Владимир Богораз - Красное и черное [Старая орфография]

— Тамъ была стычка крестьянъ съ казаками, она собственнымъ тѣломъ закрыла дѣтей. Потомъ сгорѣла баня у столыпинскаго брата, нововременца.

— Жена съ братишкой и сыномъ пошли посмотрѣть пожаръ. Дѣти были въ красныхъ рубашкахъ. А приставъ учинилъ ей допросъ и дѣтямъ, будто она подожгла.

— И протоколъ составили, что будто видѣли мою жену, а съ ней были два молодыхъ человѣка, незнакомыхъ, одѣтыхъ въ красное.

— Я хочу ихъ сюда перевезти, въ Финляндію. Неровенъ часъ, сдѣлаютъ что-нибудь надъ ними, и народъ не успѣетъ защитить…

Аникина часто называютъ лучшимъ ораторомъ трудовой группы. Это вѣрно въ томъ смыслѣ, что его рѣчи всегда очень содержательны, полны истиннаго знанія народной жизни и схватываютъ самую сущность вопроса. Они ясны, образны, часто красивы. Но произноситъ ихъ Аникинъ какъ-то неровно, отрывками. Для большихъ рѣчей онъ приноситъ съ собой конспектъ, и все-таки нерѣдко теряетъ нить и даже затрудняется въ словахъ.

Въ Саратовѣ Аникинъ говорилъ гораздо лучше.

— Самъ не знаю, въ чемъ дѣло, — говорилъ онъ мнѣ по этому поводу. — Волнуюсь очень, что-ли, чувствую отвѣтственность за каждое слово. Да и не зажигаетъ аудиторія. Слишкомъ много господъ. То-ли дѣло на народныхъ митингахъ — тысячи слушаютъ, у всѣхъ одно чувство.

Этотъ мордовскій учитель, медлительный и понурый, принесъ съ собою въ Государственную Думу упорный мужицкій революціонный темпераментъ. Это мужицкая революція, безъ городскихъ эффектовъ и теоретическихъ построеній. Въ гнѣвѣ своемъ она стихійна. Вмѣсто краснаго знамени, у нея красный пѣтухъ и вмѣсто баррикадъ желѣзныя вилы. Но требованія ея положительны и реальны: земля и воля, вся земля и вся воля. И она склонна къ дѣйствіямъ, а не къ словопреніямъ.

Аникинъ тоже хотѣлъ бы дѣйствовать, строить жизнь. Думское словоизверженіе смущаетъ его, хотя ему приходится принимать въ немъ постоянное участіе. Но министры мѣшаютъ дѣйствовать, а кадеты сидятъ и все разсчитываютъ ходы.

Быть-можетъ, въ связи съ этимъ Аникинъ мало и неохотно говоритъ о перспективахъ будущаго. Будущаго еще нѣтъ, оно не началось. Безвыходный кругъ все не можетъ прорваться.

— Вы спрашиваете, куда мы идемъ? — Къ революціи, должно быть. Если будетъ кадетское министерство, оно развяжетъ руки, — страна пойдетъ во всю. Если будетъ, какъ теперь, — къ осени разгорится такая какофонія, рѣзня, чортъ знаетъ что. Если разогнать Думу, будетъ еще хуже. Или съ меньшей кровью, или съ большой. Главное — надо организоваться, создавать новыя формы, забирать въ свои руки жизнь.

— Какъ долго продлится революція? — Думаю, много лѣтъ. Затяжная полезнѣе для Россіи. Нужно разрушить старыя формы и создать новыя, — для этого нужно время. Главный вопросъ, конечно, — вопросъ земельный. Крупныя имѣнія рухнутъ. Цѣны на землю падаютъ отъ аграрной смуты. Тутъ не помогутъ ни банкъ, ни государство. Покупателя не стало, частный покупатель боится земли; только мужикъ земли не боится. Даже если бы не хотѣли, пришлось бы націонализировать землю. Только самыхъ мелкихъ собственниковъ можно будетъ оставить, другіе сами не устоятъ.

— Земельный вопросъ — главный вопросъ. Если будетъ націонализація земли, то демократія укрѣпится и прогрессъ пойдетъ впередъ. Если же укрѣпится частная собственность, будетъ реакціонное крестьянство, и Россія опять потащится въ хвостѣ человѣчества…

— Что будетъ съ нами? — Я, ей-Богу, не знаю. Никто не знаетъ, что будетъ завтра. Въ странѣ аресты, казни. Все это претъ сюда съ жалобой. Одинъ ходокъ изъ Бѣлоруссіи пѣшкомъ пришелъ; другой изъ Воронежа зайцемъ пріѣхалъ подъ лавкой. Они вопіютъ о защитѣ, а мы безсильны.

— Спрашиваютъ: «Что намъ дѣлать, какъ намъ биться?» Что имъ сказать?

— Вотъ на прошлой недѣлѣ, когда генерала Павлова выгнали изъ Думы, было человѣкъ десять ходоковъ, я имъ сказалъ: «Поѣзжайте домой и поступайте съ вашимъ начальствомъ такъ, какъ мы поступаемъ съ нашимъ».

Илларіонъ Егоровичъ Соломко, Курской губерніи, Суджанскаго уѣзда, былъ одной изъ наиболѣе характерныхъ мужицкихъ фигуръ бывшей Думы. Въ публикѣ Соломку мало знали. Только въ послѣдніе дни о немъ заговорили въ связи съ разгромомъ газеты «Мысль». Соломко былъ отвѣтственный редакторъ «Мысли». Во время обыска въ редакціи извѣстный охранный дѣлецъ Статковскій неожиданно наткнулся на депутатскую неприкосновенность.

Полиція намѣревалась арестовать всю редакцію и служащихъ, кромѣ депутатовъ, но два члена редакціи не желали быть арестованными. Соломко взялъ ихъ подъ руки и потребовалъ, чтобы полиція очистила его кабинетъ.

— Берите же ихъ! — взывалъ Статковскій, указывая на упрямцевъ.

Но одинъ изъ присутствующихъ обратился къ городовымъ съ рѣчью.

— Не нарушайте депутатской неприкосновенности! — сказалъ онъ. — Статковскій — охранникъ. Ему — что съ гуся вода. А вамъ придется держать строгій отвѣтъ.

Городовые стали колебаться. Самъ приставъ махнулъ рукой и вышелъ. За нимъ послѣдовала вся команда, даже и Статковскій. Упрямые литераторы проворно замкнули дверь на ключъ, открыли окно и выпрыгнули на улицу. Прыгать было довольно высоко, со второго этажа. Но что-жъ было дѣлать? Бываетъ, что и медвѣдь летаетъ, когда изъ окна бросаютъ…

Черезъ десять минутъ по телефону были получены новыя инструкціи, и дверь редакторскаго кабинета была взломана, но въ кабинетѣ уже оставался только одинъ неприкосновенный депутатъ.

Весь этотъ эпизодъ разыгрался, какъ встрѣча собаки съ ежомъ. Статковскій на минуту отхватилъ лапу. Ежъ остался на мѣстѣ, а зайцы стрѣльнули въ сторону. Соломко въ этомъ приключеніи игралъ роль довольно пассивную. Но утопающій, какъ извѣстно, хватается и за соломинку…

Какъ бы то ни было, департаментъ г. Статковскаго обозлился не на шутку, и имя Соломки было поставлено въ первую очередь для будущихъ воздѣйствій…

Въ первый разъ я встрѣтилъ Соломку въ крестьянскомъ клубѣ. Онъ выдавался крайней бѣдностью одежды. На немъ была сорочка грубаго холста и какой-то дерюжный понитокъ. Сапоги у него были старые, съ заплатами, и шапка съ надорваннымъ козыремъ. Меня поразило его лицо, когда онъ слушалъ рѣчи ораторовъ. Онъ весь ушелъ въ слухъ и какъ будто свѣтился отъ вниманія. Глаза у него были кроткіе, вдумчивые, и самъ онъ былъ такой чистый, прозрачный, какъ стекло. Такія лица весьма типичны для лучшей русской молодежи всѣхъ званій и всѣхъ классовъ. Я встрѣчалъ ихъ среди студентовъ и среди рабочихъ, у духоборовъ въ Канадѣ и въ крамольныхъ селахъ безпокойной Саратовской губерніи.

Это не лица борцовъ, — скорѣе лица мучениковъ. Эти люди готовы пострадать за свою правду, если нужно, умереть за нее, но биться за нее они рѣшаются не сразу. Они все уповаютъ, что правда сама побѣдитъ, только бы высказать ее. За то они никогда не измѣняются, и на нихъ можно положиться. Въ трудовой группѣ людей этого типа было довольно много: Бондыревъ и Субботинъ, старикъ Борисовъ и даже Жилкинъ, Лаврентьевъ, Соломко и другіе.