Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

Такимъ образомъ, Нина Александровна очутилась въ бухарестскомъ госпиталѣ.

Неожиданная встрѣча съ Топтыгинымъ пробудила таившіяся смутно въ ней надежды на неизвѣданное личное счастіе. Ожилъ и бѣдный Степанъ Спиридоновичъ. Онъ, не вѣдавшій женской ласки, чувствовалъ теперь на себѣ всю ея обаятельную прелесть. Онъ даже задавался мыслями: «Какъ же я не зналъ этого прежде! Зачѣмъ я безплодно провелъ лучшіе годы? А въ будущемъ много ли осталось жить? Да и прочно ли чувство Нины Александровны? Не жалость ли къ моей безпомощности заставляетъ ее упорно заботиться обо мнѣ?» И раненый вопросительно взглядывалъ на сестру милосердія, освѣтившую его сумрачный путь.

Въ госпиталѣ Топтыгинъ получилъ радостное извѣстіе о своемъ производствѣ, за военныя отличія, въ полковники и о пожалованіи ему ордена св. Владиміра съ мечами. Но блестящія награды блѣднѣли въ его воображеніи предъ тою высшею нравственною удовлетворенностью, которую онъ испытывалъ съ послѣдней встрѣчи съ Кривобоцкою. Продолжать службу во фронтѣ онъ не могъ, и хлопоталъ о переводѣ начальникомъ артиллеріи въ одну изъ крѣпостей Сѣверной Россіи. Онъ болѣлъ отъ раны долго, а жениться могъ только въ 1879 году. Въ началѣ восьмидесятыхъ годовъ здоровье Степана Спиридоновича пошатнулось отъ случайной простуды, и онъ подалъ въ отставку, не дождавшись генеральскаго чина. Онъ поселился въ Москвѣ, въ одномъ изъ ея захолустныхъ переулковъ. Онъ замѣчалъ, что только въ такихъ переулкахъ можно чувствовать настоящую Москву. Топтыгинъ завелъ штатское платье, съ раздраженіемъ говоря, что не можетъ носить форменной одежды, не имѣющей никакого отличія отъ другихъ военныхъ отставныхъ, не состоящихъ въ генеральскомъ чинѣ. Истинный ему былъ праздникъ, когда вышли погоны отставнымъ штабъ-офицерамъ и генераламъ. Степанъ Спиридоновичъ немедленно пріобрѣлъ погоны и, въ первый же день ихъ полученія, вышелъ гулять на Тверской бульваръ. Онъ, старый боевой воинъ, радовался какъ прапорщикъ, когда встрѣчные солдаты отдавали ему честь. Онъ моталъ головой и тыкалъ себя въ грудь:

— И мы еще чего-нибудь стоимъ! Насъ Царь отличаетъ!

Топтыгинъ занимаетъ маленькую квартирку. Въ ней все такъ комфортабельно, уютно, что сядешь на качающееся кресло и не желаешь оставить комнаты, въ которыхъ заботливо суетится не прежняя, а нынѣшняя Нина Александровна. Она живетъ только мужемъ, его интересами. Она знаетъ всѣ мелкія привычки мужа, понимаетъ его взглядъ, его жесты.

Степанъ Спиридоновичъ обѣдаетъ въ два часа. Садится онъ за столъ и выпиваетъ регулярно двѣ рюмки водки. Закусываетъ каждую изъ нихъ бутербродомъ съ хорошею икрой. Поднимая первую рюмку, онъ говоритъ:

— За твое здоровье, моя милочка, Нина! За здоровье лучшаго друга моего Анемподиста, за дьякона Павла, учащаго усердно ребятишекъ въ школѣ, за храбраго моего фейерверкера Павлушкина, за понамаря Савкина, спасшаго нашъ деревенскій домъ отъ пожара, и за все православное воинство!

Рюмка опрокидывается въ ротъ. Слѣдуетъ обмѣнъ фразъ съ женой или обѣдающимъ пріятелемъ. Затѣмъ наливается вторая рюмка. Произносятся слѣдующія слова:

— За упокой души моихъ незабвенныхъ родителей, рабовъ Божіихъ: Спиридона и Клавдіи! За моихъ товарищей по оружію: Николая и Дормидонта, за столяра Василія, выручившаго меня въ юности изъ критической нужды, и за воиновъ, животъ свой за отечество на брани положившихъ!

Полковникъ аккуратенъ, какъ старинные часы. Годы проходятъ, смѣняя другъ друга, а онъ остается неразлученъ со своими привычками, любуется на Нину Александровну и изрѣдка ей скажетъ:

— А я, вѣдъ, милочка, началъ испытывать настоящую жизнь только съ тѣхъ поръ, какъ женился на тебѣ. Я не добрый былъ прежде. Теперь же, встрѣчая на улицѣ нуждающагося мужичка, я всегда подаю ему что-нибудь; городскихъ же пьяницъ и проходимцевъ обхожу молча. Подавая лепту, я проговариваю:

— Помолись за здоровье рабы Божіей Нины!

Топтыгинъ цѣловалъ жену. Можно сказать, что онъ вполнѣ считалъ бы себя счастливымъ, если бы не встрѣчи съ молодыми офицерами, не отдающими ему честь. Онъ никакъ не можетъ заглушить въ себѣ оскорбленнаго чувства.

— Какъ, — жалуется онъ, — Царь насъ отличилъ! Мы служили и проливали кровь за отечество, а они, молокососы, насъ не хотятъ знать! Такое отношеніе къ намъ, старикамъ, безусыхъ подпоручиковъ, воля ваша, обидно!

У полковника былъ отравленъ день, когда ему приходилось произносить приведенныя фразы. Простимъ ихъ ему, читатель. Мы знаемъ прошлую жизнь почтеннаго Степана Спиридоновича; мы знакомы съ прекрасными качествами его простой, русской души. Ну, а маленькіе недостатки ея можно и простить, тѣмъ болѣе, что мы сами далеко не безгрѣшны.

Въ тѣхъ привольныхъ мѣстахъ, гдѣ я провелъ свѣтлое дѣтство, Яблонная Дуброва славилась своею красотой. Взобравшись на возвышенность, съ раскидистыми, столѣтними дубами, она виднѣлась кругомъ на десятки верстъ. Когда взоръ мой ее встрѣчалъ, синѣющую на горизонтѣ, тонувшую въ лучахъ утренняго солнца, отрадно дѣлалось на сердцѣ, и рой разнообразныхъ воспоминаній одолѣвалъ душу. Ѣдешь этой волшебной Дубровой въ вечернюю майскую пору, и чувствуешь, какъ сладкая истома охватываетъ тебя. Кругомъ плотно сдвинулись молчаливые дубы, пряча свои верхушки въ далекія небеса. Догарающій лучъ старается прокрасться сквозь густую зелень деревьевъ и освѣтить золотистымъ отблескомъ изумрудныя поляны, пересѣкающія заколдованный лѣсъ. А запахъ дѣвственной, еще нетронутой косою, травы непрошенно волнуетъ грудь и заставляетъ ее усиленно дышать. Да, все хорошо въ Дубровѣ, и не даромъ я ее люблю! По ту сторону ея склона, гдѣ небольшая рѣчка, съ широкимъ прудомъ у мельницы, омываетъ послѣдніе дубровскіе дубы, пріютилась богатая усадьба владѣльца села Яблоннаго. Лѣтъ слишкомъ сорокъ тому назадъ она принадлежала отставному гвардіи поручику Антону Антоновичу Охлопьеву. Это былъ человѣкъ университетскаго образованія, вольномыслящій, увлекающійся, но любившій покутить и творившій иногда неподобающія безобразія. Сосѣди-помѣщики его боялись, а окрестные крестьяне боготворили. Каждый его поступокъ, выходящій изъ предѣловъ законности и общепринятаго приличія, заглаживался имъ великодушнымъ образомъ.

Охлопьевъ появился въ нашихъ мѣстахъ неожиданно. Много годовъ село Яблонное, по довѣрію барина, управлялось какимъ-то нѣмцемъ-агрономомъ. И вдругъ, въ одно утро, сосѣди Яблоннаго узнаютъ, что молодой Охлопьевъ пріѣхалъ въ свое имѣніе и поселился въ немъ навсегда. Пошли толки, пересуды. Они были тѣмъ болѣе разнорѣчивы, что бѣглецъ изъ Петербурга нигдѣ не показывался.