Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

Опочиньевъ неожиданно притянулъ къ себѣ Адама Казиміровича и поцѣловалъ въ щеку.

Кочубовскій вернулся домой подъ сильнымъ впечатлѣніемъ всего имъ испытаннаго въ княжескомъ домѣ. Онъ имѣлъ основаніе предполагать, что Наташа начинала имъ интересоваться, что ея отецъ сдѣлался къ нему расположеннымъ и нѣсколько зависимымъ отъ него. Оставалась одна мать княжны. Она, правда, неумолимая патріотка, но она русская, а русскія, вообще, отличаются добрымъ характеромъ и незлобивостью. Кромѣ того, чего не сдѣлаетъ мать ради ребенка, котораго она любитъ и который составляетъ ея единственное сокровище! Кажется, все слагалось къ тому, чтобы ничтожный гарнизонный офицеръ завоевалъ знатный дворянскій домъ, бывшій въ недалекомъ прошломъ для него недоступнымъ. Но Адамъ Казиміровичъ продолжалъ раздумывать. Что̀ такое онъ представляетъ изъ себя? Воспитанный въ русскомъ кадетскомъ корпусѣ, онъ остался чуждымъ всего русскаго. Нося военный русскій мундиръ, онъ не сроднился съ духомъ русскаго солдата. Днемъ и ночью, въ обществѣ и наединѣ, на ложѣ, его тянетъ въ ту сторону, которая воюетъ съ Россіей, которую онъ мало знаетъ, но которую на духу каждый ксендзъ наставлялъ его любить беззавѣтно, не жалѣть для нея послѣдней капли своей крови. Такія мысли онъ слышалъ съ малолѣтства, и онѣ вгнѣздились въ его сердце. Кочубовскій не былъ подлецомъ по природѣ. Его искренно тянуло къ княжнѣ, но тайный долгъ, принятый имъ относительно своей ойчизны, пересиливалъ въ немъ личныя влеченія. Теперь онъ переживалъ тяжелыя минуты внутренней борьбы. Въ его рукахъ была тысяча рублей, врученныхъ генераломъ ему, какъ честному человѣку, для передачи ссыльному поляку и его дочери. Несомнѣнно, онъ долженъ доставить деньги по назначенію. Но его мутитъ бѣсъ. Онъ шепчетъ: «рубли москаля ты обязанъ отдать городскому ксендзу для пересылки въ „Народовой жондъ“. Что значитъ жизнь и благополучіе какого-то ссыльнаго нищаго и его, быть-можетъ, полоумной и никому ненужной дочери, въ сравненіи съ судьбой и величіемъ цѣлой націи? Ради ея спасенія извинительна даже подлость, предательство и измѣна русскому знамени».

Кочубовскій легъ въ постель и взялъ въ руки только-что полученный имъ отъ приволжскаго ксендза свѣжій нумеръ Колокола. Въ немъ описывалась съ ужасающими и вымышленными подробностями казнь, произведенная, по приказанію Муравьева, надъ графомъ Платеромъ, знаменитымъ польскимъ магнатомъ. Графа повѣсили. Герценъ выливалъ цѣлый потокъ ругательствъ на виленскаго проконсула. Читая ихъ, Адаму Казиміровичу сдѣлалось гадко за русскаго эмигранта.

— Нѣтъ, произнесъ онъ громко, полякъ не способенъ наносить удары своей родинѣ, какъ бы она ни была передъ нимъ виновата. Полякъ изъ самолюбія скроетъ недостатки своихъ соотечественниковъ. Одни русскіе либералы думаютъ иначе. Они ненавидятъ то, что создано ихъ исторіей. Они хотятъ обновить Россію европейскою цивилизаціей, и умерщвляютъ въ ней ея историческій духъ. А мы, поляки, стоимъ на почвѣ. Мы мечтаемъ о возстановленіи древней Посполитой Рѣчи, отъ моря и до моря, и не намъ ли надѣяться на успѣхъ? Препятствія должны пасть передъ нашими гигантскими планами.

Кочубовскій заснулъ, убаюканный мыслями о грядущихъ событіяхъ, имѣющихъ совершиться, по его мнѣнію, въ ближайшемъ будущемъ.

А утро для честолюбиваго поляка наступило самое прозаическое. Денщикъ разбудилъ его, когда чуть-чуть свѣтало. Сырой туманъ, окутывавшій окрестность, обмывалъ лица выходившихъ съ этапа арестантовъ, выстраивавшихся длинными рядами за воротами. Пѣшіе и конные конвоиры съ ружьями на плечахъ и съ обнаженными саблями оцѣпляли партію и нецеремонно вталкивали въ строй зазѣвавшихся каторжниковъ. Крупная ругань, плачъ дѣтей, крики подводчиковъ, укладывавшихъ на телѣги арестантскія вещи, звонъ цѣпей и кандаловъ, все смѣшивалось въ воздухѣ въ неопредѣленный гулъ. Вотъ раздалась команда: «Смирно! Направо! Маршъ!» Послышался бой барабана, и партія неторопливо двинулась въ походъ. Передъ ней лежала длинная дорога, полная тяжелыхъ впечатлѣній и душныхъ, развращающихъ ночей на этапныхъ ночлегахъ.

Прежній, пѣшій арестантскій путь былъ печальнымъ фактомъ, къ испытанію котораго слѣдовало бы приговаривать людей за особо крупныя преступленія. Прохожденіе этого пути не считалось наказаніемъ, и ему подвергались не только ссылаемые по суду арестанты, но и ни въ чемъ неповинныя семьи, слѣдовавшія за виновными отцами, женами и братьями. Чего только бѣдныя дѣти не слышали на Сибирской дорогѣ? Чего они не видали на ней? Къ мѣсту ссылки ихъ родныхъ они являлись уже глубоко испорченными нравственно и физически изнеможденными. Жизнь имъ не представлялась заманчивымъ призракомъ, люди имъ не казались добрыми. Грязными чувствами забивалась душа малолѣтокъ, пошлыми мечтаніями проникалась ихъ мысль.

Адамъ Казиміровичъ ѣхалъ съ боку партіи верхомъ на рыжемъ конѣ, какъ вѣрный исполнитель служебнаго долга. А голова его была далека отъ дѣйствительности. Во-первыхъ, онъ уже порѣшилъ съ княжескими деньгами. Имъ передано изъ нихъ ссыльному поляку лишь полтораста рублей, его дочери послано также полтораста рублей, а семьсотъ рублей отправлено съ нарочнымъ въ городъ Приволжскъ къ пріятелю ксендзу на поддержку польскаго возстанія. Себѣ лично Кочубовскій не оставилъ ни гроша, и считалъ, что онъ честно поступилъ съ капиталомъ, врученнымъ ему на совѣсть старымъ генераломъ. Далѣе онъ разсудилъ, что ему не выдержать службы. Въ его отечествѣ русскія войска одолѣваютъ повсюду банды, братья его гибнутъ въ лѣсахъ и болотахъ, а онъ здѣсь мирно живетъ и пользуется привилегіями офицера, враждебнаго его родному государству. Мысль «бѣжать до лясу» крѣпла въ сердцѣ непримиримаго поляка, затемняя собою даже плѣнительный образъ княжны.

Колодники приближались къ густому сосновому бору, тянувшемуся на многіе десятки верстъ. Боръ пересѣкали глубокіе пески, вздымавшіеся, точно холмы, на широкомъ историческомъ трактѣ. Арестанты шагали тяжело, отставая другъ отъ друга и тянувши на общей цѣпи своихъ усталыхъ товарищей. Вдругъ случилось что-то необычайное. Изъ самой середины партіи одинъ каторжникъ, закованный по рукамъ и ногамъ, бросился по направленію лѣса. Его подвигъ былъ удивительный. Песокъ, достигавшій почти до колѣнъ человѣка, не существовалъ для бѣглеца. Онъ несся, какъ тѣнь, и только звонъ отъ его цѣпей и кандаловъ слышался отчетливо въ воздухѣ. Начальникъ этапа первый увидалъ бѣглеца. Ни одинъ изъ конныхъ конвоировъ не успѣлъ еще повернуться на сѣдлѣ, чтобы преслѣдовать преступника, какъ Кочубовскій помчался за нимъ и у самой грани вѣковыхъ сосенъ, караулившихъ непроходимую трущобу, положилъ на мѣстѣ смѣльчака выстрѣломъ изъ револьвера въ упоръ. Въ партіи раздался неясный ропотъ и проклятія на кого-то. Адамъ Казиміровичъ, весь пылавшій отъ волненія, скомандовалъ: «стой!» и приказалъ солдатамъ рубить безпощадно всякаго арестанта, который выдвинется хоть немного изъ строя. Такимъ образомъ, партія была покорена въ самомъ началѣ возмущенія. Неудачную жертву побѣга, убитую наповалъ и искавшую какого-то призрака свободы, свалили, какъ трупъ животнаго, на самую заднюю подводу. Въ лѣсу наступила роковая тишина. Точно шли не живые люди, а мертвецы. Каждый переживалъ по своему происшедшее событіе. Иные говорили, что такъ и слѣдуетъ быть; другіе находили, что начальникъ поступилъ варварски; третья, что онъ не имѣлъ права убивать каторжника, что для его наказанія есть царскій судъ. Какъ бы то ни было, но Кочубовскій, сдѣлавшійся неожиданнымъ убійцей, ѣхалъ самъ не свой. Ему противною показалась его обязанность, его настоящее существованіе. Онъ рѣшилъ взять продолжительный отпускъ и воспользоваться имъ для задуманнаго бѣгства къ своимъ роднымъ повстанцамъ.