Николай Пороховник - Поездка в Новгород-Северский

Провожал его только один человек, незнакомый ему ранее. Комиссия уже вовсю шуровала в объединении, и там сразу почувствовали, что Зубов из тех людей, что находят любые концы в любой мутной воде, если таковые есть, и должности не спасают. Он был закален, тверд, стоял на честности и правде, а это во все времена была самая крепкая опора, какие бы времена для таких людей ни наступали. Их всегда боятся, как боятся карающей силы; потому там все было вокруг него в движении, все бурлило, искали затребованные им документы и письма, срочно готовили отчеты и справки, волновались, ожидая бесед с комиссией, обсуждали каждый ее шаг, каждое слово, а Матвей Кузьмич оказался не у дел. Но он сам хотел этого, ему нужно было остаться с самим собой, и он был спокоен, не завидовал энергичному Зубову, потому как отныне был уже уверен в своем знании дела, не сомневался в том, что теперь и он будет много ездить, проверять, оказывать помощь…

Регистрация, посадка, взлет прошли уже привычно, как будто он всю жизнь мотался по командировкам.

Самолет летел над страной долго, Матвей Кузьмич и подремал, и в окошко нагляделся, а моторы однообразно гудели, полет не кончался, и все время был день. Наконец объявили о посадке в «Домодедове».

Электричкой, глядя на привычную природу средней полосы и думая о своем, он добрался до Павелецкого вокзала. Затем спустился в метро и на какое-то время растерялся, глядя, как быстро и деловито двигаются люди, с шумом проносятся вагоны: здесь же ничего не изменилось! Его быстро затолкали в вагон, и он поехал со странным чувством раздвоенности в себе: а был ли он только что, утром, на другом конце страны, за тысячи километров отсюда? И в автобусе Михаил Кузьмич нет-нет да ловил себя на ощущении, будто он и не был за тридевять земель, а лишь возвращается с работы. Но когда вышел на своей остановке, тут же, обо всем забыв, ускорил шаг, заволновался, торопливо приближаясь к дому. Глянул снизу на свои окна, и учащенно забилось сердце, по телу разошлось тепло.

Лифт, дверь квартиры, ключ — все было для него сейчас как в кино: крупным планом. Вошел в квартиру и сразу же почувствовал застоявшийся теплый воздух.

Все было на своих местах. Он привычно поставил портфель на низенькую тумбочку в прихожей, повесил плащ и вошел в комнату. Осмотрелся, словно искал какой-либо перемены в ней; провел, прошуршал ладонью по корешкам книг на одной из полок, подошел к окну. Постоял, задумчиво глядя сверху на двор, огороженный со всех сторон прямоугольными светлыми домами, затем опустился в кресло, запрокинув голову на мягкую спинку. Устало прикрыл глаза. И тотчас поплыла, простираясь вдаль, ночная, высвеченная фарами дорога из Находки, и душе стало одиноко и свободно, как было там, в машине. А потом за ней, за дорогой этой под мощными сопками, с их величаво плывущими в звездном небе округлыми вершинами и густым запахом цветущей липы, с каким-то восторженным кумканьем лягушек под небесами, вспомнилась тихая, разморенная солнцем долина, горные речки, которые тут же заменились другими картинами, будь то полет, туда еще, с загадочным взглядом луны, с ее живым блеском среди холодного черного неба, или какой-то легкий, светлый, разлетевшийся по сопкам город… Это теперь уже было с ним, навсегда прибавилось к его жизни, чтобы, может быть, он стал сильнее. Все виделось ярко, все ожило, и звуки, и запахи, и свет, и чувства даже, как будто память имела свою особенную душу, оживляющую прошлое…

Он открыл глаза, увидел перед собой свою маленькую комнату, где провел столько лет замкнуто, уединенно от всего мира, и удивился, что жил раньше, не чувствуя собственной жизни, не чувствуя ее стремительного напора, просто тихо и незаметно старел, чтобы однажды проснуться здесь, в этой же комнате, пенсионером и однообразно тянуться до последних дней, до последнего часа, так, в конце концов, и не поняв, что же произошло… Некоторое время Матвей Кузьмич отрешенно смотрел перед собой, уже даже не видя комнаты, не чувствуя времени, словно отстранился от всего, добравшись до каких-то особенных глубин мыслей своих и чувств, которые были в нем, наверно, всегда, но вот открылись только сейчас.

В старенькой деревянной школе был выпускной вечер. Битком набитый зал то взрывался аплодисментами, то затихал, слушая очередную речь. Говорили много, взволнованно и сами выпускники, и родители, и учителя. Но самим ярким было выступление Федора Тимофеевича, завуча школы. Он говорил о том, что главное сейчас для них, вчерашних десятиклассников, не спешить, главное — понять себя, может быть, даже поработать дома год, другой, но лишь бы не оступиться, не запутаться в своих торопливых решениях, потому что можно ошибиться на всю жизнь.

Потом загремела музыка, из зала вынесли стулья и начали танцевать. Тихо и незаметно сумерки перешли в ночь, деревня постепенно угомонилась, уснула в темноте, лишь окна школьного зала ярко светились, и не затихали там смех и музыка. Этот шум веселья отдавался эхом в длинном гулком коридоре с распахнутыми дверьми на школьное крыльцо, куда то парами, то поодиночке выходили посидеть, освежиться, чтобы опять ринуться в яркий, шумный зал, где так верилось, что все отныне пойдет в жизни удивительно и прекрасно. А в самом конце этого длинного коридора, в темном классе, в том самом классе, где они проучились десять лет, куда пришли они когда-то давно робкими, маленькими, с широко раскрытыми глазами и трепетным детским сердцем, взволнованно бившимся перед тайной, перед особым, удивительным миром, каким была тогда для них школа, там было тихо и пусто, лишь черная доска, на которой мелом выводились ими первые буквы, первые предложения и формулы, сейчас словно немо кричала в темноту кем-то размашисто написанным словом: «Ура!»

Рассвет пошли встречать на луг, к реке. Там пели песни, далеко разносившиеся над водой, купались. Река была тихая, теплая, прозрачная; в глубине ее желтело песчаное дно, на котором таяли звезды. Ребята ныряли, чтобы достать эти седые звезды, а потом, смеясь, показывали всем, кто был на берегу, поднимали над рекой только горсть мокрого песка, который просачивался сквозь пальцы, шлепался в воду… С луга тянуло теплом и далеким запахом трав. А дальше, за лугом, стоял на холмах плотный настороженный лес. Кто-то бросил в реку венок, и он уплывал по темной воде меж двух берегов, заросших густой травой и кустарником, все дальше, дальше…

Развели костер, обсыхали у огня, а потом, взявшись за руки, затеяли вокруг костра хоровод, который они водили еще в первом классе и вот теперь вспомнили. Небо задумчиво склонилось над ними, через некоторое время, словно устыдившись чего-то, зарумянилось. Они же вели свой веселый, беззаботный хоровод, и сейчас им казалось, что вот так, вместе, на этой родной земле они будут всю жизнь счастливы…