Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

— Господи! — захлебывался онъ. — Да что же я сдѣлалъ, чтобы такъ зло надо мною смѣяться?

Капитанъ оставилъ Кривобоцкую въ кабинетѣ. Онъ проболѣлъ нѣсколько дней, а потомъ уѣхалъ въ Петербургъ и вскорѣ перевелся въ другую артиллерійскую бригаду. Страшное испытаніе, пережитое Степаномъ Спиридоновичемъ, еще болѣе повліяло на его нелюдимость. Онъ и раньше рѣдко посѣщалъ общественныя собранія, а теперь и совсѣмъ пересталъ выходить изъ дому. Женщинъ онъ просто избѣгалъ. Каждая изъ нихъ ему напоминала Нину Александровну. Рана сердца его никогда не закрывалась.

Когда открылась послѣдняя война съ Турціей, Топтыгинъ былъ уже подполковникомъ и командовалъ батареей. Ему пришлось провести нѣсколько мѣсяцевъ на Шипкѣ, на горѣ Св. Николая. Зарывшись въ снѣгъ, нашъ воинъ стоически выдерживалъ тягости службы, ободрялъ солдатъ, дѣлился съ ними послѣднимъ сухаремъ. Онъ не падалъ духомъ, и въ такой трудный мигъ, когда турки, въ количествѣ тридцати тысячъ, осаждали небольшой отрядъ русскихъ на неприступныхъ каменныхъ высяхъ, Степанъ Спиридоновичъ твердо вѣрилъ, что мы побѣдимъ. Съ биноклемъ въ рукахъ, онъ слѣдилъ по сосѣднимъ вершинамъ за движеніями непріятеля и давалъ орудіямъ соотвѣтствующее направленіе. Душа его скорбѣла, если не были во время доставлены припасы для отряда. Подполковникъ говаривалъ, что сытый солдатъ десяти полуголодныхъ стоитъ.

Однажды Топтыгинъ проснулся особенно рано. Вышелъ онъ изъ землянки и видитъ, какъ стали вырисовываться въ полумракѣ обнаженныя вершины, терявшіяся въ небесахъ. Сѣдыя тучи, какъ гигантскія змѣи, ползли по спящимъ долинамъ и пропастямъ. Нигдѣ ни звука, точно кругомъ были необитаемыя пространства. Между тѣмъ, десятки тысячъ людей находились въ горахъ, и никто изъ нихъ не смѣлъ думать, что наступившій день пройдетъ благополучно. Степанъ Спиридоновичъ уперся ногой въ каменную глыбу, торчавшую надъ обрывомъ, и смотрѣлъ, какъ лучъ солнца прокрадывался въ туманную мглу и постепенно окрашивалъ горы въ прихотливыя, разноцвѣтныя краски. Тяжело было на его сердцѣ. Одиночество, душевная безпріютность чувствовались во всей его сорокалѣтней жизни. Правда, служба не была ему мачихой, но особенно и не баловала его. Служба не захватываетъ всецѣло живого человѣка. Хочется ему теплой ласки, и нѣжнаго участія къ судьбѣ, и частичку нравственнаго довольства. Мелькнулъ на минуту предъ Топтыгинымъ соблазнительный образъ Нины Александровны и тотчасъ же исчезъ, какъ бы сознавая неумѣстность своего появленія. Степанъ. Спиридоновичъ вздохнулъ и поднесъ къ глазамъ бинокль. Солнечный снопъ уже озолотилъ гребень вершинъ, а на нихъ, какъ красныя, густыя пятна, двигались турецкія фески.

— Ну, будетъ жаркій день, — произнесъ подполковникъ и перекрестился. Въ это время на одномъ изъ гранитныхъ утесовъ, занимаемыхъ непріятелемъ, мелькнулъ густой дымъ, а за нимъ загрохоталъ пушечный выстрѣлъ. Онъ эхомъ разнесся по сосѣднимъ горамъ, какъ роковая вѣсть, скорѣе всего доходящая до слуха земного обитателя. Мы отвѣчали, а чрезъ полчаса всѣ горы, всѣ долины уже обливались человѣческою кровью. Нашъ командиръ переѣзжалъ отъ орудія къ орудію, слѣзалъ съ лошади, повѣрялъ прицѣлы, шутилъ съ офицерами и солдатами. Онъ точно переродился и забылъ самъ себя. Молчаливый обыкновенно, онъ сдѣлался болтливымъ и остроумнымъ. Увидя вдали скопившихся непріятельскихъ начальниковъ, Топтыгинъ обратился къ поручику:

— Покажите этимъ господамъ, что русскій офицеръ отдаетъ честь не только своимъ начальникамъ, но чтитъ и чужихъ.

Выстрѣлъ грянулъ, и враждебная кучка исчезла.

— Браво, поручикъ! Вы будете представлены къ ордену.

Степанъ Спиридоновичъ повернулъ лошадь, чтобы переѣхать къ другому орудію, но его конь внезапно поднялся на дыбы, и потомъ тяжело грохнулся на землю съ сѣдокомъ. Одна шальная пуля перебила ногу лошади, а другая пронизала грудь подполковника. Послѣдній успѣлъ только проговорить:

— Не прекращайте стрѣльбы!

Солдатики освободили изъ-подъ сѣдла своего командира и на носилкахъ унесли его на перевязочный пунктъ. Раненый впалъ въ безчувствіе, но пульсъ его бился. Докторъ, осмотрѣвъ Топтыгина, утверждалъ, что рана сквозная, а легкія не тронуты.

Шесть недѣль пролежалъ въ одномъ изъ шипкинскихъ бараковъ нашъ скромный герой, а потомъ былъ отправленъ въ бухарестскій госпиталь. Какъ къ тяжело больному, къ нему относились начальство и доктора съ особымъ вниманіемъ. Степанъ Спиридоновичъ лежалъ въ отдѣльной комнатѣ, и къ нему приставлена была сестра милосердія. Какъ-то Топтыгинъ задремалъ и видитъ сонъ. Нина Кривобоцкая, вся сіяющая, добрая, крѣпко обнявъ его, шепчетъ, какъ въ то роковое свиданіе, когда она пришла къ нему на квартиру, завѣтныя слова страстной мольбы, а онъ… Тутъ больной очнулся отъ страннаго ощущенія въ правой рукѣ, вытянутой вдоль всего тѣла. Топтыгинъ взглянулъ вбокъ, и замеръ отъ изумленія. Сестра милосердія, склонивши колѣна, стояла передъ кроватью и покрывала поцѣлуями его руку. Раненый пробормоталъ:

— Сударыня, что съ вами? Вы, вѣрно, ошиблись, принявъ меня за одного изъ своихъ родственниковъ.

Сестра милосердія подняла голову, а Степанъ Спиридоновичъ застоналъ отъ сильнаго движенія. Глаза его открылись во всю ширину, а губы лепетали:

— Нина Александровна!!!

Да, это была она. Но, что съ нею стало? Блѣдная, изнуренная, она глядѣла мученически на Топтыгина. Затаенная грусть свѣтилась въ ея взорѣ и совсѣмъ не напоминала прежней, беззаботной военной барыни. Ея мужъ скончался лѣтъ десять тому назадъ, оставивъ небольшую пенсію. Нина Александровна, избалованная поклонниками и прихотями жизни, должна была значительно сузить свои требованія. Тутъ только и явилась передъ нею вся пустота ея прошлаго, вся безцвѣтность пережитаго ею веселья. Она замѣтила, что и мужчины относились къ ней неестественно, не придавая серьезнаго значенія ея словамъ, ея поступкамъ. Мало того, она убѣдилась, что замужъ ей вторично не выйти, что всѣ смѣются надъ ея мыслями о бракѣ. И Нина Александровна стала задумываться, стала сознавать, что въ ней чего-то недостаетъ, что ей нужно то, въ чемъ она раньше не нуждалась. Это — внутренней дѣятельности, внутренняго сознанія, что нужно что-то сдѣлать доброе не для себя только, а для тѣхъ людей, о которыхъ она не думала, которые составляли для нея нѣчто, ничѣмъ не связанное съ нею. Въ такія минуты самобичеванія она вспомнила о Топтыгинѣ, о единственномъ человѣкѣ, ее искренно любившемъ. Но гдѣ онъ? Кривобоцкая не имѣла свѣдѣній. Въ началѣ кампаніи, когда формировались отряды сестеръ милосердія, она съ радостью отозвалась на голосъ общественнаго энтузіазма и почувствовала, что, кажется, именно такого святого подвига ей и недоставало.