Николай Пороховник - Поездка в Новгород-Северский

— Но кроме забот о пенсионерах наших, понимаете, Василий Тихонович, — спокойно сказал директор, про себя уже решив, что дело сделано, осталось додавить этого человека — и можно рассчитывать на премию, — мы хорошо поработали в этом квартале, план перевыполнили на столько, на сколько нужно. Ну а прогулы… что ж, это дело поправимое. Нажмем на дисциплину, не так ли, Василий Тихонович? — ворковал директор. — Соберем совещание, я уж дам взбучку… Забыли мы о дисциплине, забыли. Все план… Ну а отчет… Посмотрите еще раз, проверьте.

И он отдал не подписанный им отчет в руки Василия Тихоновича, а сам тут же начал кому-то звонить, кого-то вызывать по селектору, не обращая уже на него внимания. Василий Тихонович потоптался на месте и вышел. Он исправил отчет.

И вот теперь это вскрылось. «Все, — думал он, — пропал я, три месяца до пенсии — пропал». Он так спешил, ссутулился, как будто должен был обвалиться над ним потолок. В приемной шумно выдохнул и, не в силах сказать ничего вразумительного, лишь жестом спросил у секретарши, там ли, у себя ли директор. Причем он сделал это так энергично, что ошарашенная секретарша лишь молча закивала головой; потом, когда он вошел в кабинет, она посмотрела вслед ему и недоуменно повела плечами.

— Все! — сказал Василий Тихонович и уставился на директора.

— Ну, что там у тебя? — недовольно спросил директор, зная суетливость своего заместителя по кадрам.

— Показатель по дисциплине за первый квартал… — с тоской произнес Василий Тихонович. — В общем, нашел этот — из Москвы, что он занижен.

— Ну и что ты ему сказал? — спокойно спросил директор, но внутренне уже весь напрягся, как борец перед схваткой.

— Это… сказал, что опечатка.

— Правильно, — кивнул головой директор, и очки его блеснули, отражая свет из окна, солнечным зайчиком прошлись по Василию Тихоновичу. — Что же это мы так недосмотрели? Вот машинистки пошли… Давно она работает?

— Кто? — не понимая, спросил Василии Тихонович.

— Да машинистка эта, что печатала, — раздраженно сказал директор, удивляясь бестолковости кадровика: скорей бы проводить его на пенсию.

— А-а, — одновременно восхищаясь и радуясь чему-то, протянул Василий Тихонович и торопливо сказал: — Недавно.

— Ну вот, — спокойно сказал директор, — неопытная, молодая. Но за такие вещи будем наказывать. Готовьте приказ. Все?

— Все, — облегченно сказал Василий Тихонович и вышел.

Директор поднял трубку телефона, набрал номер. Он звонил Наливайко, думая про себя: «Только бы тот оказался на месте».

— Слушаю, Наливайко, — раздалось в трубке.

— Захар Макарыч, — начал директор, — кого это ты мне подсунул?

— Что такое?

— Да блох ищет этот Дятлов из Москвы. Они ведь как, — работы не видят, им бумажки подавай… Понимаешь, в отчете за первый квартал, оказывается, машинистка ляп допустила, а я, сам знаешь, как бывает, подписал, понадеялся.

— Давай по существу, Алексей Силыч, — сказал Наливайко.

— Да какое тут существо! Цифру машинистка вляпала, язви ее, другую в графу трудовой дисциплины.

— Меньше, конечно? — помолчав, спросил Наливайко.

— Ну вот… Я так и знал, — вздохнул директор завода. — Почему надо доказывать… — завелся было он, но Наливайко его перебил:

— Понятно, понятно. Что ж это ты, Алексей Силыч, обманом занимаешься, а? Значит, нам даешь одно, а на самом деле у тебя другое?!

— Да помилуй, Захар Макарыч, — взвился и директор, — какой обман?! Ты что, меня первый год знаешь?

— Ну, хорошо, мы с этим потом разберемся, сами. Ты что ему сказал?

— Да не я, мой зам. по кадрам… То же, что и тебе! Действительно — опечатка, и вот что мой зам. пропустил, это, конечно, не дело, я его накажу.

— Все понятно, Алексей Силыч. У меня сейчас нет времени, у тебя все?

— Как будто все.

И Наливайко, ничего не сказав, положил трубку.

А в это время Матвей Кузьмич продолжал скрупулезно просматривать папки. Все в целом по заводу было неплохо, и, вникая в дела, Матвей Кузьмич иногда отрывался от бумаг, смотрел в окно, вспоминал то, что видел здесь, а теперь еще и узнал из документов, и тогда он словно чувствовал пульс завода.

За окнами еще было светло, когда рабочий день кончился. Матвей Кузьмич стал складывать папки. Чужой сын, малыш в матроске, смотрел на него с фотографии широко открытыми глазами.

— Ну что, Матвей Кузьмич, поработали? — оживленно спросил Наливайко, входя в кабинет.

— Да-с, — выпрямляя спину, потянувшись, ответил он, — поработал.

— Теперь не грех и отдохнуть, — сказал Наливайко. — Трофимов подойдет к машине, он сейчас у директора.

— А мы к директору не зайдем? — удивленно спросил Матвей Кузьмич.

— Да они там о своих перипетиях завели баталию! — засмеялся Наливайко. — Я сказал директору, что мы встретимся завтра. В общем, не беспокойтесь, не будем терять времени.

Вскоре к машине подошел и Трофимов. Тяжело опустился на сиденье и сказал, обращаясь неведомо к кому:

— Ну, каков, а? — и просопел.

Матвей Кузьмич почувствовал силу и нрав этого человека и понял, что он о чем-то круто поговорил с директором завода.

— Давай к гостинице, — сказал Наливайко шоферу. — Есть такое предложение, Матвей Кузьмич: поужинаем в ресторане, поговорим, скоротаем вечер.

— Но… — замялся он, — может, вы только подвезете меня к гостинице, а там я уж один…

— Да что вы, Матвей Кузьмич, — искренне удивился Трофимов. — Скучать мы вам не позволим. Знамо дело — командировка… Вы один, в незнакомом городе, приехали к нам за тыщи верст, и мы вас оставим?!

Ну что мог сказать он?

Когда они пришли, в ресторане еще было относительно тихо. Они сели у большого окна, за которым виден был залив, красивый и тихий после заката… Постепенно ресторан наполнялся гулом, люди становились оживленнее, веселее. Уже и музыканты появились, начали настраивать инструменты. И, немного выпив, Матвей Кузьмич подобрел, размяк. Сказалось, видимо, и то, что он мало спал. Он поддерживал разговор со своими спутниками, которые сидели напротив него, точнее, напротив сидел Трофимов, а Наливайко — справа, одно же место пустовало за этим столом, накрытым белой скатертью и уставленным закуской, бутылками, посудой, — и нравился сам себе, сильный, широкой кости, и каштановые волосы с проседью, и голубые глаза… И чувствовал он, что хорошо сидеть за столом и разговаривать с добрыми людьми, а в окно видеть море, огни. Уже гремела музыка, не позволяя ни о чем таком высоком думать, лишь только резво радоваться — ресторанный вечер был в разгаре.

— Часто об этом говорят, пишут, — доказывал что-то Трофимов Наливайко, стараясь осилить гул, — но человек, по сути своей, я думаю, остался тот же, что и много лет назад…

За соседним столиком, рядом с Матвеем Кузьмичом, сидел моряк торгового флота с какой-то девицей. И Матвей Кузьмич невольно слышал, о чем говорят и за этим столиком.