Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

— Виноватъ, Царь-батюшка, грѣхъ попуталъ, за воровство сижу!

Императоръ въ негодованіи воскликнулъ:

— Вонъ, негодяй, изъ тюрьмы! Тебѣ не мѣсто среди честныхъ людей!

Князь улыбнулся при мысли о приведенномъ случаѣ и не замѣтилъ, что на него пристально смотрѣлъ какой-то старикъ съ подслѣповатыми, лукавыми глазами, съ ястребинымъ носомъ, съ изрытыми морщинами на бритыхъ щекахъ. На его головѣ былъ длинный чубъ, какой носили въ старину казаки и шляхетскіе представители. Онъ неожиданно обратился къ генералу по-польски:

— Не была ли ваша милость въ Польшѣ?

— Какъ же, охотно отвѣтилъ Опочиньевъ. Я штурмовалъ Варшаву.

Старикъ, задрожавъ, продолжалъ свою рѣчь:

— Ваша милость, ваше сіятельство! Я зналъ князя, носившаго вашу фамилію. Онъ стоялъ долгое время со своимъ гусарскимъ полкомъ въ Ломжѣ, въ моемъ домѣ, и коханился съ моею дочерью Жозефиной. Она прижила съ нимъ сына Станислава. Князь любилъ мальчика, и, уѣзжая изъ Польши въ Россію, обѣщался скоро вернуться и жениться на моей дочкѣ. Съ тѣхъ поръ мы ничего не слыхали о немъ. Станиславъ воспитывался въ католической семинаріи и сдѣлался добрымъ полякомъ. Въ 1848 году онъ воевалъ противъ русскихъ въ венгерскихъ войскахъ, а въ повстанье 1863 года сражался съ вашими солдатами. Онъ дослужился до званія «довудца» и былъ уполномоченъ Народовымъ жондомъ убить Муравьева. Въ Гроднѣ схватили моего Стася, привезли въ Вильну и повѣсили. У него нашли мои письма, арестовали меня и на старости лѣтъ выслали въ Сибирь. Не родственникъ ли вамъ, ваше сіятельство, тотъ князь? Запамятовалъ, какъ его зовутъ.

Полякъ жадно пожиралъ глазами Опочиньева, въ свою очередь, оторопѣвшаго отъ разсказа старика. Лицо генерала то блѣднѣло, то краснѣло. Въ головѣ его проносились далекія воспоминанія.

О, онъ не забылъ красивой, бѣлокурой Жозефины, осыпавшей его жгучими ласками. И онъ, Опочиньевъ, не разъ ей клялся въ любви, въ вѣрности, и даже посѣщалъ, ради нея, польскій костелъ. Много лѣтъ генералъ хранилъ память о своей Жозѣ, мелькала въ немъ мысль и о сынѣ, но позже все стерлось въ вихрѣ новаго житейскаго водоворота. Князь женился; у него образовалась другая семья, заставившая забыть преступное прошедшее. Прасковья Яковлевна и не подозрѣвала, что оно было.

Простой случай, приведшій Опочиньева въ старческомъ возрастѣ на глухой этапъ, внезапно воскресилъ въ немъ когда-то такъ сладко пережитое и такъ грустно и трагично кончившееся.

Генералъ-воинъ былъ смущенъ. Онъ торопливо, по-польски, отвѣтилъ старику:

— Нѣтъ, я не знаю того Опочиньева, о которомъ вы говорили.

Послѣ этихъ словъ князь внезапно повернулся къ Кочубовскому. Польской рѣчи, конечно, кругомъ никто не понялъ, кромѣ Адама Казиміровича. Но что былъ за взглядъ, брошенный этапнымъ начальникомъ на заслуженнаго генерала! Въ немъ сказалось все: вражда къ князю, какъ представителю ненавистнаго русскаго имени, презрѣніе къ нему, какъ къ человѣку, поступившему гадко относительно женщины и бросившему на произволъ судьбы своего ребенка. Кочубовскій ни на минуту не сомнѣвался, что старый Опочиньевъ есть именно тотъ Опочиньевъ, который смутилъ сердечный покой когда-то хорошенькой Жозефины, а теперь никому ненужной старухи.

Глаза князя и Адама Казиміровича встрѣтились. Они поняли другъ друга, и, не говоря ни слова, вышли изъ арестантскаго помѣщенія.

Генералъ шелъ машинально по корридору, натолкнулся на жену и дочь, и сказалъ имъ, что у него разболѣлась голова отъ дурного тюремнаго воздуха.

Садясь въ коляску, князь передалъ офицеру двадцать пять рублей для раздачи партіи. Экипажъ тронулся, а сердце Опочиньева ныло. Всего за четверть часа тому назадъ онъ могъ еще считать себя счастливымъ, покойнымъ, въ ладахъ со своею совѣстью. Теперь же всѣ предметы ему представлялись въ другомъ видѣ. Проѣзжая мимо этапныхъ воротъ, возлѣ которыхъ стояла конвойная команда, ему казалось, что солдаты эти знаютъ о его преступленіи. Генералъ опустилъ глаза и не крикнулъ командѣ: «прощайте, братцы!»

Поля и лѣсъ, мелькавшіе мимо Опочиньева, не занимали его; присутствіе жены и дочери въ одной съ нимъ коляскѣ его почему-то стѣсняло.

Да, тяжело было князю Виктору Никитьевичу! Случай ли — великій вершитель судебъ человѣческихъ, или Провидѣніе? На этотъ вопросъ никогда не отвѣтятъ положительныя науки. Но мы видимъ въ дѣйствительности, что часто ничтожные факты влекутъ за собою величайшія послѣдствія. Внезапно падаютъ могучія царства, изъ маленькихъ государствъ возникаютъ сильныя политическія единицы. Если бы Ньютонъ не задумался надъ упавшимъ яблокомъ, можетъ быть, не былъ бы открытъ законъ тяготѣнія. Если бы Блюхеръ не поспѣлъ на помощь къ Велингтону при Ватерлоо, то сраженіе выигралъ бы Наполеонъ I, и судьбы Европы были бы иныя. Если бы Антоній не увлекся чарами Клеопатры, то возможно, что Августъ не торжествовалъ бы битву при Акціумѣ и не сдѣлался бы всемогущимъ Кесаремъ.

Для Опочиньева непредвидѣнная встрѣча на чегулинскомъ этапѣ съ неизвѣстнымъ полякомъ была тѣмъ же рѣшительнымъ сраженіемъ, какимъ было Ватерлоо для перваго Бонапарта, и Акціумъ для Антонія. Заснувшая совѣсть заговорила въ генералѣ. Онъ былъ причиной гибели трехъ жизней: бѣдной Жозефины, ея сына отъ него и отца Жозефины, безпомощнаго старика, шедшаго пѣшкомъ въ дальнюю Сибирь. Три роковыхъ жертвы — слишкомъ тяжелый грузъ для человѣка, думающаго, что онъ жилъ честно, что онъ былъ рыцаремъ по мыслямъ и поступкамъ. Князь страдалъ еще болѣе отъ того, что онъ долженъ былъ скрывать свое душевное состояніе отъ жены. Онъ зналъ, что Прасковья Яковлевна въ нравственныхъ вопросахъ не пойдетъ ни на какія сдѣлки. Непоколебимая вѣра въ Бога, любовь къ семьѣ, къ долгу, къ родинѣ составляли основу ея существованія. Никому она не позволяла касаться тайника своего сердца, и сама себя казнила бы, еслибы совершила что̀ противъ своей совѣсти.

Все это передумалъ и пережилъ генералъ, пока коляска не въѣхала въ широкую, густую кленовую аллею, ведущую къ родовой княжеской усадьбѣ. Тутъ только нашъ воинъ очнулся.

Всего въ двухъ верстахъ отъ села Чегулина находилось живописное сельцо Дарьино. Оно и церкви не имѣло оттого, что его родовитые владѣльцы изстари любили сосѣдній чегулинскій храмъ. Къ послѣднему дорога тянулась черезъ дубовые перелѣски и зеленые холмы, рѣзко отдѣляющіеся отъ засѣянныхъ окрестныхъ полей. Красивъ былъ подъѣздъ къ Дарьину. Передъ каменныхъ двухъ-этажнымъ барскимъ домомъ, стоящимъ на возвышенности, съ восемью массивными колоннами, колыхалась громадная водная площадь. Ее окружали постройки въ видѣ отдѣльныхъ флигелей и бесѣдокъ, тонувшихъ въ густой чащѣ липъ и тополей. Аллеи изъ старыхъ клёновъ съ двухъ сторонъ пруда вели посѣтителя къ парадному крыльцу княжескаго жилища.