Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

– Наше д ѣло мужицкое, какъ мы см ѣемъ, да мы… —начала было всхлипывая баба.

– Не гуторь, – лаконически сказалъ Чурисъ, полуоборачиваясь къ жен ѣ.

– Въ этой изб ѣтеб ѣжить нельзя, это вздоръ, – сказалъ Николинька, подумавъ н ѣсколько, – а вотъ что мы сд ѣлаемъ: вид ѣлъ ты каменныя герардовскія – эти съ пустыми ст ѣнами – избы, что я построилъ на Старой Деревн ѣ?

– Какъ не видать-съ, – отв ѣчалъ Чурисъ насм ѣшливо улыбаясь, – мы не мало диву дались, какъ ихъ клали – такія мудреныя. Еще ребята см ѣялись, что не магазеи-ли будутъ отъ крысъ въ ст ѣны засыпать. Избы важныя – острогъ словно.

– Да, избы славныя, и прочныя, и просторныя, и сухія, и теплыя, и дв ѣсемьи въ каждой могутъ жить, и отъ пожара не такъ опасно.

– Не спорю, Ваше Сіятельство.

– Ну такъ вотъ, одна изба чистая сухая десятиаршинная съ с ѣнями и пустою клетью совс ѣмъ ужъ готова, я теб ѣее и отдамъ, ты свою сломаешь, она на амбаръ пойдетъ, дворъ тоже перенесешь, вода тамъ славная, огороды я выр ѣжу теб ѣизъ новины. – Земли твои во вс ѣхъ трехъ поляхъ тоже тамъ подъ бокомъ выр ѣжу. Что-жъ, разв ѣэто теб ѣне нравится? – сказалъ Князь, зам ѣтивъ, что какъ только онъ заговорилъ о перес ѣленіи, Чурисъ съ тупымъ выраженіемъ лица, опустивъ глаза въ землю, не двигался съ м ѣста.

– Вотъ, Ваше Сіятельство, – отв ѣчалъ онъ, не поднимая глазъ. Старушонка выдвинулась впередъ, какъ будто зад ѣтая за живое и желая сказать свое мн ѣніе.

– Вотъ, Ваше Сіятельство, – сказалъ Чурисъ, а на Старой Деревн ѣнамъ жить не приходится.

– Отчего?

– Н ѣтъ, Ваше Сіятельство, котъ насъ туды перес ѣлить, мы вамъ на в ѣкъ мужиками не будемъ. Тамъ какое житье? Да тамъ и жить-то нельзя.

– Да отчего?

– Раззор ѣнія, Ваше Сіятельство.

– Отчего?

– Какже тамъ жить? м ѣсто не жилое, вода неизв ѣстная, выгона н ѣту-ти, коноплянники у насъ зд ѣсь искони навозныя, добрыя, а тамъ что? Да и что тамъ? голь! ни плетней, ни авиновъ, ни сараевъ, ни ничего н ѣту-ти. – Раззоримся мы, Ваше Сіятельство, коли насъ туда погоните. М ѣсто новое, неизв ѣстное, – повторялъ онъ, задумчиво покачивая головой.

Николинька, нелюбившій сл ѣпого повиновенія отъ своихъ крестьянъ, – но худо-ли, хорошо, – считавшій необходимымъ объяснять имъ причины своихъ распоряженій, – особенно, касающихся ихъ собственно, вступилъ съ Чурисомъ въ длинное объясненіе выгодъ перес ѣленія въ вновь устроенный имъ хуторъ. Николинька говорилъ д ѣльно, но Чурисъ д ѣлалъ иногда такія неожиданныя возраженія, что Князь приходилъ въ недоум ѣніе. Такъ Чурисъ не предполагалъ возможности примежевать переселенному мужику земли около хутора, предвидя нескончаемыя распри по этому случаю между влад ѣльцами земель, онъ находилъ еще, что отр ѣзывать около хутора особый выгонъ будетъ невыгодно и неудобно. Онъ сказалъ еще съ прикрытою добродушною простотою [?] насм ѣшливостью, что по его мн ѣнію хорошо бы пос ѣлить на хутор ѣстариковъ дворовыхъ и Алешу дурачка, чтобъ они бы тамъ хл ѣбъ караулили. «Вотъ бы важно-то было». Но главный аргументъ и который онъ повторялъ чаще другихъ, былъ тотъ, что «м ѣсто нежилое, необнакновенное».

– Да что-жъ, что м ѣсто нежилое, отв ѣчалъ терп ѣливо Николинька, в ѣдь и зд ѣсь когда-то м ѣсто было нежилое, а вотъ живутъ, и тамъ вотъ ты только первый пос ѣлишься съ легкой руки.

– И, батюшка, Ваше Сіятельство, какъ можно сличить, съ живостью отв ѣчалъ Чурисъ, какъ будто испугавшись, чтобы Князь не принялъ окончательнаго р ѣшенія, это м ѣсто съ тамошнимъ: зд ѣсь на міру м ѣсто, м ѣсто веселое, обычное и дорога, и прудъ теб ѣб ѣлье что ли баб ѣстирать – скотину ли поить и все наше заведенье мужицкое, тутъ и гумно, и огородишки, и ветлы вотъ, что мои родители садили зд ѣсь, и д ѣдъ мой, и батька зд ѣсь Богу душу отдали, и мн ѣтолько бы в ѣкъ тутъ свой кончить, Ваше Сіятельство, больше ничего не прошу. Будетъ милость ваша избу поправить, много довольны вашей милостью, a н ѣтъ, такъ и въ старенькой свой в ѣкъ какъ-нибудь доживемъ. Заставьте в ѣкъ Богу молить, – продолжалъ онъ съ чувствомъ и низко кланяясь, не сгоняйте меня съ гн ѣзда нашего. Тутъ гн ѣздо наше, Ваше Сіятельство.

Въ это время старушонка выскочила впередъ и въ слезахъ упала въ ноги совершенно сконфуженному Николиньк ѣ. – Не погуби, кормилецъ, ты нашъ отецъ, ты наша мать, куда намъ селиться, мы люди старые одинокіе, какъ Богъ, такъ и ты…

Николинька пришелъ въ сильн ѣйшее волненіе: онъ вскочилъ съ лавки, морщился, красн ѣлъ, не зналъ, куда д ѣваться, и никакъ не могъ уговорить бабу перестать.

– Что ты! встань, пожалуйста. Коли не хотите, такъ не надо, я принуждать не стану, – говорилъ, разчувствовавшись Николинька, и безъ всякой причины махая руками.

Невыразимо грустное чувство овлад ѣло имъ, когда онъ с ѣлъ опять на лавку, и въ изб ѣводворилось молчаніе, прерываемое только хныканьемъ бабы, удалившейся подъ полати и утиравшей слезы рукавомъ рубахи; онъ понялъ, что значитъ для этихъ людей разваливающаяся избенка, обваленный колодезь съ лужей, гніющія ветлы передъ кривымъ оконцемъ, клевушки и сарайчикъ. Онъ понялъ, что какое бы ни было ихъ гн ѣздо, они не могутъ не любить его. Пускай вся жизнь ихъ прошла въ немъ въ тяжеломъ труд ѣ, гор ѣи лишеніяхъ; но все-таки это было ихъ гн ѣздо, въ немъ выражалась вся 50-л ѣтняя трудная ихъ деятельность.

– Какже ты, Иванъ, не сказалъ при мір ѣпрошлое Воскресенье, что теб ѣнужна изба, я теперь не знаю, какъ помочь теб ѣ. Я говорилъ вамъ вс ѣмъ тогда, что я посвятилъ свою жизнь для васъ, что я готовъ самъ лишить себя всего, лишь бы вы были довольны и счастливы. – Слова эти ясно доказывали неопытную молодость Николиньки. Онъ не зналъ, что об ѣщанія такого рода не прибавляютъ никакой ц ѣны ихъ исполненію, что, напротивъ, благод ѣянія безъ приготовленій гораздо силън ѣе д ѣйствуютъ на душу т ѣхъ, которые ихъ получаютъ; не зналъ, что слова эти запомнются и въ случа ѣнеисполненія ихъ, вселятъ недов ѣріе въ его мужикахъ и въ немъ самомъ удвоятъ тяжелое чувство поздняго раскаянія. Онъ не зналъ и того, что такого рода изліянія не способны возбуждать дов ѣрія ни въ комъ и въ особенности въ русскомъ челов ѣк ѣ, любящемъ не слова, a д ѣло и не охотник ѣдо выраженія чувствъ, хотя глубоко воспріимчивомъ. – Но простодушный Николинька не могъ не излить благородное чувство, преполнявшее его душу.

Чурисъ погнулъ голову на сторону и медленно моргая, съ принужденнымъ вниманіемъ, слушалъ Николиньку, какъ челов ѣка, котораго нельзя не слушать, хотя онъ и говоритъ вещи, совершенно до насъ не касающіяся и нисколько неинтересныя.

– Но в ѣдь я не могу вс ѣмъ давать все, что отъ меня требуютъ. Ежели-бы я не отказывалъ вс ѣмъ, кто у меня проситъ л ѣса, скоро у меня ничего не осталось, и я не могъ бы дать тому, кто истинно нуждается. Зат ѣмъ-то я и отд ѣлилъ заказъ и опред ѣлилъ его для исправленія крестьянскаго строенія. Л ѣсъ этотъ теперь ужъ не мой, а вашъ – крестьянскій, и ужъ я имъ не могу распоряжаться, а распоряжается міръ, какъ знаетъ. Ты приходи нынче на сходку, я міру поговорю о твоей просьб ѣ, коли онъ присудитъ теб ѣизбу дать, такъ и хорошо, а у меня ужъ теперь л ѣсу н ѣтъ. Я отъ всей души желаю помочь, но д ѣло уже не мое, a мірское.