Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія [Старая орфография]

— У бѣлыхъ людей тоже есть шаманы! — объяснялъ Уванъ толпѣ. — Эти шаманы большіе люди, друзья начальниковъ, всю жизнь только и дѣлаютъ, что шаманятъ, и отецъ бѣлыхъ людей (президентъ) посылаетъ имъ за это пищу и ткани… Богъ бѣлыхъ людей далъ имъ большую шаманскую книгу; эта книга даетъ счастье въ промыслѣ и защиту противъ болѣзни, и изъ нея бѣлые люди учатъ своихъ дѣтей; когда они ведутъ себя худо, пьютъ много рому, обманываютъ въ торговлѣ, слишкомъ много дерутся, Ему становится скучно, и Онъ говоритъ свои мысли маленькимъ мальчикамъ, чтобы они выросли великими шаманами и, устрашая, учили сосѣдей… Богъ дулъ вѣтромъ, плевался пламенемъ, скрадывалъ людей въ темнотѣ, какъ свою добычу. Однажды, когда бѣлые люди стали слишкомъ злобны (все время дрались и пили водку, — пояснилъ Уванъ), — Бога такъ забрало за сердце, что онъ послалъ Своего родного Сына съ приказомъ, чтобы они перестали. Сынъ Божій сталъ воскрешать мертвыхъ и кормить голодныхъ, но большой злой начальникъ съ товарищами разсердился и велѣлъ Его убить (все равно, какъ капитанъ Кауперъ, — пояснилъ Уванъ, называя имя китоловнаго капитана, который прославился варварскимъ обращеніемъ съ туземцами лѣтъ тридцать тому назадъ). Но Сынъ умеръ не настояще и черезъ три дня ожилъ, поднялся на небо къ Своему Отцу и сказалъ Ему: «Смотри, что со Мной сдѣлали злые начальники!»

— Молодые люди изъ одной лодки съ Божіимъ Сыномъ, вмѣстѣ съ Нимъ ловившіе рыбу, остались на землѣ и стали ходить изъ поселка въ поселокъ, научая людей, чтобы они не обижали, не обманывали и не грабили одинъ другого…

— Но бѣлые люди ихъ никогда не слушали! — прибавилъ Уванъ, въ видѣ собственнаго комментарія.

— Такъ говорили ученики Божьяго сына и дѣти ихъ дѣтей, и правнуки правнуковъ, и теперь отецъ бѣлыхъ людей прислалъ вотъ этого молодого шамана, чтобъ разсказать эти разсказы и повторить слова жителямъ на обоихъ берегахъ этого моря и на всѣхъ островахъ…

Такова была христіанская проповѣдь въ вольномъ изложеніи Увана. Чтобъ подкрѣпить ее, докторъ роздалъ чаплинцамъ два или три десятка яркихъ картинокъ духовнаго содержанія. Они съ жадностью схватили ихъ, какъ пеструю новинку, но, разумѣется, смыслъ изображеній оставался для нихъ загадкой. Казакъ мой, порядочно говорившій по-чукотски, тоже почувствовалъ религіозное рвеніе и сталъ объяснять чаплинцамъ значеніе картинъ, подражая Увану въ своихъ объясненіяхъ и за каждымъ словомъ упоминая шамановъ. У него выходило, однако, русскіе шаманы, а не шаманы бѣлыхъ людей, какъ у Увана.

— Врутъ, должно быть, шаманы! — сказалъ ему одинъ старикъ, все время внимательно слушавшій. — У насъ такъ врутъ здорово; и сказочники врутъ, и гадальщики… Должно быть, у васъ не лучше!..

Наконецъ прихожане разошлись по домамъ, и мы отправились обѣдать, но на этотъ разъ намъ не удалось насладиться воскресными произведеніями золотого повара. Въ миссію прибѣжалъ мальчикъ и сообщилъ, что чаплинцы уже грузятъ лодки и что если мы хотимъ ѣхать, то намъ слѣдуетъ поторопиться. Спутники мои, очевидно, только ждали воскресной службы, какъ назидательнаго зрѣлища, и теперь окончательно заторопились домой на зло туману и вѣтру.

Черезъ часъ наши лодки уже качались въ бурномъ проливѣ, поднявъ кверху свои высокіе, островытянутые паруса. Крайній форпостъ культурной Америки остался сзади и всплывалъ въ памяти, какъ рядъ картинъ въ калейдоскопѣ, но ярче всего стояла передо мной худощавая фигура доктора Лерриго, когда онъ стоялъ на берегу въ своей неуклюжей оленьей курткѣ и махалъ бѣлымъ платкомъ, опять одинъ-одинешенекъ, ибо ни Крагъ, ни Игнъ не захотѣли сопровождать насъ на берегъ.

Анадырь, 1901.

— Держи влѣво!

Легкая кожаная лодка прыгаетъ съ волны на волну, какъ большая летучая рыба.

Низко спущенный парусъ раздулся отъ попутнаго вѣтра и покрылъ, какъ бѣлая мантія, плечи человѣка, сидящаго на носу. Маленькій парусъ вверху полощется, какъ птичье крыло, натягиваетъ, какъ игривый конекъ, костяныя удила и тонкія ременныя возжи, замотанныя внизу на желѣзный крюкъ. Мачта, со всѣхъ сторонъ укрѣпленная ремнями, вздрагиваетъ при каждомъ порывѣ вѣтра и гнется то вправо, то влѣво, моржовые ремни натягиваются и жалобно сотрясаются, какъ огромныя струны. Деревянное гнѣздо мачты глухо потрескиваетъ, кожаное днище глухо гудитъ. Мнѣ кажется порой, что наша лодка есть исполинская арфа, брошенная на произволъ океана, и только летучій вѣтеръ мимоходомъ играетъ на ея туго натянутыхъ струнахъ.

— Отдай шкотъ!

Вѣтеръ налетѣлъ порывомъ, нижній край паруса заполоскался въ воздухѣ, мы отпускаемъ веревки, парусъ взлетаетъ такъ высоко, что линія черныхъ утесовъ впереди носа внезапно выплываетъ изъ-подъ его бѣлаго покрова. Человѣкъ на носу перегнулся черезъ бортъ. Онъ напряженно смотритъ впередъ, ибо намъ изъ-за паруса ничего не видно, и онъ указываетъ кормчему, куда направлять лодку.

— Отдай по вѣтру!

Съ правой стороны тянется берегъ, черные и голые утесы, какъ будто обожженные пожаромъ. Море изъѣло ихъ, прогрызло въ нихъ пещеры и зубчатые ходы, и даже въ самую тихую погоду волны шипятъ и прыгаютъ у этихъ отвѣсныхъ стѣнъ, и взапуски брыжжутъ вверхъ бѣлой пѣной, какъ будто стараясь измѣрить, кто брызнетъ выше. Внизу нѣтъ пристани, вверху ни клочка травы. Когда погибнетъ человѣчество и земля окостенѣетъ отъ холода, берега послѣдняго моря будутъ имѣть именно такой видъ.

Слѣва безконечный океанъ, вскипающій мелкой рябью, похожей на конвульсивную дрожь, и блещущій странными зелеными искрами подъ холодно-яркими, натянуто-веселыми лучами незаходящаго лѣтняго солнца.

Уже третій день мы въ дорогѣ. Покинувъ вольные поселки туземцевъ на никому невѣдомыхъ мысахъ Берингова моря, мы пустились въ обратный путь къ крайнему предѣлу цивилизованнаго міра. Мы ѣдемъ по бурнымъ волнамъ Великаго океана, гдѣ даже китоловные пароходы не считаютъ себя въ безопасности, и несетъ насъ утлая и легкая скорлупа, а отъ зеленой пучины отдѣляетъ моржовая кожа, которую легко прорѣзываетъ каждый острый камешекъ на берегу. Здѣсь торговая дорога туземныхъ мореходовъ; по ней съ незапамятныхъ временъ въ теченіе цѣлыхъ тысячелѣтій ѣздятъ такія же лодки съ парусами изъ выдѣланной кожи, какія видѣлъ Цезарь у древнихъ кельтовъ, съ гребцами въ косматой одеждѣ изъ звѣриныхъ шкуръ, съ короткими веслами въ видѣ лопатокъ и длинными костяными гарпунами для попутнаго промысла тюленей.

Мы ѣдемъ какъ туземцы. Пугливо наблюдаемъ за вѣтромъ, при первомъ признакѣ опасности выбрасываемся на берегъ, ночуемъ подъ лодкой, по цѣлымъ днямъ ищемъ дичи на пустынныхъ берегахъ, мокнемъ въ холодной водѣ, собираемъ скудное топливо для небольшого костра, выносимъ лодку на рукахъ на скалистый берегъ, чтобы она не изрѣзалась о камни, переносимъ ее на плечахъ черезъ песчаныя косы, сушимъ ее, смазываемъ жиромъ, ходимъ за ней, какъ всадникъ за любимымъ конемъ.