Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

2-ая бумага – отзывъ на прошеніе, которое могъ подать Князь.

Въ числ ѣпохитителей с ѣна, означенныхъ въ прошеніи моемъ, поданномъ тогда-то, преждевременно разр ѣшившаяся безжизненнымъ плодомъ женщина А ѳенья Болхина не находилась, а поэтому въ несчастіи, ее постигшемъ, я не могъ быть причиненъ. Но, какъ слышно, произошло то отъ побоевъ мужа ея, наказывавшаго ее за распутное поведеніе. Боясь же открыть свое преступленіе пом ѣщику своему, студенту, князю Нехлюдову, им ѣвшему къ выше упомянутой А ѳеньи особенное пристрастіе (что видно изъ того, что она была тотчасъ же взята для пользования на барскій дворъ), вышеупомянутый крестьянинъ Болха ложно показалъ, что она находилась во время покражи моего с ѣна и буйства, произведеннаго хабаровскими крестьянами такого-то числа на Савиной полян ѣ, и что я могъ быть причиною несвоевременнаго ея разр ѣшенія и т. д.

У[мн ѣйшій] челов ѣкъ получилъ тотчасъ же об ѣщанные 15 р., изъ которыхъ только полтинникъ, и то съ бранью перешелъ въ руки притащившейся съ д ѣтьми въ слезахъ Марьи Григорьевны, а на остальныя же умн ѣйшій челов ѣкъ и министръ продолжалъ быть бол ѣнъ, т. е. пить запоемъ. Шкаликъ съ радостной улыбкой получилъ, въ зам ѣнъ 15 р., дв ѣкраснор ѣчивыя, драгоц ѣнныя бумаги. Эти-то бумаги находились уже въ его кармазинномъ карман ѣ, когда онъ посл ѣоб ѣдни глубокомысленно говорилъ князю: «Вс ѣподъ Богомъ ходимъ, Ваше Сіятельство».

Юный князь скорыми шагами шелъ къ дому. Прихожане съ любопытствомъ поглядывали на него, зам ѣчая отрывистые жесты, которые онъ д ѣлалъ, разсуждая самъ [съ] собой. Онъ былъ сильно возмущенъ. «Н ѣтъ! – думалъ Николинька, – безстыдная ложь, отпирательство отъ своихъ словъ, вотъ что возмущаетъ меня. Я не понимаю, даже не могу понять, какъ можетъ этотъ челов ѣкъ посл ѣвсего, что онъ мн ѣговорилъ, посл ѣслёзъ, которыя казались искренними, такъ нагло отказываться отъ своихъ словъ и им ѣть духу смотр ѣть мн ѣвъ глаза! Н ѣтъ, правду говорилъ Яковъ, онъ р ѣшительно дурной челов ѣкъ, и его должно наказать. Я буду слабъ, ежели я этаго не сд ѣлаю. – Но правъ ли я? Не виноватъ-ли я въ томъ, что онъ теперь отказывается? Зач ѣмъ я требовалъ эти проклятыя деньги? Мн ѣи тогда что-то говорило, что не годится въ такомъ д ѣл ѣвм ѣшивать деньги! Такъ и вышло. Можетъ, онъ точно раскаявался, но я привелъ это хорошее чувство въ столкиовеніе съ деньгами, съ скупостью, и скупость взяла верхъ. Точно, 50 р. для Болхи значитъ много, и хотя не полное, но все-таки было вознагражденіе, а для него пожертвованіе 15 рублей было доказательствомъ его искренности. – Разум ѣется, ежели-бы я теперь пересталъ требовать деньги, онъ охотно-бы помирился и опять поц ѣловался-бы, – вспомнивъ эту, сд ѣланную имъ см ѣшную сцену между Шкаликомъ и Игнаткой, Князь вздрогнулъ и покрасн ѣлъ до ушей, – но что же бы это было за примиреніе? комедія. Довольно и разъ сд ѣлать глупость. – Главное то, – продолжалъ Князь, нахмурившись и прибавляя шагу, – онъ меня одурачилъ. Я могу за это сердиться, могу желать отмстить ему, потомъ могу см ѣяться надъ собой и своимъ сердцемъ, могу забывать и презирать его обиды. Все это будетъ очень любезно, – продолжалъ онъ иронически, – но какое я им ѣю право забывать не свои обиды, а зло, несчастіе, которое онъ причинилъ людямъ, которыхъ я обязанъ покровительствовать, обязанъ, потому что они не им ѣютъ средствъ сами защищаться. Ежели я оставлю д ѣло это такъ, то что-же обезпечитъ не только собственность, но личность, семейство, – самыя священныя права моихъ крестьянъ? Они не могутъ защищать ихъ, поэтому обязанность эта лежитъ на мн ѣ. Я самъ не могу защитить ихъ, поэтому я долженъ искать защиты у правительства. Да, я не съ Шкаликомъ буду тягаться, а я буду отстаивать самыя священныя права своихъ подданныхъ. Тутъ н ѣтъ ни меня, ни Шкалика, а тутъ есть справедливость, которой я долженъ и буду служить. Николинька въ первый разъ начиналъ тяжбу. Это тревожило его. Хотя онъ и былъ юристомъ въ Университет ѣ, но им ѣлъ самое смутное и непріязненное понятіе о присутственныхъ м ѣстахъ. Поэтому, чтобы р ѣшиться им ѣть съ ними д ѣло, онъ долженъ былъ вызвать въ окружающихъ должное для него понятіе о долг ѣ. —

Подходя къ Хабаровк ѣ, Князь остановился, вынулъ изъ кармана записную книжку, которую всегда носилъ съ собой, и на одной изъ страницъ прочелъ н ѣсколько крестьянскихъ съ отметками именъ.

«Иванъ Чурисъ – просилъ сошекъ», прочелъ онъ и, взойдя въ улицу, подошелъ къ воротамъ 2-ой избы съ права.

Жилище Ивана Чуриса составляли полусгнившій, подопр ѣлый съ угловъ срубъ, похилившійся и вросшій въ землю такъ, что надъ самой навозной завалиной виднелось одно разбитое оконце – красное волоковое съ полуоторваннымъ ставнемъ и другое – волчье, заткнутое хлопкомъ; рубленные сени, съ грязнымъ порогомъ и низкой дверью, которые были ниже перваго сруба, и другой маленькой срубъ, еще древнее и еще ниже сеней; ворота и плетеная клеть. Все это было когда то покрыто подъ одну неровную крышу, теперь же только на застрехе густо нависла черная гніющая солома, на верху же м ѣстами виденъ былъ р ѣшетникъ и стропила. Передъ дворомъ былъ колодезъ съ развалившимся срубомъ, остаткомъ столба и колеса и съ грязной лужей, въ которой полоскались утки. Около колодца стояли дв ѣстарыя, старыя треснувшія и надломленныя ракиты, но все таки съ широкими бл ѣдно-зелеными в ѣтвями. Подъ одной изъ этихъ ракитъ, свид ѣтельствовавшихъ о томъ, что кто[то] и когда-то заботился о украшеніи этаго м ѣста, сид ѣла 8-л ѣтняя б ѣлокурая д ѣвчонка и заставляла ползать вокругъ себя другую 2-л ѣтнюю д ѣвчонку. Дворной щенокъ, вилявшій хвостомъ около нихъ, увидавъ Князя, опрометью бросился подъ ворота и залился оттуда испуганнымъ дребезжащимъ лаемъ.

– Дома-ли Иванъ? спросилъ Николинька.

Старшая д ѣвочка остолбенела и начала все бол ѣе открывать глаза, меньшая раскрыла ротъ и сбиралась плакать. – Небольшая старушонка, притаившись въ с ѣняхъ, повязанная б ѣлымъ платкомъ, изъ подъ котораго выбивались полус ѣдые волосы, и въ изорванной клетчатой понев ѣ, низко подпоясанной старенькимъ, красноватымъ кушакомъ, выглядывала изъ за дверей.

Николинька подошелъ къ с ѣнямъ. «Дома, кормилецъ», проговорила жалкимъ голосомъ старушонка, низко кланяясь и какъ будто очень испугавшись. Николинька, поздоровавшись, прошелъ мимо прижавшейся въ с ѣняхъ и подперевшейся ладонью бабы на дворъ. На двор ѣб ѣдно лежалъ клочьями старый почерн ѣвшій навозъ. На навоз ѣвалялся боровъ, сопр ѣлая колода и вилы. Нав ѣсы вокругъ двора, подъ которыми кое-гд ѣбезпорядочно лежали кадушки [?], сани, тел ѣга, колесо, колоды, сохи, борона, сваленныя въ кучу негодныя колодки для ульевъ, были вовсе раскрыты, и одна сторона ихъ вовсе обрушилась, такъ что спереди переметы лежали уже не на углахъ, а на навоз ѣ. Иванъ Чурисъ топоромъ и обухомъ выламывалъ плетень, который придавила крыша. Иванъ Чурисъ былъ челов ѣкъ л ѣтъ 50, ниже обыкновеннаго роста. Черты его загор ѣлаго продолговатаго лица, окруженнаго темнорусою съ прос ѣдью бородою и такими-же густыми, густыми волосами были красивы и сухи. Его темно голубые, полузакрытые глаза выражали умъ и беззаботность. Выраженіе его рта р ѣзко обозначавшагося, когда онъ говорилъ, изъ подъ длинныхъ р ѣдкихъ усовъ незам ѣтно сливающихся съ бородою, было столько-же добродушное, сколько и насм ѣшливое. По грубости кожи глубокихъ морщинъ и р ѣзко обозначеннымъ жиламъ на ше ѣ, лиц ѣи рукахъ, неестественной сутуловатости, особенно поразительной при маленькомъ рост ѣ, кривому дугообразному положенію ногъ и большему разстоянію большаго пальца его руки отъ кисти, видно было, что вся жизнь его прошла въ работ ѣ– даже въ слишкомъ трудной работ ѣ.