Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

На бѣду Кочубовскаго, недалеко отъ чегулинскаго этапа находилось богатое имѣніе стараго князя Виктора Никитича Опочиньева. Оно называлось сельцо Дарьино. Въ немъ проживалъ князь съ женой и взрослою дочерью. Опочиньевъ былъ въ отставкѣ съ военнымъ генеральскимъ чиномъ, настоящій русакъ по понятіямъ и привычкамъ. Старшимъ оберъ-офицерамъ онъ говорилъ «ты», называлъ ихъ «братцами», а подпоручиковъ и прапорщиковъ именовалъ «фендриками» и шалопаями. Такія существительныя имена имѣли, впрочемъ, дружескій характеръ, и никто изъ офицерской молодежи, бывавшей въ домѣ Опочиньевыхъ, не обижался на генерала. Что же касается Кочубовскаго, то къ нему старикъ неоднократно обращался, шутя;

— А что, панъ, не пора ли тебѣ до лясу? твои уже дерутся.

Описываемыя здѣсь событія происходили лѣтомъ 1863 года, когда польское возстаніе было въ полномъ разгарѣ, а газеты читались въ деревняхъ помѣщиками съ поглощающею жадностью. Московскія Вѣдомости лежали въ каждой гостиной мало-мальски зажиточной дворянской семьи, и имя Каткова произносилось съ гордостью и уваженіемъ. У Опочиньева катковскій органъ нетерпѣливо вырывала изъ рукъ его жена, Прасковья Яковлевна, красивая, умная и образованная женщина, чуть перешагнувшая сорокалѣтній возрастъ.

Князь когда-то командовалъ гусарскимъ полкомъ, участвовалъ въ штурмѣ Варшавы и любилъ вспоминать, какъ при взятіи предмѣстья Воли, его солдаты, несшись въ атаку, пѣли пѣсню:

«Ахъ, на что жъ было огородъ городить».

Опочиньевъ получилъ за храбрость георгіевскій крестъ, былъ произведенъ въ генералы, командовалъ кавалерійскою бригадой и дивизіей, а въ половинѣ сороковыхъ годовъ оставилъ службу по непредвидѣннымъ непріятностямъ. Непріятности состояли въ томъ, что князь влюбился въ падчерицу своего корпуснаго командира, которою увлекался и самъ вотчимъ. Послѣдній не хотѣлъ никому отдавать свою «милую дочку», но Опочиньевъ ее похитилъ и немедленно обвѣнчался. Похищенная была Прасковья Яковлевна, дочь извѣстнаго генерала Ошметкова-Осоргина, убитаго подъ Силистріей въ 1827 году. Эта дѣвушка воспитывалась на романтическихъ и историческихъ книгахъ, боготворила Шатобріана, Гюго, Альфреда де-Мюссе, Гете, Шиллера, Пушкина, Жуковскаго, Карамзина, Тьера. Въ Прасковьѣ Яковлевнѣ крѣпко сидѣли семейныя преданія. Она помнила, что ея предки, доходившіе до Іоанна Калиты, участвовали въ многочисленныхъ войнахъ, играли видную роль при московскомъ дворѣ, и никогда не измѣняли ни своей вѣрѣ, ни присягѣ, данной царямъ. Свои патріотическія чувства и воспріимчивость ко всему прекрасному и возвышенному Опочиньева старалась передать и своей единственной дочери, Наташѣ, существу молоденькому, простоватому на видъ, съ круглымъ бѣлымъ личикомъ и съ пріятнымъ выраженіемъ сѣрыхъ глазъ. Но что-то глубокое, рѣшительное, загадочное сулилъ взоръ княжны, когда она задорно откидывала назадъ свои распустившіеся по плечамъ роскошные каштановые волосы, тогда ею хотѣлось безмолвно и долго любоваться. Хотя при Наташѣ съ дѣтства состояла француженка пожилыхъ лѣтъ, хотя съ нею занимались разные учителя, но на нее непосредственно во всемъ вліяла мать. Прасковья Яковлевна сама производила экзамены учителямъ, вывѣдывая ихъ политическія мнѣнія, ихъ нравственныя основы. Въ одномъ учителѣ исторіи она открыла сочувствіе къ идеямъ соціализма, только что укоренявшагося въ Германіи подъ вліяніемъ ученій Маркса и Лассаля. Княгиня долго не могла успокоиться отъ мысли, что въ ея домѣ находился человѣкъ, исповѣдывавшій вражду къ монархическому началу. Она призвала Наташу и учинила ей доскональный допросъ:

— Какъ тебѣ опредѣлялъ учитель исторіи, спрашивала Опочиньева, Русское государство? Какъ онъ относился къ царямъ и къ православной вѣрѣ?

Наташа отвѣчала правдиво:

— Онъ говорилъ, мама, что мы отстали во всемъ отъ Западной Европы; что наша исторія — это исторія царей, а не народа; что наши попы невѣжественны, а католическіе священники образованы. Онъ объяснялъ еще, что Іоаннъ IV былъ тиранъ, и что Петръ I не уступалъ ему въ варварствѣ. Но ты, мама, не безпокойся. Я ему не вѣрю. Я такъ и сказала учителю, что не вѣрю его словамъ, а спрошу обо всемъ тебя.

Прасковья Яковлевна всплеснула руками и произнесла:

— Спасибо тебѣ, Наташа, за откровенность. Всегда будь такая. Чти и люби то, что̀ чтутъ и любятъ твои папа и мама. Безъ прошедшаго нѣтъ исторіи; безъ него нѣтъ и настоящаго. Мы родились русскими, православными, и должны оставаться ими до гроба. Если ты измѣнишь этимъ мыслямъ, ты не будешь русская, ты не будешь Опочиньева. Я тогда и знать тебя не захочу, Наташа!

Такова была Прасковья Яковлевна.

Въ Чегулинѣ въ Троицынъ день происходилъ храмовой праздникъ. Народъ съ ранняго утра наполнялъ обширную церковную площадь, покрытую густою травой, обсаженную деревьями и обрамленную высокою зеленою рѣшеткой. Множество лошадей съ телѣгами стояли привязанными къ оградѣ, а на нихъ сидѣли мальчишки съ дѣвчонками и грызли подсолнухи или муслили пряники. Бабы и мужики, пестро разодѣтые, слонялись между раскинутыми въ видѣ шатровъ лавочками и покупали разные яства и наряды. Неопредѣленный гулъ стоялъ вокругъ приходской церкви. А въ ней, въ свою очередь, народъ тѣснился сплошною толпой. Потемнѣвшія отъ времени и пыли паникадила горѣли тусклымъ пламенемъ. Вдоль окрашенныхъ бѣлыхъ стѣнъ и у потемнѣвшихъ образовъ иконостаса торчали большія вѣтки березы. Деревянный полъ былъ прикрытъ свѣжею травой и полевыми цвѣтами. У праваго клироса, за бронзовою рѣшеткой, на разостланномъ коврѣ, молилась семья Опочиньевыхъ. Генералъ на военномъ сюртукѣ имѣлъ георгіевскій орденъ. Онъ то крестился, то пытливо озиралъ церковь.

Прасковья Яковлевна, ни на кого не обращая вниманія, была погружена въ благоговѣйное созерцаніе. Наташа, одѣтая въ бѣлое платье, безъ всякихъ украшеній, съ косою, заплетенною позади, вся пылающая отъ застѣнчивости, напоминала ту ликующую весну, которую столь радостно праздновалъ русскій народъ. Торжественную минуту ощущалъ и самъ старикъ-священникъ, дѣлавшій вразумительно возгласы изъ алтаря. Сѣдой діаконъ дребезжащимъ голосомъ по окончаніи службы провозгласилъ многолѣтіе заслуженному генералу.

У лѣваго клироса въ скромномъ гарнизонномъ мундирѣ пріютился подпоручикъ Кочубовскій и робко бросалъ взоры на княжескую семью. Онъ былъ рожденъ католикомъ, ни во что не вѣрилъ, но считалъ нужнымъ посѣщать православную церковь, какъ командиръ отдѣльной части россійскаго воинства.

Я не знаю, какъ вы, читатель, но я люблю деревенскую церковь съ ея старинными иконами, съ ея скромною обстановкой, съ ея книгами павловской эпохи, обернутыми въ рыжую кожу. Есть что-то умиляющее, говорящее особо сердцу, когда темная, сѣрая толпа, проникнутая единымъ чувствомъ вѣры, вздыхаетъ, шепчетъ, плачетъ и тянется инстинктивно въ тѣ невѣдомыя небесныя сферы, въ которыя не можетъ проникнуть никакой высокій умъ, никакая научная мысль. Одно сердце ясно постигаетъ Бога. Оно это совершаетъ успѣшно тогда, когда даетъ волю своимъ природнымъ влеченіямъ, подавляетъ заносчивый анализъ разсудка, никогда безъ участія чувства не доставлявшій счастія человѣку.