Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

— Смерть москалямъ!!!

Никто не думалъ объ опасности. Точно въ Христово Воскресенье всѣ привѣтствовали съ наступившимъ торжествомъ другъ друга и крѣпко лобызались. Тутъ же рѣшено было ровно въ полночь, на 27 августа, взорвать казначейство, зажечь городъ и произвести, по возможности, смуту вь войскахъ.

Среди ликующаго полячества тяжело и безотрадно было положеніе ученаго Уральцева. Несмотря на свой крайній либерализмъ, онъ почувствовалъ, что вокругъ него происходитъ что-то ему чуждое, ненужное для него. Ему дѣлалось досадно за тѣ чувства, которыя проявляли его друзья-поляки къ своему отечеству, и которыхъ онъ не ощущалъ къ собственному отечеству. Дѣйствительность говорила, что онъ вторгся въ польское общество и игралъ роль Іуды въ отношеніи своей родины. Профессоръ краснѣлъ, когда его обнимали паны, и искалъ глазами по всѣмъ угламъ своего товарища молодости, Льва Львовича Драницына.

Иванъ Павловичъ Уральцевъ былъ сынъ казака Оренбургской губерніи. Его отецъ служилъ офицеромъ въ Орской крѣпости, когда въ нее были высланы рядовыми въ 1848 году нѣкоторые изъ участниковъ Петрашевской исторіи. Отъ нихъ пятнадцатилѣтній сынъ степей впервые услышалъ вольныя рѣчи и отрицательныя мысли въ области религіи. Въ Приволжскомъ университетѣ юноша очутился въ самый разгаръ наплыва въ него новыхъ идей, протестовавшихъ противъ до-реформеннаго періода Россіи. Съ каѳедры гремѣли освѣжающія свободомысленныя лекціи И. К. Бабста, Ешевскаго, Чебышева-Дмитріева; на студенческихъ сходкахъ громко диспутировались политическіе и научные вопросы. Студенты старшихъ курсовъ, во главѣ съ Н. А. Демертомъ, бойко пописывали подъ разными псевдонимами въ Искрѣ и въ «Свисткѣ» Современника. Либералы, а за ними и общество, устремлялись куда-то впередъ, гдѣ не было ни твердой подготовленной почвы, ни ясной цѣли, но гдѣ вырабатывалась безотчетная ненависть ко всему прожитому могучею Русью. Мы хотѣли чего-то новаго, невѣдомаго, не понимая святости разрушаемаго. Юный профессоръ Уральцевъ, занявшій каѳедру русской исторіи, явился выразителемъ сказаннаго. Онъ быль средняго роста, тонкій, прямой. Черты лица его отличались правильностью. Сѣрые глаза его ярко блестѣли изъ-подъ золотыхъ очковъ, а на плечи его спускались волнистые русые волосы, откинутые небрежно назадъ.

Иванъ Павловичъ вышелъ отъ ксендза одинокимъ. Никто изъ бывшихъ на сходкѣ къ нему не присталъ, не присталъ и онъ ни къ кому. Въ душѣ его самъ собою возникъ вопросъ о кровномъ родствѣ. Никакія умствованія, никакія теоріи не могутъ поколебать связей, исходящихъ изъ кровныхъ союзовъ. Въ нихъ таится корень для крѣпости семьи, для крѣпости государства. Изъ свойства крови выходятъ всѣ людскія отношенія. Она, эта кровь, требуетъ для себя питанія изъ окружающихъ ее условій и обстоятельствъ. Вотъ, почему, слагаются національныя особи, религіозныя воззрѣнія, привычки, характерныя черты народа, отличающія его отъ другихъ народовъ. Каждый изъ нихъ сидитъ, какъ будто, въ какой-то скорлупѣ, которую если разбить, то все изъ нея въ безпорядкѣ вывалится.

Уральцевъ мучился имъ же возбужденнымъ вопросомъ и старался проникнуть въ историческую даль: «почему я, Драницынъ и вообще русскіе западники отшатнулись отъ прошлыхъ завѣтовъ своей родины, и хотятъ одарить ее новыми политическими порядками, господствующими въ Европѣ? Вѣдь то, что мы ненавидимъ въ прошломъ Россіи, переживали всѣ образованныя государства, и, однако, они сохранили связь со своимъ прошлымъ, не отвернулись отъ него, подобно намъ. Такъ, у всякаго народа должно быть свое дорогое, что составляетъ его душу, что переходитъ неизмѣнно изъ рода въ родъ, изъ вѣка въ вѣкъ, что и у насъ силятся отстоять славянофилы, но что мы, ихъ противники, находимъ отжившимъ. Кто правь?»

Иванъ Павловичъ шелъ по спящимъ улицамъ, погруженнымъ въ кромѣшную тьму и роковую тишину. Но не онъ ли сейчасъ былъ на сходбищѣ людей, задумавшихъ обагрить кровью ни въ чемъ неповинный городъ, во имя какой-то призрачной ненависти къ власти, управлявшей слишкомъ тысячу лѣтъ судьбами Россіи и, въ концѣ концовъ, содѣлавшей изъ нея міровую державу? А что либералы хотятъ ей дать въ будущемъ? «Свободные штаты», увѣряетъ Герценъ. «Возстановите намъ историческую Польшу», кричатъ поляки. Вновь создаваемая Польша, на старыхъ началахъ, и новая Русь безъ своего прошлаго не есть ли это двѣ аномаліи, отрицающія одна другую?

«Какъ же я и Драницынъ ввязались во всю эту исторію? Куда онъ убѣжалъ? Неужели тотъ свѣтъ, который озарилъ меня теперь, пришелъ къ нему раньше, чѣмъ ко мнѣ?»

Уральцевъ сталъ присматриваться къ окружающимъ домамъ, и убѣдился, что находится въ незнакомой части Приволжска. Онъ подошелъ къ будкѣ, стоявшей невдалекѣ, и спросилъ: какъ пройти въ Ласточкину улицу?

Охранитель мирныхъ обывателей подозрительно оглядѣлъ запоздалаго пѣшехода, но указалъ, куда надобно пройти. Иванъ Павловичъ тронулся въ дальнѣйшій путь, стараясь отвлечь отъ себя докучливыя мысли. Онъ оглянулся назадъ сквозь мерцающій утренній разсвѣтъ. Уличный стражъ все стоялъ на одномъ мѣстѣ и упорно смотрѣлъ въ слѣдъ бѣдному «интеллигенту».

«Ужъ не догадывается ли онъ», подумалъ съ тревогой профессоръ, «что я заговорщикъ?»

Левъ Львовичъ проснулся удивленнымъ, увидѣвъ себя нераздѣтымъ, лежащимъ въ залѣ на диванѣ съ ногами, положенными на креслѣ. Квартира Ивана Павловича была небольшая. Она состояла изъ трехъ низенькихъ комнатъ, набитыхъ больше книгами, чѣмъ мебелью. За то изъ нея представлялся великолѣпный видъ на зарѣчныя поля, окаймленныя лѣсами на горизонтѣ. Рѣка Волжанка дѣлала нѣсколько изгибовъ по зеленому лугу и уходила въ даль подъ самый монастырь съ бѣлѣющею стѣной, съ золотыми главами, окруженными яркою зеленью. Этотъ простой и родной видъ особенно тронулъ въ настоящую минуту Драницына. Ему совѣстно стало за вчерашнее происшествіе. Онъ подошелъ тихонько къ дверямъ кабинета Уральцева и заглянулъ въ него. Ученый сидѣлъ у письменнаго стола и что-то читалъ. Увидѣвъ своего друга, онъ иронически произнесъ:

— Хорошъ заговорщикъ, нечего сказать! Что, струсили, убѣжали? Стыдно вамъ!

Левъ Львовичъ прервалъ его:

— А ты до конца былъ?

— Конечно. Только, если тебѣ правду говорить, я раскаиваюсь, что связался съ поляками. Чужіе они намъ. Да и цѣли у насъ разныя.

Драницынъ передалъ, почему и какъ онъ исчезъ неожиданно съ роковой сходки. Иванъ Павловичъ съ любопытствомъ слушалъ о томъ, что говорилъ Кочубовскій его другу, и замѣтилъ:

— Онъ поступилъ благородно. Справедливо то, что намъ нечего дѣлать среди поляковъ. Но они, братъ, насъ учатъ многому. У нихъ сплоченность, любовь къ прошлому, а оттого и сила. Мы же что съ тобой изображаемъ?