Аркадий Аверченко - Собрание сочинений в 13 томах. Том 6. О маленьких-для больших

— Эх, Франц, — подтолкнул его Вильгельм, усмехнувшись. Нас там не было.

Франц-Иосиф наклонился к Вильгельму и в упор поглядел на него подслеповатыми глазами.

— У нее и сейчас кое-что есть. Хочешь, познакомлю? Сам-то я для этого дела стар, а тебя… могу познакомить.

— А ты уже, старче, стал и этими делами заниматься? — съязвил Вильгельм.

— Что же делать… Сам уж никуда не гожусь, а на чужое счастье полюбоваться всегда рад. Так как же… Познакомить?

— Да у нее есть что-нибудь, или…

— Будь покоен, жареным до сих пор пахнет. Железные дороги можно проводить, концессии, таможенные разные штуки.

Вильгельм задумался. Потом решительно топнул ногой:

— Знакомь!..…………………………………..

— Сударыня! Позвольте вам представить: это вот Вильгельм германский император. Вилли, это — Турция. Прошу ее, хе-хе, любить да жаловать.

Турция кокетливо отмахнулась от старика концом чадры.

— Уж вы скажете всегда такое.

— Хи-хи! Мне можно, я старенький. Ну, Вилли! Что же ты стоишь таким истуканом? Предложи даме руку, пройдитесь тут по бережку, а я за вами петушком, петушком.

Вильгельм щелкнул шпорами, изогнулся, подставил руку, сделав ее кренделем, и сказал:

— Осчастливьте, сударыня! Вы, сударыня, здесь изволите жить?

— Да-с. Вот там. Вы военный?

— Помилуйте! Как же иначе!..

— Я завсегда люблю военных.

— Сударыня! Вы напоминаете мне розу.

— Ах, что вы, что вы.

— Я бы готов был носить вас всю жизнь на руках. Турция опустила глаза и, помолчав, прошептала:

— Не надо так говорить.

— Почему же не надо-с? Надо! Какие у вас прелестные губки. Как вишни!

— Я не верю вам, мужчинам.

— А щечки, как персик!

Сзади семенил Франц-Иосиф и, подталкивая Вильгельма, шептал, задыхаясь:

— Так ее, так.

— Сударыня! Я без вас жить не могу. Я ночей не сплю…

— Вы говорите неприличности, — сконфузилась Турция. — Вы, может, и потому еще ночей не спите, что войну затеяли со всеми…

— Ну, да, и поэтому, конечно, и потому, что думаю все время о вас. Сударыня! Выходите за меня замуж! Я, сударыня, извольте видеть, человек с положением, сильный, и денег у меня много. У меня, сударыня, и броненосцы есть. Я вам и свадедный подарочек на хозяйство сделаю — «Гебена» подарю. Скажите одно словечко «да»! Поцелуйте меня!

— Ах, вы меня потом будете презирать…

— Я?! Да лопни мои гла… Да что вы, разве я такой? Скажи: любишь меня? Любишь?

Тяжело дыша, наступал Вильгельм на Турцию.

— Ах, какой вы страстный… Ну, хорошо… Да!

И, сжимаемая в объятиях, Турция, прошептала:

— Ужасти, как обожаю военных. Особливо, если они не скупые.

Усадив Турцию к себе на колени, Вильгельм сказал:

— Со свадьбой нужно поторопиться. Так надоело одиночество…

— А Австрия? — лукаво спросила Турция, разглаживая ручками с крашеными ногтями усы жениха.

— Ну, Австрия… Старая калоша. Нуль внимания, пуд презрения. Вот, когда ты будешь моей — другое дело!..

Свадьбу решили справить скромно, без шуму.

Из посторонних никого не приглашали. Только с невестиной стороны было несколько старых теток, да одна выжившая из ума болгарка.

Во время брачной церемонии больше всего суетились шафера — Сандерс и Вагенгейм со стороны жениха, Энвер и Джемаль со стороны невесты.

— Посаженый отец есть? — спросил Вагенгейм у Энвера.

— Есть.

— Почему же его здесь нет?

— Как же ему быть, раз он посаженый?

— То есть?

— На кол его посадили, — как же он придет?

— С ума вы сошли! За что?

— Против брака был. Мы его и посадили. Да вы не беспокойтесь — не сорвется.

Невеста была бледна. Несколько раз принималась плакать.

Тетки шептались:

— Плачет…

— А еще бы! жалко девушке со своей волей расставаться. Все-таки, под мужнюю руку идет.

— Любит она его, что ли?

— Бог ё знает. Богатый.

— За военным-то тоже не сладко быть. Гляди, война — и убьют.

Во время обряда венчания тетки напряженно следили за тем, кто первый вступит на коврик. По примете, тому и в доме главой быть.

Однако наблюдение теток не дало никаких результатов, потому что за пять минут до венчания кто-то из министров украл коврик.

— Не к добру это, — шептала древняя тетка. — Нехорошая у них жизнь будет.

Когда стали меняться кольцами, одно кольцо выскочило из рук и подкатилось к ногам Энвера.

Он стал искать его, осведомившись предварительно — золотое ли? Когда узнал, что золотое, задумчиво засунул руки в карман и сказал:

— Нет уж, что там его искать… Наверное, пропало.

В толпе шептались:

— А, скажите, пожалуйста, как же у них с вероисповеданием? Неужели невеста в протестанство перешла?

— Что вы! Наоборот, жених берется ислам принять.

— Господи! Чего любовь не сделает.

— Приданого-то у невесты много?

— А как же: всю армию жениху принесла, крепости…

— Скоро он им глазки протрет.

— Этот такой. Все пропустит.

— За этим и женится. Невеста же, правду сказать, — не первой молодости. Многоподержанная.

— А эта болгарка-старуха чего тут все мельтешит? Ейная мать, что ли?

— Какое! Вроде свахи. Приживалка. Думает, что перепадет ей малость какая…

— А что же, скажите, после свадьбы путешествие какое будет, или как?

— Я не знаю. Может быть, и так, что жених в Силезию кинется, а невеста — на Кавказ. Сами знаете, какие теперь браки.

— Это сразу после свадьбы-то, да на Кавказ?! На кислые воды?

— А что ж… Муж как будто, между нами говоря, гниловат.

Собеседники зашептались.

— Что вы говорите! Бедная девушка! Каково это ей…

А невеста в это время плакала.

Около нее суетилась старуха-болгарка, что-то шепча девушке.

После свадьбы осматривали свадебные подарки жениха: дредноут «Гебен», — «Бреслау» и столовый скорострельный прибор — 24 пушки, 24 зарядных ящика и 24 аэроплана-бомбометателя.

Тетки восхищались и охали, покачивая головами:

— Господи! Все, как в первых домах.

Молодые сидели за чаем. На столе кипел «Гебен», по бокам стояли мортиры, транспорты с сухарями, а в уголку приютился крейсер «Гамидиэ» — приданое невесты.

Турция налила Вильгельму чаю, положила ему голову на плечо и шепнула:

— Любишь?

— Чего? Кого?

— Да меня же!

— Конечно, люблю, — глупый вопрос. А ты меня любишь?

— Больше жизни.

— Так пошли два корпуса на кавказскую границу.

— Милый. Да ведь я только вчера в Египет послала два корпуса.

Вильгельм сухо заметил:

— Душенька! позволь мне самому распорядиться полученным приданым.

— О, конечно, конечно, — согласилась Турция, глядя на мужа отуманенными страстью глазами. — Это я так сказала…

— Ну, то-то.