Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

Вся одежда его состояла изъ б ѣлыхъ полосатыхъ партокъ, съ синими заплатками на кол ѣняхъ и такой же рубахи безъ ластовиковъ съ дырьями на спин ѣ, показывающими здоровое б ѣлое т ѣло. Рубаха низко подпоясывалась тесемкой съ вис ѣвшимъ на ней негоднымъ ключикомъ.

– Богъ помочь теб ѣ, Иванъ, – сказалъ Князь. Чурисенокъ (какъ называли его мужики), увидавъ Князя, сд ѣлалъ энергическое усиліе, и плетень выпростался изъ подъ стропилъ; онъ воткнулъ топоръ въ колоду и, оправляя поясокъ, вышелъ изъ подъ нав ѣса.

– Съ праздникомъ, Ваше Сіятельство, – сказалъ онъ, низко кланяясь и встряхивая головой.

– Спасибо, любезный… вотъ пришелъ твое хозяйство пров ѣдать. Ты в ѣдь сохъ просилъ у меня, такъ покажи ка на что он ѣтеб ѣ?

– Сошки?

– Да, сошки.

– Известно на что сохи, батюшка Ваше Сіятельство, все старо, все гнило, живаго бревна н ѣту-ти. Хоть мало-мальски подпер ѣть, сами изволите вид ѣть – вотъ анадысь уголъ завалился, да еще помиловалъ Богъ, что скотины въ ту пору не было, да и все то ели ели виситъ, – говорилъ Чурисъ, презрительно осматриваясь. – Теперь и стропила-ти и откосы, и переметы, только тронь, глядишь, дерева д ѣльнаго не выдетъ. А л ѣсу гд ѣнынче возьмешь?

– Такъ для чего-же ты просилъ у меня 5 сошекъ? – спросилъ Николинька съ изумленіемъ.

– Какже быть-то? старыя сохи подгнили, сарай обвалился, надо-же какъ нибудь извернуться…

– Да в ѣдь ужъ сарай обвалился, такъ подпереть его нельзя, а ты самъ говоришь, что коли его тронуть, то и стропилы вс ѣновыя надо. Такъ 5 сохъ теб ѣне помогутъ.

– Какого рожна подпереть, когда онъ на земли лежитъ.

– Теб ѣстало быть, нужно бревенъ, а не сошекъ, такъ и говорить надо было, – сказалъ Николинька строго.

– Вистимо нужно, да взять то гд ѣихъ возьмешь. Не все-же на барскій дворъ ходить! Коли нашему брату повадку дать, то за всякимъ добромъ на барскій дворъ кланяться, какіе мы крестьяне будемъ? А коли милость ваша на то будетъ насчетъ 2 дубовыхъ макушекъ, что на гумн ѣлежатъ, говорилъ онъ, робко кланяясь и переминаясь, такъ тоже я, которыя подм ѣню, которыя поур ѣжу изъ стараго какъ-нибудь соорудаю. Дворъ-то зиму еще и простоитъ.

– Да и в ѣдь ты самъ говоришь, что все пропащее: нынче этотъ уголъ обвалился, завтра тотъ и весь завалится. Какъ думаешь, можетъ простоять твой дворъ безъ починки года два, или завалится?

Чурисъ задумался и устремилъ внимательные взоры на крышу двора.

– Оно, може, и завалится, – сказалъ онъ вдругъ.

– Ну вотъ видишь ли! ч ѣмъ теб ѣза каждой плахой на барскій дворъ ходить (ты самъ говоришь, что это негодится), лучше сд ѣлать твой дворъ заново. Я теб ѣпомогу, потому что ты мужикъ старательный. Я теб ѣл ѣса дамъ, а ты осенью все это заново и сд ѣлай; вотъ и будетъ славно.

– Много довольны вашей милостью, – отв ѣчалъ, почесываясь Чурисъ. (Онъ не в ѣрилъ исполненію об ѣщанія Князя.)

– Мн ѣхоть бревенъ 8 арш., да сошекъ, такъ я совс ѣмъ справлюсь, а который негодный л ѣсъ въ избу на подпорки, да на накатникъ пойдетъ.

– A разв ѣу тебя изба плоха?

– Того и ждемъ съ бабой, что вотъ вотъ раздавитъ кого-нибудь. Намедни и то накатина съ потолка бабу убила.

– Какъ убила?

– Да такъ убила, Ваше Сіятельство, по спин ѣкакъ полыхнетъ, и такъ она до ночи, сердешная, за мертво лежала.

– Что-жъ прошло?

– Прошло-то прошло, да Богъ ее знаетъ, все хвораетъ.

– Ч ѣмъ ты больна? – спросилъ Князь у охавшей бабы, показавшейся въ дверяхъ.

– Все вотъ тутъ не пущаетъ меня, да и шабашъ, – отв ѣчала баба, указывая на свою тощую грудь.

– Отчего-же ты больна, а не приходила сказаться въ больницу? можетъ быть теб ѣи помогли.

– Пов ѣщали, кормилецъ, да недосугъ все. И на барщину, и дома, и ребятишки, все одна. Д ѣло наше одинокое, – отв ѣчала старушонка, жалостно потряхивая головой.

<���Учрежденное Княземъ съ такой любовью и надеждою на несомн ѣнную пользу деревенское заведеніе для подаянія простыхъ медицинскихъ средствъ больнымъ крестьянамъ не могло принести пользы въ этомъ случа ѣ, котораго онъ не только не предполагалъ, но и даже понять не могъ хорошенько. Это озадачило его, онъ посп ѣшилъ перем ѣнить разговоръ>.

<���Посмотримъ твою избу, сказалъ онъ, всходя въ нее. – На л ѣво 13 отъ низкой двери въ углу передъ лавкою на земляномъ неровномъ полу стоялъ кривой столъ; съ той же стороны были примостки около печи, надъ столомъ въ углу стояла деревянная черная, черная икона съ м ѣднымъ в ѣнчикомъ, н ѣсколько суздальскихъ картинокъ, истыканныхъ тараканами и покрытыхъ странными славянскими словами, были наклеены возл ѣ. Но эти безграмотныя картинки и тараканы не пом ѣшали часто возноситься изъ этаго мрачнаго угла чистымъ услышаннымъ молитвамъ.> 14

<���За столомъ была широкая лавка, покрытая рогожей и овчинами, около нея и подъ ней стояли св ѣтецъ, кадушки, ушатъ, ведра, ухватъ. Противуположную сторону занимали почерн ѣвшая большая смрадная печь и полати.>

Неровныя темно с ѣрыя ст ѣны были ув ѣшаны разнымъ тряпьемъ и хламомъ и покрыты тараканами. Изба была такъ мала, что въ ней буквально трудно было поворотиться, и такъ крива, что ни одинъ уголъ не былъ прямъ. Въ середин ѣпотолка была большая щель и несмотря, что въ двухъ м ѣстахъ были подпорки, потолокъ, казалось, не на шутку угрожалъ разрушеніемъ.

– Да, изба очень плоха, – сказалъ Князь, всматриваясь въ лицо Чурису, который потупившись, казалось, не хот ѣлъ начинать говорить объ этомъ.

– Задавитъ насъ и ребятишекъ, задавитъ, – начала приговаривать баба, прислонившись къ ст ѣн ѣподъ полатями и, казалось, собираясь плакать.

– Ты не говори, – строго сказалъ ей Чурисъ и продолжалъ, обращаясь къ Князю и пожимая плечами, – и ума не приложу, что д ѣлать, Ваше Сіятельство, и подпорки и подкладки клалъ; ничего нельзя исд ѣлать. Какъ тутъ зиму зимовать? Коли еще подпорки поставить да новый накатникъ настлать, да переметъ перем ѣнить, да покрыть хорошенько, такъ, може, какъ-нибудь и пробьемся зиму-то, только избу те всю подпорками загородишь, а прожить можно, а тронь, и такъ щепки живой не будетъ.

Николиньк ѣбыло ужасно досадно, что Чурисъ не обратился прежде къ нему, тогда какъ онъ никогда не отказывалъ мужику и только того и добивался, чтобы вс ѣпрямо приходили къ нему за своими нуждами, – а довелъ себя до такого положенія; онъ очень золъ былъ за это на Чуриса, разсердился даже, пожалъ плечами и покрасн ѣлъ, но видъ нищеты и спокойная беззаботность, окружающая его, нетолько смягчили его гн ѣвъ, но даже превратилъ его въ какое-то грустное, но доброе чувство.

– Ну, какже ты, Иванъ, прежде не сказалъ мн ѣэтого? – сказалъ онъ тономъ н ѣжнаго упрека, садясь на лавку.

– Не посм ѣлъ, Ваше Сіятельство, – отв ѣчалъ Чурисъ, но онъ говорилъ это такъ см ѣло и развязно, что трудно было в ѣрить ему.