Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія [Старая орфография]

Три слесаря возятся у машины, постукивая неизбѣжными молотками по колесамъ.

— Въ чемъ дѣло? — тревожно спрашиваетъ со всѣхъ сторонъ публика.

— Ни въ чемъ! — сухо отвѣчаетъ желѣзнодорожный чинъ, распоряжающійся осмотромъ.

— Разгоните публику!.. — прибавляетъ онъ черезъ плечо и презрительно отворачивается.

Мы невольно оглядываемся вокругъ. Нигдѣ нѣтъ ни пѣшей, ни конной стражи, а пассажировъ набралась дѣлая толпа. Ужъ не спиритъ ли предъ нами, распоряжающійся невидимыми духами? Офицеры начинаютъ ругаться. Но мы не приняли во вниманіе рессурсовъ желѣзнодорожной техники. Публика столпилась на запасномъ пути, гдѣ на заднемъ планѣ формируется поѣздъ для отправки на югъ, и вотъ отъ поѣзда отдѣлился огромный локомотивъ и, сердито пыхтя, направился впередъ, прямо на дерзкую публику. Предъ такимъ внушительнымъ аргументомъ приходится ретироваться въ вагонъ.

— Все равно, здѣсь ночевать будемъ, — напутствуютъ насъ три слесаря изъ-подъ локомотива. — А завтра — что Богъ дастъ!

Ночевать, такъ ночевать, но предварительно не худо бы напиться чаю. Оба отдѣленія вагона, плебейское и генеральское, вступаютъ въ дипломатическіе переговоры относительно того, кто первый воспользуется правомъ вскипятить воду въ бродяжескомъ котелкѣ. Каждое отдѣленіе настаиваетъ на первенствѣ, но проводникъ остался при особомъ мнѣніи. Онъ жаритъ фазана на сковородѣ, занялъ всю печку и ничего знать не хочетъ.

— Дайте чоловику поисты! — ворчливо заявляетъ онъ и широко раскрываетъ обѣ двери изъ своего помѣщенія.

Невообразимый чадъ распространяется по вагону.

Мы торопливо открываемъ въ своемъ отдѣленіи настежь окна, но генералъ боится сквозного вѣтра. Онъ кашляетъ, чихаетъ и, наконецъ, начинаетъ протестовать.

— Закрой двери! — приказываетъ онъ шипящимъ, но не совсѣмъ увѣреннымъ тономъ. — Ты меня уморишь!..

— Та що жъ, — хладнокровно возражаетъ проводникъ. — Якъ шо той, дакъ той!

Онъ снимаетъ жаркое съ огня и, бросивъ генеральскому отдѣленію взглядъ столь же загадочный, какъ и его слова, начинаетъ кипятить чайникъ, демонстративно повернувъ его носкомъ въ нашу сторону. Очевидно, мы будемъ пить чай прежде генерала…

Вечеръ тянется медленно; никому не хочется спать.

— А здѣсь безъ билета высаживаютъ! — внезапно сообщаетъ пепельный чиновникъ.

Повидимому, это просто отрывки личныхъ воспоминаній, ибо онъ ѣдетъ десятый день.

— О, Господи! — потягивается одинъ изъ офицеровъ. — Хоть бы высаживать стали!.. Я бы, по крайней мѣрѣ, руки размялъ, а то мускулы совсѣмъ ослабѣли.

— А помнишь, — говоритъ другой офицеръ, — въ кафешантанѣ, на прошлой недѣлѣ?.. Повѣрите ли? — обращается онъ, смѣясь, къ сосѣдямъ. — Такъ рука расходилась… Пили мы съ товарищами. Подходитъ лакей со счетомъ. «А, ты мнѣ счетъ!» Бацъ его по мордѣ! Подбѣгаетъ буфетчикъ. «Извините, пожалуйста, ваше высокоблагородіе! Мы знаемъ, что господа сами платятъ!» Бацъ и его по мордѣ!.. Такъ рука расходилась: съ сосѣдомъ только-что чокнулся, а тутъ и его по мордѣ!..

Начинаются всевозможные разсказы о дракахъ въ Манчжуріи.

— А у насъ въ N, — говоритъ казачій сотникъ, — въ одной фанзѣ два пріятеля жили… Такіе чудаки. Съ вечера брудершафтъ пьютъ, напьются какъ стельки, а утромъ проснутся и давай ругаться. Одинъ говоритъ: «Ты пьяница!» А другой говоритъ: «Ты самъ пьяница!» Сейчасъ достанутъ револьверы, давай палить другъ въ друга и даже съ кровати не встаютъ, лежа. Такъ и палятъ, покуда патроны есть подъ руками.

— Какъ же они не убьютъ одинъ другого? — удивился я.

— Да они подъ кровать попадаютъ, — невинно возразилъ сотникъ. — Скучно! — прибавилъ онъ простодушно-убѣдительнымъ тономъ. — Что подѣлаешь!..

— Правда! — подтвердилъ офицеръ постарше. — Такъ скучно бываетъ, что человѣка убьешь! Вотъ въ 1897 г. дѣлали мы съемку въ Манчжуріи въ разныхъ мѣстахъ для желѣзной дороги. Кончили съемку, остались въ деревнѣ китайской ждать, пока отрядъ съѣдется, да три мѣсяца и ждали. О, и скука была! Живемъ въ фанзахъ. Холодъ. Ѣсть нечего. Книгъ нѣтъ. Грязь… Дѣлать нечего. Были у насъ двѣ колоды картъ, такъ мы ими роберовъ съ тысячу сыграли въ винтъ. Совсѣмъ фигуры стерлись. Мы ужъ ихъ на картонъ наклеили. А притомъ же переругались. Кто скажетъ слово, а другой ему наперекоръ; за винтомъ, то-и-дѣло, ругаемся, подъ конецъ ужъ драться стали, да у всѣхъ насъ тифъ открылся… Тутъ-то и пріѣхалъ нашъ отрядъ.

— А все изъ-за хунхузовъ!.. — замѣчаетъ внезапно сотникъ.

Я тщетно стараюсь отыскать связь между тысячей роберовъ винта и китайскими разбойниками…

— Какъ же не изъ-за хунхузовъ! — настаиваетъ сотникъ съ сдержанною злобой. — Вотъ недавно они инженера убили у этой самой станціи.

Онъ имѣетъ въ виду Шапошникова, котораго хунхузы дѣйствительно убили 24 сентября у станціи Хантахеза.

— А жалко Шапошникова! — говоритъ одинъ изъ офицеровъ. — Совсѣмъ молодой былъ, прямо со скамьи… Мы съ нимъ въ одной деревнѣ вмѣстѣ недѣлю прожили… Непосѣда!.. Что ни увидитъ, обо всемъ разспрашиваетъ… Ужасно интересная страна, говоритъ, эта ваша Манчжурія!.. Вотъ тебѣ и интересная!..

— Они, положимъ, не въ Шапошникова мѣтили! — объясняетъ сотникъ. — Другой инженеръ вмѣстѣ на дрезинѣ ѣхалъ, старый манчжурецъ… И 12,000 рублей съ собою везъ… Ну, дали залпъ изъ лѣса, — Шапошниковъ упалъ и еще рабочій одинъ… Другіе соскочили съ дрезины и подъ мостъ спрятались. Какъ-разъ на ихъ счастье товарный поѣздъ подходить сталъ… Ну, хунхузы и не посмѣли на цѣлый поѣздъ напасть.

— Ахъ, какъ страшно! — жмурится дама. — А поймали кого-нибудь?..

— Не знаю! — равнодушно отвѣчаетъ сотникъ. — Поймали сколько-то человѣкъ…

— А что съ ними сдѣлали? — любопытствую я.

— Передавили, должно быть! — вялымъ тономъ отвѣчаетъ сотникъ. — Что ихъ, собакъ, жалѣть?.. У насъ правило, — прибавляетъ онъ помолчавъ: — либо ты другъ порядка, либо ты разбойникъ. Разбойникамъ пощады нѣтъ, — гдѣ поймаемъ, тутъ и душимъ. Даже раненыхъ нельзя бросать. Ты его не добилъ, а онъ минуту устережемъ да тебѣ изъ револьвера въ животъ и пальнетъ.

Вмѣсто одного Харбина теперь существуетъ цѣлыхъ три: пристань, Старый Харбинъ и Новый Харбинъ, къ которому еще примыкаетъ деревня Мадягоу. Всѣ три части отдѣлены другъ отъ друга четырехверстными промежутками, и если эти пустынныя поля когда-нибудь застроятся, то дѣйствительно получится большой городъ. Харбинскіе патріоты и старожилы трехлѣтней давности убѣждены, что это случится очень скоро. Дѣйствительно, всѣ три Харбина обстраиваются изъ конца въ конецъ и такъ усердно, какъ будто послѣ пожара или землетрясенія.

Въ Старомъ Харбинѣ большую часть жилищъ составляютъ китайскія фанзы, часто слегка передѣланныя, чтобы походить на русское жилище.