Аркадий Аверченко - Собрание сочинений в 13 томах. Том 6. О маленьких-для больших

Схватив переброшенную ему куклу, Алешка бросал быстрый взгляд на ее лицо и сразу определял этим взглядом опытного человека — волжский ли это разбойник или чиновник, пригревший в прошлом году бездомную кошку? В зависимости от этого — на первого натягивался мундир «озверевшего тевтона», на второго — жупан польского помещика, который подпаивает немцев и запирает их в погребе… Раскаявшаяся актриса облачалась проворными пальцами в костюм сестры милосердия, а замерзавший в прошлом году мальчишка отогревался на стоявшей подле спиртовке и, облеченный в серую тужурку, принимал свое новое обличье — «мальчика, сбежавшего под Рождество на передовые позиции».

Средний мальчик, Гришка, тянул длинные нитки окопов, скатывал между потными ладонями шарики шрапнелей, и, кроме того, урывками помогал отцу укладывать в ящики готовые наборы «нападение на польскую усадьбу», «встречу забытого раненого с волками» и «офицера в лазарете, узнающего в сестре милосердия покинувшую его невесту».

Все это засыпалось метелью во избежание порчи в дороге, запаковывалось в ящики и отправлялось в редакции «Столичной простыни», «Чертовой перечницы» и других, имена же их Ты, Господи, веси…

… Нагнув голову у низкой притолоки, в комнату вошел редактор распространенной газеты. Поздоровался за руку с хозяином Акимом и, опустившись на стул, спросил:

— Ну, как «рождественская встреча сестры милосердия у постели раненого»? Хорошо вышла?

— Помилуйте, сужет обнаковенный. Тут нечему хорошо, нечему и плохо выйтить. Ясно, что раньше они встречались, он был влюблен в них, в сестру эту самую, а они, как говорится, занимались больше вихрем светской жизни. Ну, понятно, как есть он раненый, то она, одумавшись, значит, говорит: «Сережа, я тебя люблю», а он: «Очинно, говорит, рад. И я того же направления». Ну, понятно, в конце, как полагается: «Мороз крепчал».

— Послушайте, дорогой мой, — поморщился редактор. — Вы это самое «мороз крепчал» чуть не через каждую фразу ставите.

— Дело зимнее, — хладнокровно усмехнулся Аким Мокроносов.

— Я, конечно, понимаю, что зимнее, но все-таки!.. И начинаете вы — «мороз крепчал», и продолжаете: «мороз крепчал», и кончаете этим самым крепчалом.

— Летом этого не напишешь, — упрямо сказал хозяин мастерской. — А зимой — отчего же? На Пасху я сам понимаю, что «колокола звенели, ширились, росли, а в открытое окно вливался теплый весенний воздух». Это дело пасхальное. Хотя, знаете, в нынешнем году Пасха столь ранняя, что и не знаю, как со своим делом обратиться. Морозить ли народ или обливать его теплым весенним воздухом? Март, изволите видеть. Серединка на половинку… Ни то, ни сё. А зимнее дело — крепкое дело. Основательное. Мороз крепчал — и никаких!

— Да ведь не через каждую же строку?!

— Для настроения-то? Через каждую можно. Алешка! Достань-ка из шкафа образец номер 103. Есть? Вот извольте видеть.

Хозяин перелистал тетрадь. Прочел:

В святую ночь.

Мороз крепчал…

Старушка Анкудиновна, купив себе на праздники телячьей печенки, шагала по улице, направляясь домой, чтобы встретить великий праздник любви и всепрощения…

Мороз крепчал.

Из-за угла показалась дрожащая облезлая кошка. Она приблизилась к Аннкудиновне и стала тереться о ее ногу.

Мороз крепчал.

И крепко сжалось сердце бедной старушки, когда она увидела еще более бедное, чем она, существо.

— На тебе печенку, — прошептала старуха и, сдерживая готовые хлынуть слезы, побрела домой, мучимая злым и жестоким голодом.

Мороз крепчал.

— Извольте видеть, — хлопнул хозяин рукой по образцу. — Крепчает себе мороз и крепчает… И никому этого не мешает. Оно впрочем, конечно, для строки делается, — ни для чего другого. А читателю надо это. Потому, не забывай, паршивец, тля этакая, что дело зимой происходит! Пока ему это вобьешь в голову, чтобы он восчувствовал, — так десять раз повторишь.

— Конечно, ваше дело, — согласился редактор. Вам видней. Что это у вас на спиртовке греется?

— Замерзавшие мальчики старых годов. Уже лет пять, как на них никакого спросу. Ну, они и валялись зря. А теперь, знаете, мы их отогреваем, и расчудесно они у нас бегающих на передовые позиции мальчиков изображают. Двадцать восьмой номер уже нынче бежит. И ничего такому мальчишке не требуется. Никакого антуражу, который для польской усадьбы или встречи с волками требуется. Посыпешь его, младенца Божьего, снежком, сунешь ему в руки монтекристо — и гони на передовые позиции. Вам не потребуется?

— Нет, уж… увольте. А вот встреча раненого в лесу со стаей волков, — это взял бы.

— Извольте. Уложим. Алешка, упакуй! Дам даже новый вариантик: сначала он встречается с волками, и те его не тронули, а потом приходят немцы и раздевают его. Мораль-то, а? Немцы, дескать, хуже волков.

— Шрапнели сюда входят? — спросил редактор.

— Четыре шрапнели, чемодан один, ну, и остальная мелочь, конечно, — пулеметы там, скорострелки разные. Алешка! Не забудь вниз метели положить, чтобы волков не раздавить.

— Папаша! А волков которых положить, — которые с зелеными глазами?

— Ну, конечно! «Глаза их сверкали зеленым фосфорическим светом» — ясно, кажется, сказано!

Редактор стал прощаться.

А руки за столом так и мелькали, сдирая прошлогодние одежды с тряпочных тел и напяливая новые — австрийские, германские и польские.

Мороз крепчал.

Спит под пеленой снега великая необъятная Россия. А завтра проснется — в светлый день Рождества Христова, протрет глаза матушка Россия и увидит у себя на постели кучу размалеванных картонажей — немцы в картонных касках, благородные польские помещики, светские раскаявшиеся сестры милосердия, одним словом, — на все полюбуется наша матушка Россия — на все, что вышло из бойкой мастерской Акима Мокроносова и Ко.

Однажды, прогуливаясь по берегу моря, Вильгельм второй подтолкнул локтем своего спутника и прошептал:

— Погляди-ка, Франц, налево… Какое препикантное согдание! Кто это?

Франц-Иосиф нахмурил свои кустистые седые брови, вгляделся и, усмехнувшись, ответил:

— Боже ты мой! Да это Турция.

Вильгельм сделался задумчив, рассеян, а через пять минут спросил:

— Ты ее знаешь?

— Кого?

— А вот эту… девушку, что мы встретили?

— Я-то? Турцию-то? Такие старые друзья, что и не помню, когда познакомились… Ты еще когда под стол пешком ходил, — я уже у нее кое-какие земельки оттягал.

Вильгельм сделался еще задумчивее.

— Значит, у нее кое-что есть?

— У нее-то? Много чего есть. А было еще больше… Греция, Румыния, Сербия, Черногория, Кипр, Босния, Герцеговина, Тунис, Триполи, часть Закавказья, Египет, Крит — все это когда-то ее было. Хорошо жила женщина.