Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

Беклешова не нашла эти слова дерзкими, но отпарировала ихъ такъ:

— Чтобы владѣть Клеопатрой, нужно быть Цезаремъ или Антоніемъ.

— Нѣтъ, вмѣшался ехидно петербургскій чиновникъ, можно быть и однимъ изъ тѣхъ смѣлыхъ рабовъ, которыхъ она казнила послѣ проведенной съ нею счастливой ночи.

Такіе пикантные разговоры дѣйствовали возбуждающимъ образомъ на мужское общество минеральныхъ водъ, а среди дамъ поселили непріязненность къ Евгеніи Ѳедоровнѣ. Дамы стали сторониться Клеопатры, а когда она задумала устроить спектакль въ курзалѣ, то на женскія роли не нашлось охотницъ. Карабиновъ кричалъ, что дамы поступили предусмотрительно, потому что на спектаклѣ произошелъ бы скандалъ. Онъ, какъ «jeune premier», въ минуту признанія, такъ увлекся бы своею ролью, что никакими силами его не оттащили бы отъ ногъ Беклешовой. Онъ визжалъ бы, какъ сто чертей, и говорилъ бы отъ имени всѣхъ влюбленныхъ въ мірѣ.

Евгенія Ѳедоровна относилась снисходительно къ шалостямъ Вячеслава Павловича, но начинала испытывать не одни чувственныя вожделѣнія къ нему, а нѣкоторое негодованіе за то, что онъ не серьезно къ ней относится.

Эдельманъ не могъ забыть ночного разговора, происшедшаго между нимъ и Костоломовымъ. Потомокъ крестоносцевъ, онъ глубоко носилъ въ своей душѣ чувство долга. Онъ понималъ, что долгъ безъ самоотверженія немыслимъ, что любовь къ семьѣ, къ отечеству, къ традиціонной власти составляетъ неразрушимый цементъ, благодаря которому государство можетъ стоять цѣлыя тысячелѣтія, развивать свои духовныя и матеріальныя силы до безконечности. Петръ Александровичъ недовѣрчиво относился къ новшествамъ, къ моднымъ идеямъ, столь легко проникающимъ въ нашу интеллигентную среду. Онъ вопрошалъ: «зачѣмъ намъ понадобилось вдругъ проводить десятки коренныхъ реформъ заразъ, когда мы не уяснили себѣ, насколько онѣ переваримы русскимъ народомъ, насколько онѣ родственны ему по своей сущности? Нельзя разбивать основныхъ устоевъ государства Россійскаго. А если вы разобьете ихъ, то у васъ образуется на ихъ обломкахъ другое государство, которое, можетъ-быть, и лучше стараго, но уже россійскимъ духомъ въ немъ пахнуть не будетъ. Костоломовы чужды Россіи, не понимаютъ ея исторіи съ ея внутреннимъ содержаніемъ. Они готовы все это отдать, лишь бы нарядить свое отечество въ тѣ наряды Запада, которые ея лучшими людьми считаются не только изношенными, но даже негодными. Послѣднія мысли высказывали Карлэйль, Тьеръ и Гизо. Но почему же Костоломовы, родившись русскими, находясь у подножія вершины власти, не прониклись духомъ своего народа, не служатъ честно по принятой присягѣ? Ужели ихъ не тревожитъ совѣсть, не спрашиваетъ: зачѣмъ ты получаешь чины, ордена, хорошее денежное содержаніе, когда сознаешь, что душу свою не кладешь за того, кто тебѣ даетъ все сказанное? Ужели господа, подобные „вольнодумному Акакію“, никогда не подумали о томъ, что сталось бы съ ними, еслибъ разомъ палъ существующій русскій порядокъ? Не Акакіи ли очутились бы внизу, подъ разрушенными вѣтвями сверженнаго дуба? При новыхъ порядкахъ имъ нечего было бы дѣлать. Новое вино требуетъ и новыхъ мѣховъ. Новые люди, вышедшіе изъ крамолы, конечно, не нуждались бы въ старыхъ, да еще такихъ, какъ привилегированные Костоломовы, порицающіе хлѣбъ, который ихъ питаетъ». Со вздохомъ перерабатывалъ въ себѣ эти печальныя мысли Эдельманъ и удивлялся, что только у насъ возможны подобныя явленія. Революціонеръ-иностранецъ, все-таки, остается англичаниномъ, нѣмцемъ, французомъ, испанцемъ, а нашъ какъ начнетъ либеральничать, то, прежде всего, валяетъ по шапкѣ свою національность.

Переходя отъ общаго склада идей петербургскаго чиновника къ его частной жизни, Петръ Александровичъ натыкался, прежде всего, на вопросъ: какую роль онъ, Акакій, играетъ относительно Елены Борисовны Мерзляковской? Разсчитываетъ ли онъ сдѣлать ей предложеніе? И будетъ ли оно принято? Хотя казалось бы смѣшно задаваться подобными вопросами, но ихъ появленіе имѣетъ нѣкоторое основаніе. Во-первыхъ, старуха спитъ и видитъ свою Элли сдѣлать генеральшей; во-вторыхъ, Элли не чуждается ухаживаній Костоломова. Его язвительный умъ, начитанность, бойкость рѣчи несомнѣнно вліяютъ на мозгъ неопытной дѣвушки, не задумывавшейся ни надъ чѣмъ серьезнымъ. У ней какъ бы нѣтъ потребности въ глубокой привязанности. Она легко перепрыгиваетъ отъ одного разговора къ другому, много высказываетъ основательнаго, но мимоходомъ, только зацѣпляя предметъ, а не изучая его. «Элли — Карабиновъ въ юбкѣ, если только она окунется въ жизнь», замѣтилъ разъ Акакій, и это выраженіе своею вѣрностью поразило Эдельмана. Ужели то правда? Его сердце болѣзненно сжалось, но неотразимая прелесть дѣвственнаго образа Элли затуманила въ немъ всякія здравыя соображенія.

22 іюля, въ день тезоименитства императрицы Маріи Александровны, былъ назначенъ балъ въ курзалѣ минеральныхъ водъ. Кругомъ пруда, въ наступившей темнотѣ, горѣли китайскіе фонари, а балюстрады веранды и стѣны курзала украсились разнообразными стаканчиками. Вода, освѣщенная луной, отражая въ себѣ иллюминаціонные огни, представляла плѣнительный видъ. Она тянула къ себѣ гуляющихъ, и потому берега пруда были покрыты таинственно болтавшими парами. Между ними обращала на себя особое вниманіе декольтированная дама въ пышномъ кринолинѣ, только-что входившемъ въ моду въ столицахъ, а на степныхъ самарскихъ водахъ представлявшемъ незнакомое явленіе. Язвительный и удивленный шепотъ прекрасныхъ обывательницъ водъ преслѣдовалъ собой ту, которая прелестью и оригинальностью костюма далеко оставляла за собой своихъ соперницъ. Очаровательная дама была мадамъ Беклешова, а кавалеромъ ея состоялъ Карабиновъ, выступавшій въ позѣ торжествующаго побѣдителя. Его усики съ закрученными кончиками, его синіе глаза сіяли такимъ блескомъ, что вольнодумный Акакій, сидя на одной изъ скамеекъ съ Элли и ея матерью, не удержался и вслухъ произнесъ:

— Какъ хороша нынче наша Клеопатра, и какъ красивъ достойный ея Антоній!

Вячеславъ Павловичъ слышалъ эти слова и, нисколько не сконфузившись, обратился къ Костоломову съ слѣдующею любезностью:

— Привѣтствую Терсита въ ожиданіи, когда онъ будетъ побитъ Ахиллесомъ.

Читатель помнитъ, можетъ-быть, что Терситъ есть тотъ прославившійся своимъ безобразіемъ и трусостью грекъ въ Троянской войнѣ, который былъ сраженъ впослѣдствіи быстроногимъ Ахилломъ. Нашъ Акакій зналъ греческую миѳологію и не остался въ долгу у остроумнаго офицера. Онъ успѣлъ вслѣдъ ему пустить фразу:

— Не забывайте, какъ плохо кончилъ славный Антоній!

Въ танцовальномъ залѣ раздались звуки ритурнеля. Играла музыка самая плохая въ мірѣ. Оркестръ составляли нѣсколько странствующихъ музыкантовъ, думавшихъ больше о предстоявшей имъ выпивкѣ, чѣмъ о своихъ прямыхъ обязанностяхъ.