Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

Домъ былъ старъ и имѣлъ множество комнатъ. Семья Опочиньева помѣщалась въ нижнемъ этажѣ, покинувъ бель-этажъ съ прадѣдовскою мебелью тотчасъ же послѣ крѣпостного освобожденія. Несмотря на относительное благосостояніе, князю не представлялось надобности продолжать ту широкую жизнь, которую онъ велъ въ до-реформенную эпоху. Его сосѣди-помѣщики побросали усадьбы и разъѣхались на жительство, кто въ столицы, а кто и за границу. Время было смутное. Вводились уставныя грамоты; поселяне, подстрекаемые въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ злонамѣренными людьми, доходили до открытыхъ бунтовъ; въ Царствѣ Польскомъ началось повстанье. Провинція переживала нервно и тяжело то, что такъ легко вырабатывалось въ петербургскихъ канцеляріяхъ, и еще легче разрѣшалось нашими либералами въ газетахъ и журналахъ.

Въ уютныхъ нижнихъ комнатахъ дарьинскаго дома, обставленныхъ наслѣдственною мебелью изъ дуба, корельской березы, чернаго и краснаго дерева, живо интересовались тѣмъ, что представляла тогдашняя міровая жизнь. Опочиньевы жадно читали Московскія Вѣдомости, громившія польскій вопросъ и герценовскія дѣянія. Междоусобная американская война за освобожденіе негровъ также занимала генеральскую семью. Прасковья Яковлевна и ея дочь давно уже ознакомились съ «Хижиной дяди Тома» и поплакали надъ многими ея страницами. Русская литература прогрессивнаго пошиба озлобленно говорила о нашемъ крѣпостномъ правѣ, какъ объ учрежденіи варварскомъ, а помѣщиковъ третировала, какъ безпощадныхъ кровопійцъ. Между тѣмъ, въ самый разгаръ Николаевскаго царствованія, русскій народъ нисколько не оскудѣлъ духовно, хранилъ въ себѣ пытливый умъ, природный юморъ и выпустилъ на общественную арену такихъ высоко-даровитыхъ людей, какъ академикъ Никитенко, актеръ Щепкинъ, профессоръ Погодинъ, доблестный воинъ Скобелевъ-дѣдъ, графъ Евдокимовъ, поэтъ Кольцовъ, Никитинъ и др. Указанные факты интересны потому, что рѣзко оттѣняютъ крѣпостное право православной и католической Россіи.

Въ первой изъ нихъ, благодаря отсутствію религіознаго фанатизма, установились терпимыя отношенія между помѣщиками и ихъ крестьянами, во второй, подъ вліяніемъ папистскаго духовенства, создалось «быдло», умертвившее на вѣки душу и способности польскаго простолюдина.

Генералъ сидѣлъ въ кабинетѣ, окруженный гравированными портретами своихъ именитыхъ сослуживцевъ, и машинально смотрѣлъ на бронзовый бюстъ фельдмаршала Паскевича, стоявшій между двухъ оконъ, на черномъ мраморномъ пьедесталѣ. Князь не могъ себѣ объяснить, что съ нимъ совершалось. Закроетъ онъ глаза, и передъ нимъ стоитъ живая, молодая Жозефина, протягивая къ нему маленькаго ребенка, и говоритъ:

— Это твой сынъ, возьми его!

То вдругъ онъ видитъ висѣлицу съ качающимся на ней трупомъ, и кто-то кричитъ:

— Смотри! на ней виситъ твой сынъ!

Викторъ Никитичъ вздрагивалъ, вставалъ съ кресла, крестился и шепотомъ произносилъ:

— Да воскреснетъ Богъ, и расточатся врази его!

Генералъ отиралъ холодный потъ со лба и задумывался о прошломъ.

Давно это было, еще передъ польскою компаніей 1831 года. Онъ, молодой полковникъ, послѣ какого-то смотра, подъѣзжалъ къ своей квартирѣ, въ городѣ Ломжѣ, а у ея подъѣзда сидѣла юная панна Жозефина.

Она улыбнулась ему и сказала:

— Какой ты красавицъ, Витя! Я, любуясь тобой, думаю: что мнѣ дороже: ты, или «ойчизна»? И рѣшаю: ойчизна! Что дѣлать! Пріятно мнѣ тебя ласкать, а раздайся набатъ, который призываетъ поляковъ къ повстанью, и я тебя перваго заколю!

Тонкія, бѣлыя руки польки горячо обхватывали голову русскаго воина, а розовыя, свѣжія уста еще горячѣй его цѣловали.

Почему приведенная сцена вспомнилась князю, и какое она имѣла отношеніе къ той позднѣйшей дѣйствительности, когда онъ переживалъ давно уже годы старости? Такой вопросъ не разрѣшается обыкновенно минутой. Часто мысль не вызывается разумомъ, а сама внезапно въ немъ рождается и даетъ направленіе послѣдующимъ размышленіямъ.

Вращаясь въ заколдованномъ кругу идей, Опочиньевъ почувствовалъ потребность съ кѣмъ-нибудь подѣлиться ими. Но Боже сохрани открыться Прасковьѣ Яковлевнѣ! Ей, воспитанной въ строгихъ православныхъ преданіяхъ, и думать было нечего говорить о томъ, что должно возмутить ея душевный покой. Оставалось одно: взять въ пособники начальника чегулинскаго этапа, того Кочубовскаго, которому онъ протягивалъ одинъ палецъ правой руки! И, однако, только этотъ Кочубовскій могъ помочь ему въ данномъ дѣлѣ. Онъ и свѣдѣнія дастъ о томъ, куда идетъ старикъ, гдѣ онъ будетъ имѣть жительство въ Сибири, гдѣ осталась его дочь.

Князь сѣлъ къ столу и дрожащею рукой написалъ этапному подпоручику слѣдующія строки: «Любезный сосѣдъ, было бы пріятно, еслибъ ты запросто пріѣхалъ къ намъ отобѣдать, а также привезъ бы мнѣ свѣдѣнія о томъ старикѣ, который заинтересовалъ меня своимъ разсказомъ. Куда онъ назначенъ въ ссылку? Гдѣ и съ кѣмъ осталась его дочь»?

Генералъ позвонилъ. Вошелъ человѣкъ, бѣлый, какъ лунь, въ сѣроватомъ сюртукѣ, съ округленными полами съ металлическими на немъ гербовыми пуговицами. На ногахъ его были штиблеты съ маленькими мѣдными пуговками. То былъ Пахомычъ, старый камердинеръ, служившій еще отцу Виктора Никитича.

— Слушай-ка, Пахомычъ, обратился Опочиньевъ къ почтенному слугѣ, вели-ка осѣдлать Мишкѣ «Султана» и отвезти это письмо немедленно на этапъ. Да чтобы получилъ отвѣтъ отъ начальника.

Генералъ глубоко вздохнулъ. Точно тяжелый грузъ свалился съ плечъ.

Еслибъ читатель, хотя въ щелку двери, могъ заглянуть, какъ входилъ въ обширный залъ Опочиньевскаго дома Адамъ Казиміровичъ, онъ несомнѣнно прочелъ бы на лицѣ послѣдняго выраженіе: «Я сегодня именинникъ!» Лицо пана Кочубовскаго блистало побѣдоносно. Покручивая усики и прислушиваясь къ голосамъ въ сосѣднихъ комнатахъ, этапный офицеръ чувствовалъ и понималъ, что старый князь сильно въ немъ нуждается. Офицеръ, послѣ отъѣзда генерала съ этапа, подробно разспросилъ ссыльнаго поляка о томъ, какой Опочиньевъ имѣлъ связь съ его дочерью, и шепнулъ арестанту, что этотъ самый Опочиньевъ съ нимъ разговаривалъ. Бѣдный поселенецъ вручилъ Кочубовскому для передачи князю письмо, въ которомъ просилъ денежной помощи себѣ и дряхлѣющей дочери. Такимъ образомъ, Адамъ Казиміровичъ, благодаря сложившимся обстоятельствамъ, дѣлался повѣреннымъ самыхъ интимныхъ тайнъ заслуженнаго воина. Скромный начальникъ этапа начиналъ мечтать, нельзя ли подвести мины подъ сердце княжны? Чѣмъ чортъ не шутитъ! Совѣсть генерала въ его рукахъ, почему же въ нихъ не можетъ очутиться и княжна?

Появившійся лакей прервалъ горделивыя мысли гарнизоннаго вольнодумца и доложилъ, что княгиня ожидаетъ гостя въ диванной. Комната эта имѣла оригинальный видъ. Диваны, съ высокими спинками, обитые коричневою кожей, шли непрерывно вдоль трехъ стѣнъ. Передъ диванами стояли овальные столы съ масляными лампами, подъ зелеными зонтами, развернутые картежные столы и столики съ досками для шахматной игры. Прасковья Яковлевна сидѣла въ вольтеровскомъ креслѣ у окна, выходившаго въ садъ, и держала въ рукахъ свѣжій нумеръ газеты. На ея лицѣ отражались два чувства, два впечатлѣнія. Первое изъ нихъ было результатомъ только что прочитаннаго, второе — удивленіе, вызванное неожиданнымъ появленіемъ Кочубовскаго въ Дарьинѣ. Панъ почтительно поцѣловалъ руку хозяйкѣ и выпустилъ цѣлый рядъ любезностей. Между прочимъ, онъ сказалъ: