Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Богдан Хотяновский тоже пришел на это заседание как представитель от Арабиновки и сел в свой привычный угол возле двери, за столиком, где почтальон раскладывал сельсоветскую почту. Отсюда удобно было смотреть на всех, кто сидел за столами председателя или секретаря сельсовета, отсюда хорошо было слышно, как и о чем люди говорили, тут почти каждый раз с грустью и сожалением вспоминался тот незабываемый день, когда председатель сельсовета Клим Бегун сообщил о большом горе и скорби — смерти Ленина. Портрет этого очень близкого человека и теперь висел на том самом месте.

Заседание вел Бегун. Он еще пока оставался председателем сельсовета, но уже на своем первом общем собрании колхозники избрали его и председателем колхоза. Это предложение внес Игнат Маринич после того, как рассказал, какие большие задачи стоят перед голубовским колхозом, который уже теперь имеет свое отделение в Арабиновке, в Вишневке, Песчанке, Заглинке… А сколько еще будет отделений, когда бедняки и середняки полностью поймут преимущество колхозного строя? Особенно середняк! На этом вопросе секретарь райкома делал особый нажим.

На том же собрании Богдана Хотяновского избрали членом правления объединенного колхоза.

На том же собрании приняли в колхоз Ничипора Самошвейку и еще нескольких середняков из Голубовки. После долгих споров приняли и Романа Гнедого, учтя то, что его жена бедняцкого происхождения и является законной падчерицей члена правления Хотяновского.

На том же собрании решали, какое имя дать голубовскому колхозу. Клим Бегун, уже немного раскрасневшийся от духоты в переполненном помещении, но возбужденный и энергичный, видно, от явно успешного хода собрания, не вносил первым предложения, а обратился к колхозникам с просьбой высказать свои соображения по этому вопросу. Он только добавил, что колхоз должен быть образцовым и показывать пример всем другим, потому и название ему надо найти соответствующее: самое передовое и почетное, такое, чтоб всем людям нравилось и на знамени и на печати было навечно записано.

Клим не торопил колхозников и не высказывал беспокойства из-за того, что в помещении после его просьбы воцарилась полная, будто затаенная тишина. Вопрос был поставлен необычный, неожиданный, все задумались и, очевидно, прикидывали в основном так: «Найти имя своему ребенку, который, бог дал, родился, и то трудно: сколько думаешь, перебираешь, ссоришься с женой, пока поп по святцам не подскажет… А тут имя колхозу… Да навечно!.. Да чтоб на знамени и на печати!.. Да чтоб в газетах написали…»

Молча стоял за столом Клим Бегун, только поглядывал то на одного колхозника, то на другого, молча сидел рядом Игнат Маринич, и на его плосковатом, немного отечном, видно, от недосыпания лице не проявлялось никакого неудовольствия или нетерпения. «Пускай подумают, посоветуются со своими душами, — можно было уловить и его мысли, — а потом выскажутся гуртом. Пускай привыкают заботиться и об общем деле, а не только о своем собственном».

Настороженное молчание вдруг нарушил чей-то шепот. Второй шепот был уже погромче, и Клим услышал его.

— Давайте, товарищи, давайте! — подбодрил он и стал смотреть в ту сторону, откуда послышался этот шепот.

— Да уж как она была у нас веками Голубовка… — начал кто-то из местных колхозников, лица его не было видно за спинами других, — так пускай, может, и остается. Кто-то же когда-то неплохо придумал: и складно и ладно.

— Только приставить еще — новая, — послышался голос из того же угла. — Новая Голубовка!

— Так не только же вы одни в колхозе! — возразил человек из противоположного угла. — Из других мест тут тоже есть!

Голос раздался несмелый, неуверенный, но его вдруг многие поддержали, — видно, был к месту.

Почему же такой несмелый, если к месту? Очевидно, потому, что это был голос дядьки Ничипора, которого вот только что приняли в колхоз.

— И то, должно быть, правда! — поддержал Ничипора и Клим Бегун. — Новое что-то надо, общее, чтоб для всех, — и боевое!

Тогда из-за почтового столика встал Богдан Хотяновский. Встал и, чтоб лучше его заметили, протянул вперед руку, туда, где стоял Бегун и рядом сидел Маринич. Но председатель колхоза и так его сразу заметил и подался ему навстречу, всей фигурой наклонился над столом:

— Что у вас, Хотяновский? Давайте!

— Думаю… Это самое… — не находя нужных и самых хороших для этого случая слов, начал Богдан. — Чтоб вот… — и он показал на портрет Ленина, — чтоб вот как-то в честь, в память…

— Колхоз имени Ленина! — подхватил Бегун. — Так вы хотите сказать?

— Так, так! — закивал головой Богдан. — Чтоб оно как-то было для всех хорошо!.. — Он опустил руку на столик, но не садился, стоял, ждал, что скажут на это люди.

— Так-то оно можно, — подхватил кто-то в том углу, откуда недавно раздавался шепот о Голубовке. — Если так, то никто не против.

— Так и назовем, — подтвердили другие голоса.

Клим Бегун повернулся к Мариничу, склонился над его подернутой легким налетом седины головой.

— Очень правильное предложение, — сказал Маринич, опередив вопрос. — Поставь на голосование, пусть колхозники проголосуют, если не будет других предложений.

Клим Бегун еще раз спросил, хочет ли кто предложить другое название. Выждал с минуту и, не дождавшись других предложений, поставил на голосование Богданово.

Все подняли руки, Богдан тоже поднял и все стоял возле почтового столика, ждал результата. Сел он только тогда, когда Бегун объявил, что предложение принято единогласно и что с этого момента колхоз будет носить имя Владимира Ильича Ленина.

На этом недавнем заседании правления колхоза, где было решено организовать первый санный выезд на болота, Богдан Хотяновский был назначен полеводом арабиновского отделения колхоза. Теперь, когда приближалась пора такого выезда, первой его заботой было самое сложное: какого коня дать каждому арабиновскому колхознику — бывшего собственного или чужого?

С обобществленными лошадьми еще только что начинал устанавливаться какой-то порядок. Сначала почти все кони стояли в Голубовке и присматривали за ними местные голубовские конюхи. Как ни покрикивал на них Бегун, как ни призывал к высокой колхозной сознательности, все равно своих, когда-то собственных, коней они кормили лучше. А там еще и соседских, и конечно же своих родственников. Обобществленного и изъятого у кулаков фуража не жалели, не берегли. Если надо было куда ехать, то опять же чаще всего использовали тягловую силу не свою, а из Арабиновки, из Песчанки или из Вишневки.

Решили распределить коней по отделениям. А как их распределить, по какой святой справедливости? По выбору колхозников? Тогда каждое отделение потянет к себе Ничипорову кобылку и никто не возьмет Богданова Хрумкача.