Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

— Позвольте, возражалъ ему Акакій, Николаевскія времена прошли безвозвратно, совершилась эмансипація, и Россія должна догонять Европу дальнѣйшими реформами. Какое право ихъ имѣютъ тормозить отдѣльныя лица, стоящія у кормила нашего правленія? Зачѣмъ тогда начинать было реформы? А если разъ признано, что морда какого-нибудь Ѳомки должна быть неприкосновенна такъ же, какъ и генеральская, украшенная душистыми бакенбардами, то дайте этому Ѳомкѣ остальныя права гражданина. Что ужаснаго въ томъ, что тобольскій губернаторъ приласкалъ политическаго изгнанника? Онъ совершилъ это во имя гуманности, являющейся результатомъ высшаго человѣческаго развитія.

— Вы ошибаетесь, перебилъ нетерпѣливо Эдельманъ. Во всѣхъ вашихъ доводахъ лежатъ ложныя основанія. Прежде, чѣмъ дать гражданскія права вашему миѳическому Ѳомкѣ, его надобно развить до пониманія этихъ правъ. Несправедливо прилагать одно и то же наказаніе, при одинаковыхъ преступленіяхъ, къ двумъ лицамъ, разнымъ по умственному и нравственному развитію. Гдѣ Ѳомку полезно отодрать и отвадить отъ повторенія дурного поступка, виновному интеллигенту довольно сдѣлать публичный выговоръ. Онъ и Ѳомка — несравнимыя величины. Что касается поступка защищаемаго вами губернатора, то я не понимаю васъ. Долгъ — святое дѣло. Если я принялъ присягу на вѣрность службы, то совѣсть моя неразлучна должна быть съ присягой. Нѣтъ благороднѣе для человѣка задачи, какъ служить высшимъ принципамъ жизни. Вашъ губернаторъ нарушилъ присягу, ибо устроилъ обѣдъ лицу, шедшему въ-разрѣзъ съ началами, освященными въ Россіи вѣками. Это лицо было приговорено закономъ къ извѣстному наказанію, и, какъ бы оно тяжело ни было, оно должно совершаться согласно приговору. Тобольскій губернаторъ, поставленный для охраненія закона, самъ его нарушилъ. За то онъ и пострадалъ.

Костоломовъ, выслушавъ рѣчь путейца, поправилъ очки на носу и злобно замѣтилъ:

— Ваши слова имѣли бы силу, еслибъ не существовало идей времени. Но, къ сожалѣнію, онѣ есть, и имъ подчиняются не только личности, но и народы.

Въ эту минуту послышался голосъ съ пруда:

— Эхъ, господа, охота вамъ спорить объ отвлеченныхъ вопросахъ, когда ночь такъ хороша, когда только и хочется думать о любви.

То кричалъ Карабиновъ, приближаясь въ лодкѣ къ берегу.

Его перебилъ серебристый смѣхъ Элли.

— О любви? Да ужъ вы мнѣ надоѣли съ ней. Нельзя ли, господа, оставить, хоть не надолго, разговоры о любви и политикѣ. Пойдемте въ курзалъ, я страшно хочу ѣсть.

Элли выпрыгнула изъ лодки, когда къ ней протянулись руки Акакія и путейца. Руку Эдельмана шалунья подхватила, а руку Акакія неожиданно бросила. Онъ не удержался, и одну ногу окунулъ въ прудъ. Раздался дружный смѣхъ.

Чиновникъ сказалъ:

— А я не смѣюсь. Я буду послѣдній смѣяться.

Карабиновъ вернулся домой передъ разсвѣтомъ. Щеки его горѣли отъ выпитаго вина, а въ головѣ блуждали смѣлые помыслы. Онъ былъ влюбленъ до самой макушки. Элли въ лодкѣ его свела съ ума. Она смѣялась, острила, подзадоривала, то выставляла свою ножку, то давала ручку для поцѣлуя, то даже позволила поцѣловать обѣ свои ручки.

При этомъ она кокетливо щебетала:

— Ужели есть женщина, которая повѣритъ вашимъ признаніямъ? Поймите вы, что семейная жизнь не похожа на катанье въ лодкѣ при лунѣ, при чудной погодѣ. Вы и въ лодкѣ-то безпокойны, того и гляди, что ее опрокинете. Каково же съ вами проводить всю жизнь?

Вячеславъ Павловичъ не зналъ, обижаться ли ему на слова Элли или нѣтъ?

Онъ восторженно произносилъ рѣчи, похожія на импровизированные стихи.

— Любовь — это одинъ моментъ счастья. Если счастье тянется двѣ минуты, то оно уже не счастье. Но за одинъ моментъ счастья я готовъ отказаться отъ долгой, но безцвѣтной жизни. Жизнь? Она хороша, когда на безоблачномъ небѣ блеститъ луна и освѣщаетъ лицо моей милой. Она хороша, когда я держу въ своихъ рукахъ нѣжную, только что сорванную розу и подношу ее къ устамъ моей милой. Но разъ увяла роза, поблекли щечки моей милой, а съ ними исчезли и мои радости.

— Что вы говорите? прерывала сумасшедшій лепетъ Элли. Удѣлъ каждой женщины рано или поздно поблекнуть. Кто же за васъ пойдетъ замужъ, когда вы, какъ Рауль, Синяя-Борода, безпрестанно измѣняете женщинамъ?

— Однако, у Рауля находились охотницы, возражалъ Карабиновъ.

— Но, вѣдь, вы не Рауль? говорила Элли и заливалась звонкимъ смѣхомъ.

Всѣ эти безконечные споры припоминалъ юный офицеръ, когда легъ въ постель послѣ описаннаго катанья въ лодкѣ, и не могъ дать себѣ отчета: любитъ ли онъ? И что̀ такое, на самомъ дѣлѣ, любовь? Онъ припомнилъ, что ему нравится и другая женщина, пріѣхавшая на воды. Она — жена значительнаго губернскаго чиновника, отличается красотой и эксцентричностью характера. Это она, въ костюмѣ Клеопатры, читала публично «Египетскія ночи» Пушкина и возбудила не только восторгъ слушателей, но и шумную полемику въ печати.

«Что же, думалось Карабинову, я ищу момента счастья, единаго только момента… Она или Элли?»…

Вячеславъ Павловичъ заснулъ. На лицѣ его застыла улыбка, та улыбка, которая говорила о томъ, что отъ него недалеки «два момента счастья».

Евгеніи Ѳедоровнѣ Беклешовой было тридцать два года, когда она посѣтила Сергіевскія воды. Дѣтей она не имѣла, а мужа, занятаго исключительно служебными дѣлами, не стѣснялась. Госпожа Беклешова обладала классическою красотой. Ея строгій профиль напоминалъ статуи греческихъ богинь, а голубые глаза, какъ будто, изнемогали отъ гнетущей ихъ истомы. Они-то и дѣйствовали магнетически на мужчинъ. Карабиновъ находилъ, что эти глаза похожи на глаза Медузы, заставлявшіе человѣка каменѣть. Евгенія Ѳедоровна не была, въ строгомъ смыслѣ, кокетка. Если ей нравился мужчина, она старалась просто его заполучить. Она проповѣдывала равенство двухъ половъ и находила въ новомъ романѣ Авдѣева «Подводный камень», что герои его, Соковлинъ и Комлевъ, «совсѣмъ тряпки». Первый простилъ виновную жену, а второй увезъ ее, а потомъ бросилъ и страдалъ. Ничего этого, по мнѣнію Беклешовой, не должно быть. Нравится мужчина, — и любись съ нимъ; разнравился, — разойдись. Дика та страна, въ которой закабалена женщина. Гдѣ она свободна, тамъ и процвѣтаетъ только благоденствіе общества. Такъ думала Евгенія Ѳедоровна и потому безъ стыда, въ обнаженномъ видѣ, прочла въ одномъ изъ дворянскихъ собраній знаменитыя «Египетскія ночи».

Когда Карабиновъ узналъ о подвигѣ Евгеніи Ѳедоровны, то предвкусилъ блаженство съ такою женщиной. Гуляя, какъ-то, въ курзалѣ, онъ обратился къ ней въ присутствіи Акакія и Эдельмана:

— Знаете, еслибъ я находился на вечерѣ, когда вы читали Пушкинскія ночи, то очутился бы невольно въ костюмѣ Адама.