Антон Чехов - Дом с мезонином - русский и английский параллельные тексты

Her father had once occupied an eminent position in Moscow and died a privy councillor. Отец ее когда-то занимал видное место в Москве и умер в чине тайного советника. Notwithstanding their large means, the Volchaninovs always lived in the village, summer and winter, and Lydia was a teacher in the Zemstvo School at Sholkovka and earned twenty-five roubles a month. Несмотря на хорошие средства, Волчаниновы жили в деревне безвыездно, лето и зиму, и Лидия была учительницей в земской школе у себя в Шелковке и получала 25 рублей в месяц. She only spent what she earned on herself and was proud of her independence. Она тратила на себя только эти деньги и гордилась, что живет на собственный счет. "They are an interesting family," said Bielokurov. "We ought to go and see them. - Интересная семья, - сказал Белокуров. -Пожалуй, сходим к ним как-нибудь. They will be very glad to see you." Они будут вам очень рады. One afternoon, during a holiday, we remembered the Volchaninovs and went over to Sholkovka. Как-то после обеда, в один из праздников, мы вспомнили про Волчаниновых и отправились к ним в Шелковку. They were all at home. Они, мать и обе дочери, были дома. The mother, Ekaterina Pavlovna, had obviously once been handsome, but now she was stouter than her age warranted, suffered from asthma, was melancholy and absent-minded as she tried to entertain me with talk about painting. Мать, Екатерина Павловна, когда-то, по-видимому, красивая, теперь же сырая не по летам, больная одышкой, грустная, рассеянная, старалась занять меня разговором о живописи. When she heard from her daughter that I might perhaps come over to Sholkovka, she hurriedly called to mind a few of my landscapes which she had seen in exhibitions in Moscow, and now she asked what I had tried to express in them. Узнав от дочери, что я, быть может, приеду в Шелковку, она торопливо припомнила два-три моих пейзажа, какие видела на выставках в Москве, и теперь спрашивала, что я хотел в них выразить. Lydia, or as she was called at home, Lyda, talked more to Bielokurov than to me. Лидия, или, как ее звали дома, Лида, говорила больше с Белокуровым, чем со мной. Seriously and without a smile, she asked him why he did not work for the Zemstvo and why up till now he had never been to a Zemstvo meeting. Серьезная, не улыбаясь, она спрашивала его, почему он не служит в земстве и почему до сих пор не был ни на одном земском собрании "It is not right of you, Piotr Petrovich," she said reproachfully. "It is not right. - Не хорошо, Петр Петрович, - говорила она укоризненно. - Не хорошо. It is a shame." Стыдно. "True, Lyda, true," said her mother. "It is not right." - Правда, Лида, правда, - соглашалась мать. - Не хорошо.

"All our district is in Balaguin's hands," Lyda went on, turning to me. "He is the chairman of the council and all the jobs in the district are given to his nephews and brothers-in-law, and he does exactly as he likes.	- Весь наш уезд находится в руках Балагина, -продолжала Лида, обращаясь ко мне. - Сам он председатель управы, и все должности в уезде роздал своим племянникам и зятьям и делает, что хочет.
We ought to fight him.	Надо бороться.
The young people ought to form a strong party; but you see what our young men are like.	Молодежь должна составить из себя сильную партию, но вы видите, какая у нас молодежь.
It is a shame, Piotr Petrovich."	Стыдно, Петр Петрович!
The younger sister, Genya, was silent during the conversation about the Zemstvo.	Младшая сестра, Женя, пока говорили о земстве, молчала.
She did not take part in serious conversations, for by the family she was not considered grown-up, and they gave her her baby-name, Missyuss, because as a child she used to call her English governess that.	Она не принимала участия в серьезных разговорах, ее в семье еще не считали взрослой и, как маленькую, называли Мисюсь, потому что в детстве она называла так мисс, свою гувернантку.
All the time she examined me curiously and when I looked at the photograph-album she explained:	Всё время она смотрела на меня с любопытством и, когда я осматривал в альбоме фотографии, объясняла мне:
"This is my uncle.... That is my godfather," and fingered the portraits, and at the same time touched me with her shoulder in a childlike way, and I could see her small, undeveloped bosom, her thin shoulders, her long, slim waist tightly drawn in by a belt.	"Это дядя... Это крёстный папа", и водила пальчиком по портретам, и в это время по-детски касалась меня своим плечом, и я близко видел ее слабую, неразвитую грудь, тонкие плечи, косу и худенькое тело, туго стянутое поясом.
We played croquet and lawn-tennis, walked in the garden, had tea, and then a large supper.	Мы играли в крокет и lawn-tennis, гуляли по саду, пили чай, потом долго ужинали.
After the huge pillared hall, I felt out of tune in the small cosy house, where there were no oleographs on the walls and the servants were treated considerately, and everything seemed to me young and pure, through the presence of Lyda and Missyuss, and everything was decent and orderly.	После громадной пустой залы с колоннами мне было как-то по себе в этом небольшом уютном доме, в котором не было на стенах олеографий и прислуге говорили вы, и всё мне казалось молодым и чистым, благодаря присутствию Лиды и Мисюсь, и всё дышало порядочностью.
At supper Lyda again talked to Bielokurov about the Zemstvo, about Balaguin, about school libraries.	За ужином Лида опять говорила с Белокуровым о земстве, о Балагине, о школьных библиотеках.
She was a lively, sincere, serious girl, and it was interesting to listen to her, though she spoke at length and in a loud voice--perhaps because she was used to holding forth at school.	Это была живая, искренняя, убежденная девушка, и слушать ее было интересно, хотя говорила она много и громко - быть может оттого, что привыкла говорить в школе.
On the other hand, Piotr Petrovich, who from his university days had retained the habit of reducing any conversation to a discussion, spoke tediously, slowly, and deliberately, with an obvious desire to be taken for a clever and progressive man.	Зато мой Петр Петрович, у которого еще со студенчества осталась манера всякий разговор сводить на спор, говорил скучно, вяло и длинно, с явным желанием казаться умным и передовым человеком.
He gesticulated and upset the sauce with his sleeve and it made a large pool on the table-cloth, though nobody but myself seemed to notice it.	Жестикулируя, он опрокинул рукавом соусник, и на скатерти образовалась большая лужа, но, кроме меня, казалось, никто не заметил этого.
When we returned home the night was dark and still.	Когда мы возвращались домой, было темно и тихо.

"I call it good breeding," said Bielokurov, with a sigh, "not so much not to upset the sauce on the table, as not to notice it when some one else has done it. Yes. An admirable intellectual family.	- Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой, -сказал Белокуров и вздохнул. - Да, прекрасная, интеллигентная семья.
I'm rather out of touch with nice people. Ah! terribly.	Отстал я от хороших людей, ах как отстал!
And all through business, business, business!"	А всё дела, дела! Дела!
He went on to say what hard work being a good farmer meant.	Он говорил о том, как много приходится работать, когда хочешь стать образцовым сельским хозяином.
And I thought: What a stupid, lazy lout!	А я думал: какой это тяжелый и ленивый малый!
When we talked seriously he would drag it out with his awful drawl--er, er, er--and he works just as he talks--slowly, always behindhand, never up to time; and as for his being businesslike, I don't believe it, for he often keeps letters given him to post for weeks in his pocket.	Он, когда говорил о чем-нибудь серьезно, то с напряжением тянул "э-э-э-э", и работал так же, как говорил, - медленно, всегда опаздывая, пропуская сроки. В его деловитость я плохо верил уже потому, что письма, которые я поручал ему отправлять на почту, он по целым неделям таскал у себя в кармане.
"The worst of it is," he murmured as he walked along by my side, "the worst of it is that you go working away and never get any sympathy from anybody."	- Тяжелее всего, - бормотал он, идя рядом со мной, - тяжелее всего, что работаешь и ни в ком не встречаешь сочувствия. Никакого сочувствия!
II	II
I began to frequent the Volchaninovs' house.	Я стал бывать у Волчаниновых.
Usually I sat on the bottom step of the veranda. I was filled with dissatisfaction, vague discontent with my life, which had passed so quickly and uninterestingly, and I thought all the while how good it would be to tear out of my breast my heart which had grown so weary.	Обыкновенно я сидел на нижней ступени террасы; меня томило недовольство собой, было жаль своей жизни, которая протекала так быстро и неинтересно, и я всё думал о том, как хорошо было бы вырвать из своей груди сердце, которое стало у меня таким тяжелым.
There would be talk going on on the terrace, the rustling of dresses, the fluttering of the pages of a book.	А в это время на террасе говорили, слышался шорох платьев, перелистывали книгу.
I soon got used to Lyda receiving the sick all day long, and distributing books, and I used often to go with her to the village, bareheaded, under an umbrella. And in the evening she would hold forth about the Zemstvo and schools.	Я скоро привык к тому, что днем Лида принимала больных, раздавала книжки и часто уходила в деревню с непокрытой головой, под зонтиком, а вечером громко говорила о земстве, о школах.
She was very handsome, subtle, correct, and her lips were thin and sensitive, and whenever a serious conversation started she would say to me drily:	Эта тонкая, красивая, неизменно строгая девушка с маленьким, изящно очерченным ртом, всякий раз, когда начинался деловой разговор, говорила мне сухо:
"This won't interest you."	- Это для вас не интересно.
I was not sympathetic to her.	Я был ей не симпатичен.
She did not like me because I was a landscape-painter, and in my pictures did not paint the suffering of the masses, and I seemed to her indifferent to what she believed in.	Она не любила меня за то, что я пейзажист и в своих картинах не изображаю народных нужд и что я, как ей казалось, был равнодушен к тому, во что она так крепко верила.

Читать дальше