Аркадий Аверченко - Собрание сочинений в 13 томах. Том 6. О маленьких-для больших

…Сидели за чайным столом.

Нечищенный, искривленный и помятый «Гебен» тянул свою вековечную самоварную песенку.

Сухарей почти не было, да и скорострельный столовый прибор уменьшился в количестве. Очевидно, гости после каждого посещения уносили что-нибудь на память о хозяевах.

Вильгельм, мрачно нахмурившись, читал газету.

— Что ты все читаешь, да читаешь… Поговорил бы лучше со мной, — заметила Турция.

— О чем там мне еще с тобой разговаривать? — раздраженно пробурчал Вильгельм из-за газеты. — Наговорились. Довольно.

— Однако, до свадьбы ты говорил совсем другое.

— Да-с! Говорил другое!.. Однако, ведь, и ты до свадьбы была другая…

— То есть?

— Вот тебе и «то есть». Я думал, что у тебя в приданом и то, и се, и низам, и редиф, и энтузиазм народа, и священная война, а что вышло? Кукиш с маслом!

— Я не виновата, если ты денег на хозяйство мало даешь.

— Больше не дам! У меня матушка не денежная фабрика! Даешь, даешь, и все в какую-то прорву проваливается! Транжиришь ты очень.

Турция побледнела и даже привстала с места.

— Я? Транжирю? Из каких же это шишей, позвольте вас спросить? Ты мне милларды даешь, что ли? Каждую копейку усчитываешь, да еще требуешь разносолов: чтобы тебе было и то, и это, и черта в ступе тебе подай!! Первый раз в жизни такого жильника вижу! Сколько раз уже давала себе слово за военного не выходить — и вот!! Что я от тебя видела?

— А «Гебен» я тебе разве не подарил?

— Что ты мне глаза «Гебеном» колешь? Хорош подарок: все равно некуда было девать. «На тебе небоже, что мне негоже!» Ты еще про столовый скорострельный прибор вспомни!

— Что ж, прибор был хороший, крупповский. Твои же друзья его растащили…

— Ты меня друзьями не попрекай, — взвизгнула Турция. — У тебя друзья тоже хорошие — жулик на жулике!

Вильгельм скомкал газету и бросил ее на пол.

— Ш-штос?! Мои друзья жулики? Замолчи!.. Или я тебя… Или я… тебя… Камня на камне не оставлю.

Восточная кровь волной заходила в горячем сердце Турции.

— Ты кому это угрожаешь? Ты это жене угрожаешь? Да знаешь ли ты, поросенок немецкий, что я…

Она подскочила к столу, схватила свой «Гамидиэ» и изо всей силы хватила им по «Бреслау».

— Вот тебе!!

Скоро вся посуда полетела на пол. Послышался треск, звон…

«Началось», — подумал с тоской Вильгельм и, схватившись за голову, выбежал из комнаты.

… Долго стоял в кабинете, молча глядя на слезящиеся от упорного дождя окна.

А из соседней комнаты доносились истерические крики и треск разбиваемого приданого……………………..

(Семейная хроника)

Газета «Ероса» сообщает, что экипажи и офицеры турецкого флота взбунтовались против германских офицеров вследствие невыносимого обращения последних с турками. Сообщают, что крейсер «Гамидиэ» преследовал «Бреслау», требуя его сдачи, и подверг его сильному обстрелу.

Впрочем, нынче, вообще, мало счастливых браков…

У Вильгельма Гогенцоллерна — бессонница. Но стоит ему только на минуту забыться, как один и тот же сон грезится усталому, издерганному мозгу: один и тот же сон. Уже второй месяц.

С ума можно сойти от этого сна.

— Уже все собрались и ждут только выхода вашего величества, — докладывает слуга.

Поспешно вскакивает с постели совершенно одетый Вильгельм и быстрыми шагами идет, — почти бежит, — в приемную.

Странная это — приемная… Уже сколько раз давал себе во сне слово Вильгельм переменить ее, устроить все по-иному, но другие дела и мысли затаптывали, затирали это решение.

Почему-то в приемной, вместо электричества, горят зеленым огнем желтые восковые свечи. И освещают они мерцающим светом стены, на которых красуются щиты, увешанные разным оружием. Странные щиты, странное оружие: на пыльных гробовых крышках помещается череп и пара костей, скрещенных самым шаблонным образом. «Странное фамильное оружие», — криво усмехается Гогенцоллерн. — «Кто же это в нашем роду дрался костями или метал в противника черепа?»

Холодно в приемной, сыро, и можно только удивляться одному, как в такой температуре могут жить мухи, жирные, черные, садящиеся на голову и щекочущие кожу своими проворными лапками так, что волосы дыбом становятся… А, может быть, и мух никаких нет, и это не мухи, а мысли.

Всего можно ожидать от этой приемной…

По всем углам, например, скребутся мыши… Серые, пушистые, с острыми, черными, как булавочные головки, сверкающими глазками. Скребутся.

И тоже, может быть, так, что это не мыши. Может быть, это тоска — проворными коготками скребет сердце.

Самое же неприятное, это — сырость, скопляющаяся на потолке крупными каплями холодной воды. Капли, насытившись влагой, отяжелев, отрываются от потолка, и гулко падают вниз на мраморный пол, пугая мышей, которые после каждой капли притихают и на минуту прекращают свою мучительную работу.

Впрочем, с потолка ли падают эти капли? Не слезы ли это, родившиеся в воспаленных от бессонницы глазах?

Все может быть.

Быстрыми шагами входит, — почти вбегает, — Гогенцоллерн в приемную.

И видит он: сидят в холодных дубовых креслах три его главных врага: русский, француз, англичанин.

Сидят прямо, с поднятыми головами и неподвижными глазами, и взгляды этих спокойных глаз, как шпаги, скрещиваются с беспокойными, красными от бессонницы глазами повелителя Германии.

— Здравствуйте, здравствуйте господа, — развязно раскланивается Гогенцоллерн. — Я вас вызвал сюда, чтобы спросить… этого, как его…

— Что вы хотели у нас спросить? — цедит сквозь зубы англичанин.

— Этого… хотел спросить… как вы поживаете?

— Мы-то? — смеется русский искренним, рассыпчатым смехом. — Мы живем, можно сказать, хорошо. Дай Бог и впредь так. Бога гневить нечего. Сытно и нескучно живем. Вы как?

— Мы живем замечательно, — после некоторого колебания говорит Гогенцоллерн.

— Это — неопределенно, — острит бойкий француз. — Что значит: «Живем замечательно»? Замечательно хорошо или замечательно скверно?

— Почему же нам жить скверно? — передергивает плечами Гогенцоллерн. — Всюду одерживаем победы, всюду берем верх.

Молча, без улыбки глядят на Гогенцоллерна союзники. Только глаза их смеются.

— Значит, вы побеждаете? — хладнокровно переспрашивает англичанин.

— Д… да…

— Ну, что ж, — добродушно вздыхает русский, — ваше счастье.

— Наша победоносная армия…

— Не потому ли вы ее называете победоносной, — усмехается француз, — что она насчет победы остается с носом?

И тут же дружески толкает в бок англичанина.

— Сэр! Каков каламбурчик?

— Yes, — серьезно говорит англичанин, а голубые глаза смеются.