Виталий Захаров - Раскаты

— Да нет, — покраснел сразу Виталий. — Мне в город пора, за почтой…

— Ну и валяй, — распорядился Василий. — А я тут посижу, до десяти отпущен на свободу. А ты до этого обернешься.

— Да я ничего, — замялся тот. — Да ведь там, в зале, сейчас будет офицерское совещание…

— А ты оставь мне ключи, я запрусь отсюда, изнутри, и ни гугу. Да не трясись ты, а то в пескаря превратишься.

— В какого пескаря?

— Того, который жил дрожал и умирал дрожал.

— А-а…

Конечно же, Виталий не смог ему отказать. Он и вообще вряд ли кому мог отказывать в чем-либо, а уж ему, сержанту Макарову, тем более. С первой же встречи они, как часто бывает, приглянулись друг другу.

Василий прикрыл за Виталькой дверь и с натягом, не звякая, повернул ключ — в читальный зал входили офицеры. Дощатая перегородка не держала звук, сквозило через нее каждое слово, и Василий порадовался возможности «поприсутствовать» на таинственном офицерском собрании.

Началось оно с краткого повелительного комбатовского:

— Давайте, Дмитрий Иванович.

Слышно было, как скрипуче поднялся Кукоев и зашуршал бумажками. Доклад, что ли, собрался читать? Нет, просматривает, по всему, заметки в блокноте. Откашлялся и заговорил непривычно тягуче, как-то и торжественно, бесстрастно одновременно. Сказал, что после личной проверки комдив представил часть к званию отличной, что распорядок дня в батальоне на текущую неделю в целом остается прежним, изменений нет и что напоминать о его обязательности для всех он считает излишним. Потом он обесцветшим вдруг голосом сделал выговор гвардии старшему лейтенанту Анциферову и командиру ремонтного подразделения гвардии старшине Буницу. (Оживление в зале.)

Первому за то, что задержал взвод на рытье канавы для центрального отопления, проводимого в казармы, не помыл личный состав в назначенный час в бане и тем самым сбил распорядок мытья. Второму за то, что тот издевательски непродуктивно использует кадры: гвардии сержанта Кашичкина, инженера-строителя, человека с высшим техническим образованием, — их всего двое в части, инженеров! — начальник штаба застал за отпуском гвоздей солдатам, которые наращивают борта машин, отправляемых на целину. (Оживление в зале, смех.)

Василий уловил — и весьма этому удивился, — что и выговаривающий, и получающие выговор, видимо, прекрасно понимают: если уж начальнику штаба надо сделать кому-то замечание, так первые кандидаты на то Анциферов и Буниц. Выговорит даже за такую провинность, которую у других или вообще бы не заметил, или сделал бы вид, что не заметил. Везде и всюду, что ли, имеются свои козлы отпущения? Интересно, как к этому относится батя? Ага, тоже смеется. Значит, дальше устного замечания начштаба дело не пойдет… Позднее Василий поймет, что в части полковника Донова эти козлы отпущения отличаются от других тем, что по праздникам первыми получают благодарности и награды. Комбат собственноручно вписывает их в список представленных к поощрению, справедливо полагая, что не ругают только бездельников.

После Кукоева слово было предоставлено заместителю командира по технической части гвардии майору Камалетдинову. Он сразу же навалился на начальника штаба, обвиняя его в том, что тот совсем затаскал учебные роты на хозяйственные работы, в результате они не укладываются в учебный график, а экзамены на водительские права — вот они, на носу.

Заместитель по политической части майор Лисицын в своем выступлении заявил, что он насторожен качеством политучебы, особенно проведением политинформаций, и что в ближайшие дни он собирается лично присутствовать на политзанятиях в подразделениях. И тут тоже прикладывает руку начальник штаба, выкраивая время на хозработы и уборку территории за счет политчасов.

В ответ, кажется, на это заместитель по снабжению капитан Пономаренко, фыркнув, рассказал нечто вроде анекдота, смысл которого сводился к тому, что-де замполиту надо бы сначала заняться воспитанием своих штатных работников. Шел он вчера по аллее и увидел художника части Васильева, устанавливающего в раму портрет солдата со всеми знаками воинской доблести на груди. «Хо-хо, как его раздуло на солдатских харчах!» — пошутил зампоснаб. А этот шустряк ефрейтор вдруг отвечает: «Это его с гороху, товарищ капитан!..» (Оживление в зале, хохот.) В части вторую неделю на гарнир идет один горох — не дают ничего другого на базе. Не сможет ли командир сам поговорить покрепче со снабженцами, а то и самим комдивом?..

Совещание-планерка продолжалось, Василий Макаров сидел за столиком около двери, вслушивался в разговор и смотрел, как с оконного стекла испаряется утренняя розовость: она, видимо, отжимается дневной голубинкой вверх, словно бы день всходит снизу, всходит из земли. И вдруг вздрогнул, поняв, что не только слышит, но и в и д и т все, что происходит в соседней комнате, п о н и м а е т тончайшие нюансы речей выступающих, ч у в с т в у е т их чувства. Он не знал, что э т о такое, но зато точно знал, как будет после него: будет долго и сильно болеть голова, глаза, руки, ноги — все тело, в груди будет пусто совершенно, будто оттуда взяли да вырвали разом все органы; потрясет и еще одно, совсем уже странное — придет зверский, прямо-таки животный аппетит, и он будет ходить целый день и жевать, жевать, как корова, все, что ни попадется под руку съестное. Похоже было: вспышка эта ухитрялась отнять за несколько минут всю энергию, отпускаемую организму на многие часы вперед.

Василий видел, как медленно наливается кровью лицо начальника штаба Кукоева; чувствовал, как весь он полнится упрямым ожесточением; слышал его мысль, что-де он очень понимает благие желания заместителей командира улучшать свое, не считаясь с общим, но распорядок дня все-таки будет устанавливать он, «главный старшина» части, ибо так заведено и так тому быть всегда. Батя сидит с невозмутимейшим видом и, внимая разгорающимся страстям, думает: что бы тут ни говорили офицеры, а Кукоев лучше их знает всю подноготную жизни части, и, если он распорядился, значит, так оно и должно быть, потому что знающий, известно, прав (бог обделил Кукоева оперативностью, но наверстал крепостью жил хозяйственной и педантной), но пусть, пусть пощиплют немножко друг друга — качественнее эликсира бодрости не придумаешь, веселее работать станут. Командиры рот и взводов слушают, ухмыляются и тоже помалкивают: «верхи» сцепились между собой, до них теперь не доберутся, а коль не добираются — в их подразделениях, выходит, полный порядок…

Василий знал все это, но вдруг со страхом понял, что зримо, в красках видит гораздо больше и дальше происходящего в читальном зале:

на плацу, в учебных классах и на стрельбище старшины и сержанты вдалбливают солдатской братии военные и технические науки, особенно четко видится старшина второй учебной роты Петренко — горячится, рассказывая и показывая, и удивленно-обиженно моргает безресничными глазами, когда кто-либо не понимает простейших, по его мнению, вещей;