Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

– Зач ѣмъ-же теб ѣнужны деньги?

– Хл ѣба н ѣту-ти ничего, да и Болхи отдать долгъ надо.

– Какъ хл ѣба н ѣту? Отчего-же у другихъ, у семейныхъ еще ѣсть, а у тебя у безсемейнаго н ѣту? – Куда-жъ онъ д ѣвался?

– Ѣли, Ваше Сіятельство, а теперь ни крохи н ѣтъ, лошадь я къ осени передъ Богомъ куплю.

– Лошадь продавать и думать не см ѣй.

– Что-жъ, Ваше Сіятельство, коли такъ, то какая-же наша жизнь будетъ, и хл ѣба н ѣту, и продать ничего не см ѣй, – отв ѣчалъ онъ, кинувъ б ѣглый, но дерзкій взглядъ на лицо Князя.

– Не сдобровать теб ѣ, Ѳео ѳан, ежели ты не исправишься, – сказалъ Николинька медленно, – потому что такихъ мужиковъ, какъ ты, держать нельзя.

– На то воля ваша, – отв ѣчалъ онъ спокойно, – коли я вамъ не заслужилъ. А кажется за мной никакихъ качествъ не зам ѣчено. Изв ѣстно, ужъ коли я вашему Сіятельству не полюбился! только не знаю за что?

– А вотъ за что: за то, что у тебя дворъ раскрытъ, ѣсть нечего, навозъ не запаханъ, плетни поломаны, а ты сидишь дома, да трубочку покуриваешь.

– Помилуйте, Ваше Сіятельство, я и не знаю, какія он ѣтрубки то бываютъ.

– Вотъ ты опять лжешь.

– Какъ я см ѣю лгать Ваше Сіятельство.

– Все это: трубки, самоваръ, сапоги, все это не б ѣда, коли достатокъ есть, да и то нейдетъ, a б ѣдному мужику, который посл ѣднюю лошадь продаетъ – это не годится. Опять сколько разъ я теб ѣговорилъ, чтобы ты въ городъ не см ѣлъ отлучаться безъ спросу; а ты опять въ Четвергъ ѣздилъ барана продавать и съ фабричными по кабакамъ шляться. В ѣдь я про тебя все знаю, не хуже твоихъ сос ѣдей. Теб ѣстаруха полный дворъ отдала и скотины, и лошадей, всего было довольно, а ты его раззорилъ, такъ что теб ѣ3-хъ душъ кормить неч ѣмъ, да еще и ее почитать не хочешь. И баба твоя тоже, ч ѣмъ бы работать, когда у васъ хл ѣба н ѣтъ, только знаетъ, что въ платки, да въ коты наряжается. Ты мужъ, ты за ней смотр ѣть долженъ. Ежели ты мужикомъ хорошимъ хочешь быть, такъ ты свою фабричную жизнь, и трубочки, и самоварчики оставь, да занимайся землей и хозяйствомъ, а не т ѣмъ, чтобы съ объ ѣздчиками казенный л ѣсъ воровать, да по кабакамъ зипуны закладывать. Коли теб ѣвъ чемъ нужда, то приди ко мн ѣ, попроси прямо, что нужно и зач ѣмъ а не лги, тогда я теб ѣне откажу ни въ чемъ, что только могу сд ѣлать.

– Помилуйте, Ваше Сіятельство, мы кажется можемъ понимать, – отв ѣчалъ онъ, улыбаясь, какъ будто вполн ѣпонималъ всю прелесть шутки Князя.

Николинька понялъ, какъ мало д ѣйствительны могутъ быть его ув ѣщанія и угрозы противъ порока, воспитаннаго нев ѣжествомъ и поддерживаемаго нищетой, съ тяжелымъ чувствомъ унынія вышелъ на улицу. На порог ѣсид ѣла старуха и плакала.

– Вотъ вамъ на хл ѣбъ, – прокричалъ Николинька на ухо, кладя въ руку депозитку въ 3 р., только сама покупай, а не давай Юхванк ѣ, а то онъ пропьетъ.

Старуха собралась благодарить, голова ее закачалась быстр ѣе, но Николинька уже прошелъ дальше.

«Давыдка Козелъ просилъ хл ѣба и кольевъ», значилось въ книжечк ѣпосл ѣЮхванки. —

«Какъ опять къ мужику?» скажетъ читатель. Да, опять къ мужику, преспокойно отв ѣтитъ авторъ и прибавитъ: Читатель! Ежели вамъ скучны путешествія моего героя, не перевертывайте страницъ: интересн ѣе ничего не будетъ, а бросьте книгу. И вамъ будетъ не скучно, и мн ѣбудетъ пріятно. О васъ, читательница, я и не говорю. Не можетъ быть, чтобы вы дочли до этихъ поръ. Но ежели это случилось, то пожалуйста бросьте книгу, тутъ ничего н ѣтъ для васъ <���интереснаго> ни Графа богача соблазнителя въ заграничномъ плать ѣ, ни маркиза изъ-за границы, ни Княгини съ кораловыми губами, ни даже чувствительнаго чиновника; о любви н ѣтъ, да кажется и не будетъ ни слова, все мужики, мужики, какіе то сошки, мерена[?], сальныя исторіи о томъ, какъ баба выкинула, какъ мужики живутъ и дерутся. – Р ѣшительно н ѣтъ тутъ ничего достойнаго вашего высокаго образованія и тонкихъ чувствъ. Вамъ, я думаю, надо ѣло слушать, какъ супругъ или папенька вашъ возится съ мужиками; а можетъ быть даже вы никогда и не думали о нихъ; притомъ ихъ такъ много 9/ 10нашего народонаселенія, такъ чтоже это за р ѣдкость: что же для васъ можетъ быть пріятнаго читать такую книгу, въ которой больше ничего н ѣтъ, какъ мужики, мужики и мужики. – А можетъ быть въ васъ больше сердца, ч ѣмъ высокаго образованія и тонкихъ чувствъ, тогда читайте, милая добрая читательница, и примите дань моего искренняго къ вамъ удивленья и уваженья. Итакъ, я см ѣло веду васъ вм ѣст ѣсъ Николинькой къ Давыдк ѣБ ѣлому, избранные читатели, хотя изба его далеко на краю околицы. Но кто этотъ небольшой челов ѣкъ съ двумя крошечными, но густыми черными клочками усовъ подъ самымъ носомъ (по мод ѣ) съ большимъ брюхомъ, съ тяжелой палкой въ рук ѣ, въ клеенчатой глянцовитой фуражк ѣ, въ длиннополомъ оливковомъ сертук ѣ, изъ кармана котораго торчитъ фуляръ, въ часахъ съ ц ѣпочкой и въ голубыхъ узкихъ панталонахъ со стрипками? Онъ медленно величественной походкой идетъ намъ на встр ѣчу и не отв ѣчаетъ на поклоны крестьянъ, которые издали набожно кланяются ему. Ужъ не старый-ли это Князь? Онъ больше похожъ на Князя, ч ѣмъ нашъ худощавый Николинька, который в ѣчно торопится и ходитъ не слишкомъ чисто. Такъ по крайней м ѣр ѣдумаютъ Хабаровскiе мужички и дворовые при вид ѣчасовъ, платковъ, торчащихъ изъ кармана, и пуза, которое отростилъ себ ѣЯковъ Ильичь – прикащикъ. Завид ѣвъ Николиньку, который остановился, чтобы подождать прикащика, Яков Ильичь сбросилъ съ себя величіе, какъ негодящійся при такихъ обстоятельствахъ предметъ, и скорыми шагами, спрятавъ платки въ глубину кармана, тяжело дыша отъ необычайной толщины, подошелъ къ Князю и снялъ блестящую фуражку.

– Над ѣнь Яковъ.

Яковъ над ѣлъ.

– Гд ѣизволили быть, Ваше Сіятельство?

– Былъ у Юхванки. Скажи пожалуйста, что намъ съ нимъ д ѣлать?

– А что, Ваше Сіятельство?

Князь разсказалъ ему б ѣдность, въ которую вводитъ себя Юхванка и его нерад ѣніе къ хозяйству, «какъ будто онъ хочетъ отъ рукъ отбиться», прибавилъ онъ.

– Не знаю, Ваше Сіятельство, какъ это онъ такъ вамъ не показался: онъ мужикъ умный, грамотный, при сбор ѣподушныхъ онъ всегда ходить и ничего, честный, кажется, мужикъ, и старостой при моемъ ужъ управленіи 3 года ходилъ, тоже нич ѣмъ не зам ѣченъ. Въ третьемъ год ѣопекуну угодно было его ссадить, такъ онъ и на тягл ѣисправенъ былъ. Нешто хм ѣлемъ позашибаетъ, зато аккуратный мужикъ, учтивый, и самоварчикъ у него есть. Становой ли, землем ѣръ, кто бывало за ѣдетъ, или офицера поставятъ: все бывало къ нему. Обходительный мужикъ! —

– То-то и б ѣда, – отв ѣчалъ Николинька съ сердцемъ, что онъ никогда мужикомъ работникомъ не былъ, а только вотъ сборщикомъ ходить, фабричничать, старостой мошенничать, трубочки, да грамотки, да самоварчики. Онъ и хочетъ, кажется, чтобы я его съ земли снялъ, да на оброкъ пустилъ. Только я этаго не сд ѣлаю, за что другіе за него работать будутъ? Мать его кормила, выростила, пусть и онъ ее кормитъ. Отпустить его несправедливо, а и д ѣлать что съ нимъ, не знаю.