъ, срывается прямо въ рѣчное русло и погружается по поясъ. Чрезъ минуту онъ опять на мелкомъ мѣстѣ, двѣ струи воды выливаются изъ кармановъ его куртки.

— Хорошо, что карманы дырявые! — философски замѣчаетъ онъ.

Я утѣшаю его тѣмъ, что вода, въ которой онъ выкупался, не соленая, а прѣсная.

Мы угощаемъ нашего гостя чаемъ, онъ приходитъ въ прекрасное расположеніе духа.

— Слышали новость? — внезапно спрашиваетъ онъ, таинственно прищуривая одинъ глазъ.

— Съ западной тундры пришелъ человѣкъ, Рульта по имени, говоритъ: изъ царской земли пришло, нарисовано на бумагѣ, спустится съ неба человѣкъ… не здѣшній, тамошній… — онъ указываетъ рукою вверхъ, — на большомъ пузырѣ, въ плетеной корзинѣ… Рульта говоритъ, — самъ видѣлъ: нарисовано, какъ живой.

Спустится верхній человѣкъ на нашу землю, не къ русскимъ, не къ американскимъ, прямо къ полевымъ жителямъ, объявитъ приказъ отъ Того… отъ Стараго… — онъ опять показываетъ рукой вверхъ, — чтобы каждый человѣкъ былъ постоянно сытъ, имѣлъ бы новый чайникъ, котелъ, топоръ, ружье, большой ножъ, малый ножъ, — пересчитываетъ онъ по пальцамъ, — олени чтобъ больше не падали отъ хворости, люди не умирали бы отъ заразы, русскіе купцы не надували въ торговлѣ…

Онъ останавливается и съ торжествомъ смотритъ на насъ, наслаждаясь произведеннымъ эффектомъ. Это послѣдніе отголоски объявленій объ экспедиціи Андрэ, только теперь проникшіе въ самое сердце тундры.

Мы устали и ложимся спать въ большой сѣрой палаткѣ, натянутой на шестахъ. Приливъ все растетъ и даетъ бурѣ новую силу, море побѣлѣло отъ пѣны, прибой реветъ такъ, что заглушаетъ голоса говорящихъ. Мы съ нѣкоторымъ опасеніемъ разсматриваемъ на берегу предѣльную линію воды, но она далеко ниже нашего ночлега.

Оленеводъ остался съ нами, ибо ничто его не призываетъ домой. Стеречь пять оленей и безъ него есть кому. Но прежде чѣмъ войти въ палатку, онъ останавливается на берегу и окидываетъ внимательнымъ взоромъ бушующіе валы.

— Бурное море! — говоритъ онъ задумчиво.

— Теперь что, теперь тихо!.. Осенью бываетъ худо, брызги бьютъ черезъ взгорье и замерзаютъ наверху, живущіе у берега глохнутъ, мать не слышитъ, какъ ребенокъ плачетъ на рукахъ…

— И кто ему ввѣряется, тотъ гибнетъ!..

Черезъ четверть часа мы всѣ спимъ какъ убитые. Шумъ прибоя убаюкалъ насъ, и въ послѣднія минуты мутному сознанію казалось, что твердый берегъ вздрагиваетъ отъ каждаго удара и колышется, какъ зыбка.

Трахъ!.. Холодная волна вкатывается въ палатку, сквозь полуоткрытую дверь. Мелкія вещи всплываютъ. Мы вскакиваемъ съ испугомъ, мокрые съ головы до ногъ. Довѣряться полярному морю дѣйствительно нельзя. Вѣтеръ еще усилился и пригналъ съ собою цѣлыя водяныя хляби, предѣльная черта давно покрыта, а приливъ, подгоняемый бурей, все растетъ и растетъ. Волны ведутъ на насъ настоящую аттаку. Вокругъ клади озеро, лодка до половины въ водѣ и безпомощно перекатывается съ борта на бортъ при каждомъ новомъ толчкѣ. Волны лѣзутъ подъ самое взгорье, на песчаномъ берегу осталось уже очень мало мѣста; мы бросаемся вытаскивать наверхъ ящики и тюки, падаемъ на каждомъ подъемѣ, снова поднимаемся, спѣшимъ, суетимся. Подмокшія шкуры мы разстилаемъ на камняхъ, благо вверху сухо, съ чрезвычайными усиліями поднимаемъ намокшую лодку, которая все задѣваетъ носомъ за глинистый край взгорья и не хочетъ двигаться выше, потомъ переносимъ палатку и свои постели. Теперь мы можемъ снова улечься на покой. Утро уже начинается, но у насъ много досуга впереди, ибо буря не скоро отпуститъ насъ съ мѣста.

Прошло десять дней. Мы ѣхали и останавливались, пережидали противный вѣтеръ и бурю и опять пускались въ путь. Мертвая зыбь, приходящая послѣ бури, качала насъ на своихъ широкихъ волнахъ, внезапный шквалъ срывалъ паруса; на одномъ слишкомъ крутомъ берегу мы опрокинули лодку и чуть не потопили все свое имущество. Мы мокли въ соленой водѣ до пояса, дождь поливалъ насъ сверху, но мы не обращали на это вниманія и превратились въ какихъ-то амфибій, какъ будто холодная вода была нашей природной стихіей.

Теперь мы у Чукотскаго мыса въ Имтунѣ, небольшомъ, но зажиточномъ эскимосскомъ поселкѣ. Хозяинъ передняго шатра, Упакъ, имѣетъ двѣ лавки, купленныя отъ американцевъ и наполненныя товарами. Онъ моложе Кувара, живущаго на Чаплинѣ, но богатство его растетъ, и онъ питаетъ честолюбивую надежду скоро сравняться съ первымъ богачемъ побережья, ибо морской богъ любитъ Имтунъ, и киты еще приходятъ подъ этотъ огромный черный мысъ.

Жители Имтуна оказали намъ такой же радушный пріемъ, какъ и на мысѣ Чаплина. Упакъ открылъ передъ нами двери обоихъ складовъ.

— Берите, что нужно! — предлагалъ онъ. — Что только глаза увидятъ, то и тащите!

Если мы стѣснялись, онъ сердился.

— Вы думаете, я хуже Кувара, — говорилъ онъ обидчиво. — Берите! Придутъ американцы, возьму у нихъ еще больше прежняго.

Онъ показывалъ намъ черныя связки усовыхъ пластинъ, похожихъ на полосовое желѣзо, и бѣлыя гирлянды крупныхъ моржовыхъ клыковъ, наполнявшія чердаки его складовъ.

— Развѣ у меня купить нечѣмъ? — прибавилъ онъ съ гордостью. — Американскіе дружки рубашку съ тѣла отдадутъ за такое!..

Анадырщики, пользуясь его щедростью, каждый день приносили что-нибудь новое. Они вырядились въ суконное платье, привезенное изъ С.-Франциско, надѣли рубахи съ воротничками и лакированные башмаки со скрипомъ. Все это, разумѣется, было не по мѣркѣ и сидѣло вкривь и вкось.

Засѣдая у костра передъ дверью палатки, мои новые франты походили теперь на группу огородныхъ пугалъ, сбѣжавшихъ отъ подневольной скуки у капустныхъ грядъ на дальній сѣверъ.

Упакъ, однако, и этимъ не удовольствовался и самъ принялся натаскивать въ нашу палатку самые разнообразные предметы: принесъ мѣшокъ муки, куль сахарнаго песку, ящикъ виргинскаго табаку, боченокъ пороху, даже коробку душистаго мыла, которое для насъ было почти такъ же безполезно, какъ и для туземцевъ. Я наотрѣзъ отказался отъ всѣхъ приношеній, тѣмъ болѣе, что наша небольшая лодка и безъ того была перегружена, но Упакъ такъ огорчился, что едва не расплакался.

— Вы, должно быть, не считаете имтунцевъ друзьями, — упрекалъ онъ насъ, — вы, русскіе!.. Берите! Когда я пріѣду къ вамъ, тоже возьму, что будетъ нужно!..