Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

– Много довольны вашей милостью, – отв ѣчалъ смущенный Чурисъ, – коли на дворъ л ѣску ублаготворите, такъ мы и такъ поправимся.

– Н ѣтъ, ты приходи.

– Слушаю.

Николиньк ѣвидно хот ѣлось еще спросить что-то, онъ не вставалъ и посл ѣдовольно непріятнаго для него молчанія, онъ робко спросилъ, заглядывая въ пустую нетопленную печь: – Что вы ужъ об ѣдали?

Подъ усами Чуриса обозначилась н ѣсколько насм ѣшливая и вм ѣст ѣгрустная улыбка, онъ не отв ѣчалъ.

– Какой об ѣдъ, кормилецъ? – тяжело вздыхая, проговорила баба: – хл ѣбушка посн ѣдали, вотъ и об ѣдъ нашъ. За сныткой нынче ходить неколи было, такъ и щецъ сварить не изъ чего, что кваску было тамъ – ребятамъ дала.

– Нынче постъ голодный, Ваше Сіятельство, – вм ѣшался Чурисъ, – хл ѣбъ, да лукъ, вотъ и пища наша мужицкая. Еще слава-ти Господи, хл ѣбушка-то у меня, по милости Вашей, по сю пору хватило, а то сплошь и хл ѣба-то н ѣту, а луку нын ѣв ѣзд ѣнедородъ, у Михаила Брюхина за пучокъ по грошу берутъ, а покупать нашему брату не откуда. Съ пасхи, почитай, что и въ Церкву не ходилъ: – св ѣчку Микол ѣне на что купить.

Николинька зналъ въ какой б ѣдности живутъ крестьяне, но мысль эта была такъ невыносимо тяжела для него, что онъ противъ воли забывалъ истину и всякій разъ, когда ему напоминали ее, у него на сердц ѣстановилось еще грустн ѣе и тяжеле.

– Отчего вы такъ б ѣдны? – сказалъ онъ, думая вслухъ.

– Да какъ-же намъ и быть, батюшка, какъ не б ѣднымъ? Земля наша какая? вы сами изволите знать, глина, бугры, да и то, видно, прогн ѣвали мы Бога, вотъ ужъ съ холеры, почитай, хл ѣба не родитъ. Луговъ и угодьевъ опять меньше стало, которыя позаказали, которыя попридрали. Д ѣло мое одинокое, старое…, гд ѣи радъ-бы похлопоталъ – силъ моихъ н ѣту. Старуха моя больная, что ни годъ, то д ѣвчонокъ рожаетъ. В ѣдь вс ѣхъ кормить надо. Вотъ одинъ маюсь, а 7 душъ дома. – Гр ѣшенъ Господу Богу, часто думаю себ ѣ: хоть-бы прибралъ ихъ Богъ поскор ѣе, и мн ѣбы легче было, да имъ то, сердечнымъ, лучше, ч ѣмъ зд ѣсь горе мыкать. – Вотъ моя подмога, вся тутъ, продолжалъ онъ, указывая на б ѣлоголоваго, шаршаваго мальчика л ѣтъ семи, который съ огромнымъ животомъ въ это время робко подошелъ къ нему и, уставивъ изъ подлобья удивленные глаза на Николиньку, сморщился и изо вс ѣхъ силъ ковырялъ у себя въ носу. – Вотъ и подсобка, – продолжалъ звучнымъ голосомъ Чурисъ, проводя своей шаршавой рукой по лицу ребенка, – когда его дождешься; a мн ѣужъ работу не въ мочь. Старость-бы еще ничего, да грыжа меня одол ѣла. Въ ненастье хоть крикомъ кричи; a в ѣдь ужъ мн ѣдавно въ старики пора, вонъ Данилкинъ [?] Ермишка – вс ѣмоложе меня, а ужъ давно земли сложили. Ну мн ѣсложить не на кого, вотъ б ѣда моя, а кормиться надо, вотъ и бьюсь, Ваше Сіятельство.

– Какъ же быть, в ѣдь міръ не согласится съ тебя земли сложить.

– Изв ѣстно д ѣло, коли землей владать, то и барщину править надо, какъ-нибудь малаго дождусь, только будетъ милость ваша насчетъ училища его увольте, а то намедни Земской приходилъ, говорилъ Его Сіятельство гн ѣваться изволятъ, что мальчишки н ѣтъ. – В ѣдь какой у него разумъ, Ваше Сіятельство, онъ еще и ничего не смыслитъ.

– Н ѣтъ, Иванъ, мальчикъ твой ужъ можетъ понимать, ему учиться пора. – В ѣдь я для твоего-же добра говорю, ты самъ посуди, какъ онъ у тебя подрастетъ, хозяиномъ станетъ, да будетъ граммоти знать и считать будетъ ум ѣть, и въ Церкви читать, в ѣдь все у тебя дома съ Божьей помощью лучше пойдетъ, – договорилъ Николинька, стараясь выражаться какъ можно популярн ѣе.

– Не спорно, Ваше Сіятельство, да дома-то побыть некому: мы съ бабой на барщин ѣ, онъ хоть и маленекъ, а все подсобляетъ: и скотину загнать, лошадей напоить. Какой ни есть, а все мужикъ, – и онъ съ улыбкой опять провелъ рукою по его лицу.

– Все таки ты присылай его, когда ты самъ дома, и когда ему время, – слышишь.

– Слушаю, – неохотно отв ѣчалъ Чурисъ.

– Да, я еще хот ѣлъ сказать теб ѣ, – сказалъ Николинька, – отчего у тебя навозъ не довоженъ?

– Какой у меня навозъ? и возить нечего, 2-хъ кучь не будетъ. Скотина моя какая: кобыла, да коровенка, а телушка осенью изъ телятъ Ш[калику?] отдалъ вотъ и скотина моя.

– Отчего-жъ у тебя скотины мало, а ты осенью ей телку изъ телятъ отдалъ?

– Кормить неч ѣмъ.

– Разв ѣсоломы не достанетъ теб ѣна 2-хъ коровъ-то, в ѣдь у другихъ достаетъ.

– У другихъ земли навозныя, а моя земля глина.

– Такъ вотъ ты и навозь, чтобы не было глины и чтобы было ч ѣмъ скотину кормить.

– Да и скотины-то н ѣту. Какой будетъ навозъ. – Опять и то сказать, Ваше Сіятельство, не навозъ хл ѣбъ родитъ, а все Богъ. Вотъ у меня л ѣтось на пр ѣсномъ осьминник ѣ6 копенъ стало, а съ навозной и крестца не собрали. Никто, какъ Богъ, – прибавилъ онъ со вздохомъ. – Да и скотина мн ѣко двору нейдетъ, вотъ л ѣтось одна телка сдохла, другую продали, и за прошлый годъ важная корова пала. – Все мое несчастье.

– Ну, братецъ, чтобы ты не говорилъ, что у тебя скотины н ѣтъ отъ того, что корму н ѣтъ, а корму н ѣтъ, оттого, что скотины н ѣтъ, вотъ возьми себ ѣ7 р. с., – сказалъ Николинька, доставая и разбирая скомканную кучку асигнацій изъ кармана шароваръ, и купи себ ѣна мое счастье корову, а кормъ бери съ гумна, я прикажу. Смотри же, чтобы къ будущему Воскресенью у тебя была корова, я зайду.

Чурисъ такъ долго съ улыбочкой переминался, не подвигая руку за деньгами, что привелъ Николиньку въ краску и заставилъ протянутую руку Николиньки дрожать отъ напряженія и положить наконецъ деньги на столъ.

– Много довольны вашей милостью, – сказалъ Чурисъ съ улыбкой, жена-же его опять бросилась въ ноги, начала плакать и приговаривать, «вы наши отцы, вы наши матери кормилицы».

Не въ силахъ будучи укротить ее, Николинька вышелъ на улицу, а за нимъ всл ѣдъ Чурисъ.

– Я радъ теб ѣпомогать, – сказалъ Николинька, останавливаясь у колодца и отв ѣчая на благодарности Чуриса, – теб ѣпомогать можно, потому что я знаю, ты не л ѣнишься. Будешь трудиться и я буду помогать, съ Божьей помощью и поправишься.

– Ужъ не то что поправиться, только бы не совс ѣмъ раззориться, Ваше Сіятельство. Жили при бачк ѣсъ братьями то ни въ чемъ нужды не видали, а вотъ какъ помёръ онъ, да какъ разошлись, такъ все хуже, да хуже пошло. Все одиночество!

– Зач ѣмъ же вы разошлись?

– Все изъ за бабъ вышло, Ваше Сіятельство. Тогда уже д ѣдушки вашего не было, также какъ вы до всего самъ доходилъ. Славный порядокъ былъ, а то при немъ бы и думать не см ѣли бы, запоролъ бы. Не любилъ покойникъ мужикамъ повадку давать. А нами посл ѣвашего д ѣдушки зав ѣдывалъ Алпатычъ – не т ѣмъ будь помянутъ – челов ѣкъ былъ пьяный, неопстоятельный. Пришли къ нему просить разъ, другой, н ѣтъ, мылъ, житья отъ бабъ, дозволь разойдтись, ну подралъ, подралъ, а наконецъ тому д ѣлу вышло, все-таки поставили бабы на своемъ – врозь стали жить. А ужъ одинокій мужикъ – изв ѣстно какой. Ну, да и порядковъ то никакихъ не было, орудовалъ нами Алпатычъ, какъ хот ѣлъ. Чтобъ было у тебя все, а изъ чего нашему брату взять, этаго не спрашивалъ. – Тутъ подушные прибавили, столовый запасъ то-же сбирать больше стали, а земель меньше стало, и хл ѣбъ рожать пересталъ. Ну, а какъ межовка прошла, да какъ онъ у насъ наши навозныя земли въ господскій клинъ отр ѣзалъ, злод ѣй, и пор ѣшилъ насъ совс ѣмъ, хоть помирай. Батюшка вашъ, Царство Небесное, баринъ добрый былъ, да мы его и не видали, почитай, все въ Москв ѣжилъ, ну, изв ѣстно и подводы туды чаще гонять стали. Другой разъ распутица, кормовъ н ѣтъ, а вези. Нельзя-жъ безъ того. А съ опекой-то, – сказалъ онъ на расп ѣвъ, ухъ, много горя, много приняли мужички. Онъ махнулъ рукою и замолчалъ.